Мне тебя обещали

«Погода, эсэмэски тебе не уходят — принципиально, видимо. Поэтому решила написать электронной почтой... Сидела сегодня в кафе над морем в старом городе, в двух часах езды от нас, в нем жили когда-то греки. Пила кофе, ощущала ветер кожей и спросила себя: есть ли что-нибудь лучше этих ощущений? И надумала много чего лучше! Удовольствие это я растянула на целый час, пока ветер не стал горячим. Незабываемое чувство ускользающего мгновения. Вот это — настоящая легкость бытия. Завтра возвращаюсь в большой город. Ближе к тебе. Там, помимо того что жарко, еще и нет сочного инжира для меня! Зато есть ты».



Я читаю и улыбаюсь. Моя родная, моя большая надежда. Она разная, чаще печальная. Однако печаль делает ее еще прекрасней. Водопад не ждет от меня ответов, героических поступков и красивых слов. Уверен в чистоте ее порывов — и это так согревает, наполняет верой в то, что вокруг много этой чистоты, просто мы не сразу ее замечаем. Не все люди открываются, отдавая. Кто-то подпускает к себе только после трех шагов навстречу. Я соскучился. «Приезжай же, наконец!» — прошу мысленно. Следующее письмо так похоже на мое собственное, если бы оно было написано:



«Ехала сегодня в машине с Л. по делам, поймала себя на мысли, что внутри пусто. Самое странное, что мне нравится эта пустота. Она означает, что меня не беспокоит то, что еще недавно отзывалось болью. Это хорошо. Пустота стала частью моего счастья, что ли. Моей уравновешенности, которой у меня почти никогда не было. Только вот внешне это мое «хорошо» чаще выражается молчанием, нежеланием говорить, что похоже со стороны на недружелюбие. Поэтому приходится вести себя иначе, улыбаться как могу, шутить, по возможности не язвительно. И чувствовать себя из-за этого какой-то пересиленной. Но это пустяк на фоне внутренней чистоты, освобождения при жизни... Поняла сегодня: мне достаточно, чтобы у меня были книги, сигареты, кофе и уединение. Так мало необходимо. Я или выросла, или старею. Одно что-то... Обнимаю. На днях заеду к тебе».





Часть II

...до тебя.




Никто не в силах захватить и присвоить себе раскат грома. Никто не может отобрать небеса у другого человека. Никто не может забрать небо с собой при расставании.

Луис Сепульведа



Никто никому ничем не обязан, просто каждый нужен друг другу.

Дельфин





1


Этот район большого города мы назвали «концом света», хотя до центра отсюда двадцать минут пешком. Он раскинулся на самой высокой точке, и за ним тишина необжитой территории — там еще не удалось побывать, но хочется. Нас тянет к неизведанному, мы надеемся найти там то, что так давно ищем. Может быть, свое новое отражение?



Здесь все иное, одновременно похожее на все остальное, но при этом отличное. Особенное. Здесь небо по вечерам сливовое, как начинка у пирога, вне зависимости от сезона. Здесь воздух даже печальнее, чем вокруг загородной бойни. Здесь одинокие панельные башни с кривыми окнами, в которых живут люди с судьбами, в разной степени разрушенными.



Здесь куришь на балконе, смотришь на дрожащие огни, казалось бы, далекого, чужого города и всегда грустишь из-за того, что твой мир ограничен краем майки любимого человека, а того нет и уже не будет рядом. Потому что не сошлись, потому что вашу дорогу замело, и нет никакой возможности расчистить — осадки не прекращаются, усиливаются, и кто знает, сколько времени пройдет, прежде чем движение будет восстановлено. Может, это будет уже не в твоей жизни.



Здесь много брошенных собак, которых подкармливают, не забирая домой. Они исчезают в светлое время суток и появляются ночью, сливаясь с темными силуэтами домов и машин. Лают, рычат, бегают по лезвию обрыва, за которым ничья, не освоенная никем территория. Будто охраняют от незваных гостей всех одиноких, что живут или приезжают в этот район, когда созвездия тают в небе, а тебе все-таки кажется, что ближе их никогда ничего не будет.



