Мистическое кольцо символистов

– Говорил, что розенкрейцерский путь самопознания восходит к традиции древнегреческих мистерий и связан с элевзинскими и орфическими мистериями и что он не удивляется дошедшим до него слухам, будто бы Анна Рудольфовна нашла подходящий дом, где по ее настоянию согласились ставить эти самые мистерии. И вроде бы Анна Рудольфовна даже обзавелась своею собственной весталкой.

Долли бросило в жар, но никто этого не заметил. Секретарь сосредоточенно чистил ногти, сотрудники сыскного отдела обшаривали стол Белого.

– Кто она такая, эта Анна Рудольфовна? – выдвигая один за другим пустые ящики стола, протянул Чурилин.

– Ну как же, Минцлова, известная теософка. Вся Москва о ней говорит. Вообразила себя второй Блаватской, и даже, знаете, чем-то на нее походит. Раньше с Брюсовым столы вертела – они втроем с Миропольским вызывали духа Агриппы Неттесгеймского, хотели выпытать у покойника сокрытые истины, да маг от них улизнул. Теперь вот Бугаеву голову морочит. Давеча Борис Николаевич говорил, будто бы Минцлова обещала отвезти их с Ивановым во францисканский монастырь в Ассизи и там посвятить в розенкрейцеры. У нее, дескать, в розенкрейцерском ордене имеются крепкие связи. И даже кольцо, которым Белый хвастался, Минцлова не просто так ему подарила. А как пророку ее учения. По этому кольцу Андрея Белого и опознают Учителя.

Закончив осматривать стол поэта, Чурилин приблизился к ротмистру и забрал у него из рук планшет, куда тот старательно заносил все услышанное.

– Ну что ж, если госпожа Коган не отвечает на звонки, придется к ней наведаться. Болеслав Артурович, – забирая вместе с планшетом и вечное перо, взглянул на сотрудника Чурилин, – будьте любезны, спускайтесь вниз к машине, я вас догоню.

– А может, я лучше тут закончу?

– Не беспокойтесь, я справлюсь.

Опечаленный ротмистр с явным сожалением покинул редакцию, оставив начальство в столь интересном месте беседовать с необыкновенно осведомленными людьми.

– Минцлова часто здесь бывает? – проводив глазами подчиненного, перешел к делу сыщик.

– Одно время бывала чуть ли не каждый день, – с удовольствием начал секретарь, снова получив возможность посплетничать на законных основаниях. – А потом Валерий Яковлевич к спиритизму охладел, и Минцлова в «Мусагет» переметнулась – Метнеру перевоплощенными розенкрейцерами голову дурить. Всем рассказывает, что близко знакома с сохранившимися и дожившими до наших дней Учителями. Да что там! Чуть ли не с самим Кристианом Розенкрейцем наладила прямые контакты.

– Да не слушайте вы этот бред! – раздраженно оборвал Закарихин. – Мало ли что Минцлова говорит! Ее слова – речь лжепророка. Да, Анна Рудольфовна имеет высокую степень посвящения в масонстве, ну так что с того? Есть немец, тоже масон, Рудольф Штайнер, вот он – пророк истинный. Перед Гете преклоняется. Вроде бы Минцлова всего-навсего ученица Штайнера, но сама копает под него, думает занять место великого немца, говорит, будто не учитель он ее, а коллега. И что она стоит на теософской лестнице ничуть не ниже Штайнера.

Закарихин помолчал и, добавив в голос ехидства, продолжил:

– Организовала из Белого, Иванова и Метнера «Орден Рыцарей Истины», да что-то он заглох, этот ее орден. А в Ассизи они едут потому, что Гете был отправлен в Италию с особым поручением от розенкрейцеров – расследовать и написать отчет о деятельности графа Калиостро. И Агриппа Неттесгеймский, с которого был писан небезызвестный доктор Фауст, тоже бывал в Ассизи, в тех самых розенкрейцеровских монастырях, куда Анна Рудольфовна планирует везти своих пророков. И вроде бы самый верный ученик Агриппы припрятал где-то там, в монастырских склепах, Книгу Последней Истины, в которой записал все тайны своего учителя, не доверенные магом из Неттесгейма широким массам. Но только Штайнер знает туда дорогу, а Минцлова лишь интересничает.

