Мои двадцать пять лет в Провансе

Глава семнадцатая

Слепая удача





За долгую лохматую историю отношений человека и собаки следует выделить момент, приведший к принципиальным переменам: решение человека дать собаке приют и возможность полноценно участвовать в его жизни. Как только собака перестала выполнять одни лишь обязанности зубастого сторожа, грозы воров, она сразу же использовала все преимущества нового положения для карьерного роста. С давних времен собака прекрасно умела, наряду с человеком, пасти стада овец, коров, коз и лошадей. За прошедшие столетия это помогло развитию других способностей, и сегодня мы видим, как собаки, используя свой нюх, находят что угодно – от черных трюфелей до наркотиков, тела людей, погребенных в завалах, бомбы и завалившиеся за диван личные вещи. Все больше собак служит в полиции, и в каждом уважающем себя армейском полку непременно есть украшенный медалями четвероногий талисман.

Удивительно, что только в 1916 году таланты собак были признаны официально и начали использоваться для помощи слепым. Именно тогда в Германии открылась первая в мире школа собак-поводырей, а за ней и целая сеть подобных учреждений по всей стране. За Германией последовали другие страны, и собаки-поводыри стали помогать слепым, правда только взрослым. В те годы незрячим детям приходилось ждать, когда им исполнится восемнадцать, потому что до этого возраста считалось, что они «не достигли зрелости».

Потом появилась MIRA, некоммерческая организация, основанная в Квебеке. Все началось в 1981 году с двух собак, а к 1991-му таких собак уже было достаточно, чтобы открыть первую в мире школу для слепых детей и их четвероногих поводырей.

Новость о школе MIRA долетела до Прованса, расположенного за тысячи километров от Квебека. Ее принес Фредерик Гайан, человек, который, как никто другой, был заинтересован в подобном проекте. В девятнадцать лет он сам потерял зрение в результате автомобильной катастрофы и прекрасно понимал, как трудно слепым справляться с новой жизнью, так не похожей на прежнюю. И вот в 2004 году Фредерик отправился в Канаду, чтобы встретиться с основателем школы Эриком Сен-Пьером.

Они поняли друг друга. Информация, полученная Фредериком о квебекской школе, произвела на него сильное впечатление, и он вернулся домой, полный энтузиазма, идей и решимости открыть такую же школу в Провансе. В 2007 году он заключил соглашение с канадской MIRA об организации ее европейского филиала, и трое его коллег полетели в Канаду, чтобы пройти обучение на инструкторов собак-поводырей.

Идея прекрасная, но прежде всего нужно было придумать, где именно разместить школу. К счастью, далеко ходить не пришлось. Дед с бабкой оставили Фредерику в наследство несколько акров земли, на которой выращивались виноград, персики и спаржа, неподалеку от города Л’Иль-сюр-ла-Сорг. Земля была ровная и удобная, и ее вполне хватало для постройки зданий и необходимых тренировочных снарядов.

Знакомый архитектор начал работать над проектом школы, а Фредерик – искать финансирование. Понемногу собрали деньги, исключительно пожертвования, пришедшие от частных лиц, компаний и специальных фондов, организованных волонтерами. Четвертого октября 2008 года был заложен первый камень.

В 2010 и 2011 годах инструкторы, завершив обучение, вернулись из Канады, и к 2014 году школу наконец открыли.

Примерно через год я впервые поехал ее посмотреть. Судя по тому, что я слышал, это было уникальное достижение, тем более что от властей Фредерик не получил ни цента. Французские чиновники, по каким-то своим не вполне понятным причинам, не поддержали его идею.

Наверное, я ожидал увидеть нечто, так или иначе напоминающее барак, – фундаментальное, утилитарное, практичное. Однако меня ожидал приятный сюрприз. Простые современные здания, светлые и просторные интерьеры, идеальная площадка для занятий. В первый свой приезд я рассчитывал посмотреть на собак, особенно на одну или двух собак Сен-Пьера – помесь лабрадора и бернской овчарки, – которые были специально выведены, чтобы помогать слепым. Но мой визит совпал с каникулами между курсами, и пришлось довольствоваться сделанными Сен-Пьером прекрасными фотографиями и подробным рассказом о том, как воспитать первоклассную собаку-поводыря.

Это недешево. Стоимость дрессировки одной собаки составляет 25 000 евро, и только начальный период обучения занимает целый год. Молодые собаки живут в familles d’accueil[65], то есть в семьях, которые согласились их взять и познакомить со сложностями жизни с людьми. Куда бы хозяева ни отправились, собака сопровождает их повсюду – в поезде, в автобусе, на шумной улице, во время ужина с друзьями, в магазинах и кинотеатрах, и на нее обязательно надет ее первый ошейник, где написано, что это chien en cours d’education[66]. Потом собак отправляют в отделение MIRA в Л’Иль-сюр-ла-Сорг, и там ими начинают заниматься инструкторы. Только после этого собак передают детям, и они становятся неразлучными товарищами. Теперь приходит время обучать детей.

Дети посещают центр несколько раз. Сначала они проводят там два дня, и им рассказывают все о собаках-поводырях. Второе посещение длится неделю. В этот раз оцениваются их потенциальные возможности работать с собакой. Например, хорошо ли сам ребенок чувствует направление движения, как он ощущает пространство вокруг себя, достаточно ли он мобилен, чтобы следовать за собакой. Если на эти главные вопросы ответ положительный, ребенка приглашают приехать на месяц, чтобы научиться работать с собакой в оживленном и сложном мире. Они ездят на метро в Марселе, где учатся делать широкий шаг, чтобы не споткнуться на последней, самой большой ступеньке эскалатора. Впервые вдвоем ездят в автомобиле. Ходят в магазины. И начинают вместе воспринимать реальную жизнь.