Здесь прохлада постоянная, нейтральная, не в пользу лета или зимы — одна пора, охватывающая четыре времени года. Я приезжал сюда кромешной зимой, безмятежным летом, плаксивой осенью. Полный надежд, опустошенный любовью или переполненный горечью. И здесь меня ждала всегда одна погода, одно неподвижное время. Я задавался вопросом: «Какое оно». Но я и сам знал ответ: «Погода не подчиняется никаким правилам, она ничья».



Здесь живет мой старинный друг-художник, в однушке, доставшейся ему от родителей, которым захотелось солнца и земли, — они уехали за город. Друг так и не женился, переехал сюда и стал старше на целую жизнь в своем одиночестве. Это особое место, я всегда возвращаюсь сюда, и никогда не один.

В квартире нет хорошего ремонта — безвольные краны, унитаз без стульчака, бесцветные обои, съежившиеся рамы. Но здесь везде крошечные истории, счастливые или грустные. Мы приходим сюда, отпираем неаккуратно покрашенную белую дверь, забываем обо всем, что случается в мире, где бросаются словами, улыбаются назло бывшим или несбывшимся, меряются брендами и томиками Коэльо, ценят выше всего то, что уже завтра будет обитать на помойке.



В этих молчаливых стенах мы отказываемся от диет, запиваем никотин колой или чем-нибудь покрепче, жарим яичницу на сливочном масле, спим на пыльных простынях, не чистим зубы на утро. Перестаем красться на цыпочках изо дня в день, боясь ненароком разбудить притихшие чувства. Дом этот оторван от мира, полон правды и целых армий муравьев, марширующих по подоконникам. Мы снова здесь. Водопад тоже рядом.





***


В городе она перестает слышать в себе море, дыхание волн заглушает гул мегаполиса, в нем все — от храпа автомобилей в ночи до лая встревоженных луною собак. В городе, вдали от ее моря, она больше осознает его ценность.




«К хорошему быстро привыкаешь. Начинаешь думать, что оно всегда будет рядом. А потом раз и обстоятельства вынуждают тебя уехать на пару дней, — вот тогда и чувствуешь острый недостаток соленого бриза... Почти наркотик». Кстати, Водопад не любит плавать в море. Ей достаточно быть рядом — смотреть на бескрайний простор, царапаться пятками об осколки ракушек и дышать в унисон с волнами, которые непременно растворятся у берега.



Мы с ней в длинных майках размера XXL с заезженным принтом — признание в любви к Нью-Йорку. Мы не были в Нью-Йорке и нас туда не тянет. Ужасно жарко, в другой одежде просто невыносимо, пришлось натянуть то, что было. Были две новые майки, непонятно откуда здесь оказавшиеся.



На двоих у нас пачка сигарет, горячие сгустки августовской ночи над городом, любопытные звезды, заглядывающие на шестой этаж. Водопад не хватает воды, для нее здесь засуха.



— Там я открываю северное окно спальни, впускаю бриз. Здесь он пустой, беззвучный, — жалобно говорит она.

Водопад не признает здешний пролив, для нее он — нелепая пародия на что-то грандиозное.



— Я не привередничаю, просто говорю как есть. Вода не должна быть зажата внутри городских стен. У воды должна быть свобода, пространство для обновления. А здесь его нет, одни пробки из паромов.



Я не соглашаюсь, говорю, что она непредсказуема — то тянется к городу, то убегает от него.



— Я, видимо, старею. Меня стало тянуть к корням. Хочется быть там, где все мое, родные места... В этом городе меня многое стало пугать: дороги, убегающие за поворот, после чего их становится не видно, назойливое внимание людей, ищущих в тебе то, что нет, оставшиеся на столиках кофеен следы чужих жизней, незаметные и неприятно липкие. Ты можешь продолжать любить этот город, но без меня. Теперь он для меня дорог, как прошлое. Но не больше.