– Подождите, вы меня совсем запутали. При чем здесь Агриппа Неттесгеймский и розенкрейцеры? Из всего сказанного существенным для нашего расследования является лишь то, что Минцлова собиралась с Андреем Белым ехать в Италию. Это на поезд в Ассизи Борис Николаевич вчера торопился?

– Да нет же, – нетерпеливо прищелкнул пальцами секретарь, и во взгляде его читалось раздражение непонятливостью собеседника. – Никто пока не едет в Италию. Минцлова еще ничего конкретного о датах не говорила.

– Само собой, не говорила! Она не знает, куда ехать, – злорадно усмехнулся Шляпник. – Услышала про монастырь в Ассизе и цену себе набивает.

– Да нет же, они обязательно поедут в Ассиз, – уверенно проговорил секретарь. – Поедут, но только позже.

Лианопуло вдруг замолчал и с любопытством взглянул на сыщика.

– Скажите, вы читали у Брюсова «Огненный ангел»? Нет? Обязательно прочтите. Видите ли, этот роман как бы списан с натуры, а герои его почти каждый день встречаются в стенах этой редакции. Я имею в виду Брюсова, Бугаева и Нину Петровскую. «И все в этом мире лишь средство для ярко-певучих стихов».

– Нина Петровская? – без особого интереса уточнил сыщик. – Это не та измученная кокаином особа, что стреляла в Брюсова во время лекции в Политехническом музее?

– Именно, что стреляла. Да не хотела попасть. Если бы Нина Ивановна думала убить Валерия Яковлевича, верьте слову, непременно бы убила. Это была поза. Фарс. Некоторые люди – ну вот как Нина Ивановна – делают из своей жизни роман, произведение искусства.

– Это я уже понял.

– Как Оскар Уайльд. Великий брит был сам произведением искусства, и все, к чему он прикасался, становилось искусством. Ах, как он одевался! Как подбирал костюм под цвет облаков! Какую брал с собой трость под цвет фасадов домов, мимо которых он будет проходить! И он вставлял в петлицу придуманную им зеленую гвоздику, ибо зеленых гвоздик не существует. А у него была.

Долли вспомнила раскрепощенный танец Лили, бурную реакцию леди Эмили и подавила едва заметную улыбку. В ушах ее еще звучал звенящий голос хозяйки пансиона: «Нарочитая и чрезмерная, как зеленая лилия в петлице Уайльда!»

– Да, представьте, зеленая гвоздика. Уайльд считал, что природа хороша, лишь обработанная искусством. Вы читали сказки Уайльда? – между тем с кошачьей улыбкой на полных устах вкрадчиво продолжал Лианопуло. – Обязательно прочитайте и тогда поймете, что умирать – приятно. Красиво умереть надо уметь.

– Никогда я этого не пойму, – сердито выдохнул сыщик. – Если бы вы, господин Лианопуло, видели разложившийся труп матери-самоубийцы в гостиной лефортовской усадьбы, и рядом с трупом – скрючившееся мертвое тельце годовалого младенца, оставленного пожелавшей красиво умереть мамашей на произвол судьбы и обрекшей свое беспомощное дитя на смерть от голода и жажды, вы бы никогда больше не пороли чепухи про эстетику смерти. Она, подлая тварь, приняла яд и умерла мгновенно. Ее малыш же умирал долго и мучительно.

– Вы слишком примитивно понимаете красоту, – не прекращая улыбаться, назидательно сообщил секретарь. – Красота не всегда есть добро, даже скорее напротив. В красоте больше зла. Оглянитесь вокруг – разрушены все смыслы, заканчивается культура, глупо думать о прогрессе, о прогрессе думают социалисты и буржуа, что в принципе для нас, поэтов-символистов, одно и то же.

– Да перестаньте! – сердито оборвал Чурилин. – Не лгите хотя бы самим себе. Разве вы не видите – в стихах ваших отражается уродство души.