Вообще-то жизнь вдали от суеты ей к лицу. Темно-коричневый загар нежным слоем покрыл кожу. В глазах загораются отблески живописных пейзажей, увиденные с берегов, где ютятся заброшенные лодки. Волосы налились силой бескрайнего моря, они приятно пахнут солью и цветочными духами. Chanel Chance. И большие часы — она, как и я, носит их на правой. Она, как и я, снимает их, когда занимается домашними делами, а потом долго ищет по всему дому. Моя девочка-странствие.



— Мне обидно, что мы часто забываем о настоящем. Я же помню, как не раз, когда мне было сложно, ты, не бросаясь словами, сжимал мне руку. Давал понять, что ты рядом. Помню, как мы долго молчали, не из-за того, что не о чем было говорить... Так хорошо понимали состояния друг друга, что не могли передать их словами. Вот это и есть настоящее, которое легко утратить в толпе. Люди, я думаю, вообще не нуждаются в словах. Достаточно руки в руке и взглядов.



Она сидит на продавленном старом стуле на балконе. Я опустился рядом на горячий бетонный пол, прислонился к перилам. Так много хочется ей сказать. Но достаточно и взгляда.





2


— Иногда мне кажется, что жизнь не оставляет шанса на вторую попытку. Она не лишает тебя главного, но при этом позволяет не больше, чем продолжать дышать. О новом счастье речи быть не может. Ты не то чтобы умираешь морально, даже улыбаешься, покупаешь красивые вещи, посещаешь бассейн. А между тем убывают внутренние силы, делающие возможными новые попытки. У тебя такое было?

— Нет. Я, конечно, тоже люблю пострадать, но в меру. Или ты забыл, что я верю в вечное и абсолютное счастье? Не обязательно с кем-то. Хотя без мужчины женщина теряет силы и желания, боится решений.

— Счастье не бывает вечным, но пусть твое будет долгим. В любом случае, каждому — по вере его.

— Я вот смотрю на тебя, слушаю и вижу изменения в лучшую сторону. Ты выздоравливаешь. Правда, твои болячки еще ноют — это как перенести перелом. Так не беспокоит, но перед дождем трещины прошлого, пусть и сросшиеся, дают о себе знать.

— Я стараюсь. Но говорят же, бывших наркоманов не бывает.

— Твое состояние нормальное! Все проходит, но не так быстро. Можно долго заблуждаться, не видеть верного пути, искать бесконечные оправдания своей слабости в бутылке, в случайных связях, в ложных альтернативах. Это продолжается месяцами, годами, а потом раз! — и находит озарение, становятся видны все допущенные ошибки. И мы спешим исправить, загладить их в короткий срок, хотя на их совершение потратили намного больше времени. Спешим избавиться от болезненных язв, в образовании которых премного участвовали. Теперь наберись терпения и будь к себе добр.

— Знаешь, что странно? Мы так хорошо знаем теорию, тогда как на практике ее не всегда можем применить.

— Ну, это святое! Языки у нас длиннее рук. Понятное дело, все мы великие критики того, чего не умеем сами, или того, чем сами не занимаемся, а если и занимаемся, то так беспомощно, что было бы куда лучше оставить жалкие попытки и сделать что-нибудь полезное по хозяйству. Это я иронизирую, не обращай внимания! Мы делаем попытки, что-то получается, а что-то нет. Не забывай, на этой земле от нас зависит усилие, а не результат.

— Да, только усилия... А еще многие скрывают свои поражения. Думают, что тем глубже их прячут, чем успешнее становятся. Но для себя я выбрал открытую игру.

— Впереди целая вечность, зачем же спешить получить то, что непременно придет со временем? Этой спешкой мы только отравляем свои жизни сегодня. Впитывай в себя каждый луч солнца, это важно.

— Ага, это позволит побыстрее слечь с солнечным ударом. Водопад, ты стала глубокой, как водопад! А раньше ты придерживалась более легкого расклада — что ты читаешь, Баха?

— Я же сказала: старею... Мне просто хочется быть счастливой. Страдания бесконечны. Одни проводил, следующие — появляются. Нам выбирать: жить, сражаясь с ними, или жить, не обращая на них внимания. Конечно, абсолютного избавления не будет — зато возможно изменить отношение к печали.