– Отнюдь. На мой вкус символизм довольно изящен.

– В том-то и заключается подлость, что в талантливых стихах любое уродство выглядит привлекательно. Как у Бальмонта. Растлевающая вседозволенность. Ваш Бальмонт не верит в распятого Христа.

– У-у, господин Чурилин, как вы отстали от жизни. В распятого Христа теперь никто не верит. Все верят в Красоту. Вы, должно быть, слышали, что Бог умер. И для вас, я полагаю, не станет новостью, что все моральные и религиозные ценности надуманы, измышлены такими же людьми, как и мы с вами. Не я сказал. Ницше.

– Каково же общество, если сумасшедший – и злой сумасшедший – признается учителем? Не я сказал. Толстой. Хотя Толстой мало чем отличается от Ницше. Оба безумны, только каждый по-своему.

– А Лев Николаевич вам чем не угодил?

– Так называемое «Добро» Толстого есть самое натуральное «Зло», неужели вы сами не понимаете? Ведь если следовать учению Толстого и отринуть государственную власть, мир погрузится в хаос. Нужно быть безумцем, чтобы думать, будто бы поощрение мерзких поступков непротивлением есть способ борьбы. Мерзавцы еще больше распоясаются, не получая отпора! Бред и чушь. И эта прогрессирующая мания величия, желание стать провозвестником нового учения. Только ленивый не создает нынче учений. А все уже создано, не нужно изобретать велосипед.

– Вы – нудный моралист. Как с вами скучно! Спросите у молодежи – что им нужнее – ваш добренький Христос или порочная Красота? Ольга Павловна, рассудите нас!

Лианопуло обернулся и, не увидев Долли, тревожно завертел головой:


– Госпожа Волынская! Ольга Павловна! Где же она? Когда ушла? Вы не видели, Закарихин? Ну, ушла, и ладно. Извольте, я покажу ее стихи. А там судите сами.

Секретарь подхватил с полки раззолоченный буклет и, пролистнув страницы, открыл ближе к середине.

– Вот, взгляните на эти строки. Да, да, на эти самые. Подписанные Александром Зориным. Это ее псевдоним.

Сыщик вздрогнул и впился глазами в указанный текст. Выхватив альманах из рук секретаря, Чурилин направился к дверям.

Чрезмерной вежливостью он никогда не отличался, а с неприятными людьми предпочитал и вовсе не раскланиваться. Все, что было нужно, сыщик узнал, и больше с Лианопуло говорить было не о чем. Зато много вопросов возникло к двум дамам из издательства «Скорпион» – Амалии Коган и Ольге Волынской.





Москва, наши дни




В час пик застрять в центре Москвы – обычное дело. Протолкавшись в пробке через забитый машинами отрезок Садового кольца, видавший виды «Форд» капитана Леднева свернул в переулок, заехал во двор и припарковался рядом с подъездом.

Выбравшись из машины, следователь Цой запрокинул голову и, отыскав глазами нужный балкон, долго вглядывался в темные стекла, за которыми не наблюдалось признаков жизни.

– Ну что, пошли? – окликнул коллегу оперативник.

Представители власти поднялись на второй этаж и позвонили в дверь. Как и следовало ожидать, никто не открыл, и Леднев ловко вскрыл дверь извлеченной из кармана профессиональной отмычкой.

Одновременно со звуком лязгающего замка раздался громкий хлопок со стороны санузла и звук запираемой щеколды, как будто кто-то поспешно спрятался. Леднев вынул табельное оружие и, держа пистолет на изготовку, двинулся вглубь квартиры. Одну за другой обошел обе комнаты, заглянул на кухню, но никого не обнаружил. Даже при беглом осмотре было заметно, как вторая квартира разительно отличается от первых хором Панаева. Все здесь наводило на мысль о скромном достатке – было похоже, что интерьер и обстановка остались от прежних хозяев.

Новые владельцы не только не стали переклеивать выцветшие, в цветочек, бумажные обои, но даже не вынесли почти развалившуюся мебель. Квартира была жилая, но обитатели ее, скорее всего, не стремились афишировать своего присутствия – к работающему ноутбуку, по экрану которого беззвучно мелькали персонажи сериала «Доктор Хаус», были подключены наушники, занавески на окнах плотно зашторены.

Встав рядом с санузлом, капитан стукнул кулаком в запертую дверь.

– Откройте, полиция! – прокричал Леднев, и спрятался за стену, ожидая ответной атаки укрывшегося в санузле.

Однако атаки не последовало, и капитан, подождав минут пять, вновь достал отмычку, отжал язычок замка и распахнул дверь сортира настежь. На краю покрытой ржавчиной ванной сидел перепуганный старик, выставив ладони вперед и глядя на сотрудников правоохранительных органов молящими глазами.

– Почему-то я так и думал, что увижу здесь Илью Петровича, – из-за спины коллеги проговорил следователь Цой, сразу безошибочно признавший биоэнергетика. – Приятно встретить вас живым и здоровым.

Здесь, в загаженном туалете, Панаев уже не выглядел красиво состарившимся плейбоем, каким представал во множественных роликах телевизионной рекламы. Теперь он казался ветхим и очень несчастным, как дедушка, забытый на даче внуками.

– Вот тебе раз! А вы, господин Панаев, крутой мистификатор, – заходя в ванную и рукояткой пистолета выталкивая старика в коридор, недобро усмехнулся оперативник. И жестко отчеканил: – Рассказывайте, Илья Петрович, кого вместо себя убили?

Старик затрясся и замотал головой.

– Я никого не убивал, – заикаясь, проблеял он. – Вы неправильно поняли. Сейчас я все объясню.

Вытолкав хозяина из ванной, Леднев загнал его в кухню и усадил на табурет. Распахнув дверцу холодильника, оглядел обильные запасы провизии, и с уважением присвистнул.

– Слушай, Вить, а хорошо покойники живут! Икорка, севрюжка, буженинка, бекон…

– Угощайтесь, товарищи, – засуетился Панаев, выкладывая продукты на стол.

– Благодарю, Илья Петрович, не откажусь, – мастеря бутерброд с бужаниной, саркастически усмехнулся Леднев. И, обернувшись к стоящему в дверях коллеге, спросил: – Витюш, тебе бутербродик сделать?

– Валяй, – разрешил следователь Цой.

– Коньячку? – почувствовав, что контакт налаживается, заговорщицки подмигнул экстрасенс.

– Мы бы с радостью, да служба не позволяет, – вздохнул Леднев.

– А я, с вашего позволения, выпью, – доставая пузатую бутыль, сообщил хозяин.

Щедро плеснув в коньячный бокал, он жадно глотнул, затих, прислушиваясь к ощущениям, и, блаженно прикрыв глаза, опустился на табурет. Теперь он выглядел значительно более расслабленным, чем в ванной. Зарумянился, обмяк, из слезящихся глаз исчезла паника. И снова седины на его голове стали казаться благородными.

Выдержав паузу, за время которой успел съесть бутерброд, Вик включил видеокамеру на запись и задал первый вопрос:

– Господин Панаев, кому принадлежит тело в вашей квартире?

– Да откуда ж я знаю? – Хозяин вальяжно оперся о стену спиной. – Спросите у Влада Яковлева. Это он в больничном морге невостребованный труп купил. С патологоанатомом договорился, мол, если будет подходящее тело – сразу забираем по сходной цене. Как только бомжа на МКАДе фурой сбило, из морга тут же и отзвонились. Влад поехал и забрал.

– Для чего вы устроили мистификацию?

– А что тут неясного? Обычная пиар-акция, – усмехнулся старик. – Рекламу себе только ленивый не делает. Как это сейчас говорят? Подняться на хайпе? И я решил, мне тоже надо. Интерес к моей персоне, как бы это помягче сказать, – Панаев пошевелил пальцами, подбирая слова, – несколько упал. На ток-шоу не зовут, продажи книг снизились, да и желающих обучаться в моей Школе все меньше.