В школе продолжается более интенсивное обучение. Оно происходит на просторной, ухоженной территории, специально предназначенной для того, чтобы дети и собаки ближе познакомились со сложными ситуациями, которые могут возникнуть на городских улицах. Во время тренировок используются различные поверхности на разных уровнях, разнообразные шумы, петляющие дорожки, пешеходные переходы, турникет, перекрестки, поребрик, выступающие части неудачно припаркованных машин, туннель – урбанистический пазл, растянувшийся на пятьсот метров. На территории есть, кроме того, два фонтана и – для развития нюха – кустики лаванды, розмарина, роз и даже кипарис.

Обучаясь и привыкая к собакам, дети живут в школе, где для этого оборудованы десять отдельных спален, а также просторные гостиная и столовая. В конце курса инструкторы отвозят детей домой вместе с их собаками, и там они привыкают к другой, теперь уже постоянной обстановке. Они вместе прорабатывают маршруты, которыми будут пользоваться в новой жизни, – например, путь в школу или в гости к друзьям. В начале учебного года в сентябре ребенок, собака и инструктор приходят вместе в общеобразовательную школу и знакомятся с учителями и другими детьми. Инструктор объясняет всем золотое правило: собака-поводырь выполняет работу, а не служит объектом развлечения. Ее не следует гладить, кормить, иными словами, отвлекать от дела. Прогулки, угощения и ласка должны быть отложены до того времени, когда она выполнит дневное задание, с нее снимут ошейник и придет время отдохнуть.

Даже после окончания обучающего курса MIRA внимательно следит за своими бывшими подопечными – ребенком и собакой. Нечто вроде гарантийного обслуживания. Так продолжается восемь лет, и наконец ребенок, уже ставший взрослым, может пойти в учебное заведение по своему возрасту, а собака – отправиться на заслуженный отдых. Часто она возвращается в семью, где жила щенком.

В мой последний визит в школу прошлым летом я увидел новую группу собак и детей, и меня поразила царящая там атмосфера. В отличие от атмосферы во многих других образовательных учреждениях, здесь ощущалась радость. Улыбающиеся лица, виляющие хвосты, оптимистический настрой – дети начали понимать, как радикально изменится их жизнь. Они были очень, очень счастливы в этой школе. И Фредерик имеет полное право гордиться тем, что ему удалось осуществить.





Глава восемнадцатая

Летнее нашествие и осенний исход





В течение десяти месяцев в году жизнь в сельском Провансе, ко всеобщему удовольствию, течет медленно и неторопливо. Всегда есть время пообщаться с друзьями, поразмышлять о смысле человеческого существования, сидя на террасе кафе с бокалом vin rosé[67]. Дерготня – это удел тех, кто живет в городах и работает в офисах, где собрания и деловые встречи диктуют вам распорядок дня.

Но все меняется в июле, когда Франция на два месяца уходит в отпуск. Вместо галстуков и костюмов надеваются шорты и соломенные шляпы. Бутерброды за рабочим столом заменяются обедом из трех блюд с бутылкой вина. Люди отправляются на загородные прогулки, проводят время у бассейнов, посещают художественные галереи, музеи и доставляют себе другие мелкие удовольствия, на которые раньше не хватало времени. Мы слишком заняты.

На недостаток времени жалуются все – британцы, американцы, бельгийцы, немцы, парижане. Именно они и образуют ежегодное летнее нашествие на Прованс в надежде вновь ощутить прелести более простой и спокойной жизни. Но то, как люди реагируют на выпавший им период вынужденного безделья, различается от одной нации к другой, и мне многие годы было интересно за этим наблюдать.

По энергичности, любознательности и энтузиазму пальму первенства следует отдать американцам. Для них Прованс – это поставленная задача. Ранним утром американцев можно увидеть в кафе, где они планируют свой день. Вооружившись путеводителями и частенько лэптопами, они вычисляют время и расстояния между теми достопримечательностями, которые они хотят увидеть до обеда, прикидывают, где лучше пообедать и куда пойти после. Подготовка тщательная, программа изматывающая, но они же приехали из самой Филадельфии, и ни одна драгоценная секунда не должна, черт возьми, быть потрачена впустую! Мне всегда кажется, что, вернувшись в Штаты, им нужно будет взять пару выходных, чтобы прийти в себя.

Недавно я спросил месье Фаригуля, что он думает о наших многонациональных приезжих. Например, о моих соотечественниках-англичанах. На этот и другие вопросы он отвечал почти все утро.

В целом, по его словам, англичане вполне приемлемы: более или менее вежливы и воспитанны, помимо тех случаев, когда возникает проблема общения с людьми, не говорящими по-английски. Когда англичане оказываются среди говорящих по-французски французов, нередко проявляется то, что Фаригуль называет «англосаксонской контратакой». Все начинается с вопроса, заданного по-английски и обычно адресованного официанту. Англичанин может спросить, где в кафе туалет или продается ли здесь английское пиво, но в любом случае ответ официанта одинаков – поднятые брови, озадаченное выражение и пожатие плеч. Не желающий отступать англичанин повторяет вопрос – все равно по-английски, только на этот раз громче. Потом еще громче. В конце концов смущенный официант удаляется, чтобы обслужить того, чей заказ он в состоянии понять.

А вот англичанки, по Фаригулю, менее шумные и более цивилизованные. Правда, им не нравится чай, который подают в провансальских кафе. Он и в самом деле плохой, безвкусная пародия на настоящий английский чай. Кроме того, их неприятно удивляет, что мужья начинают пить вино в десять утра. Но мужчины есть мужчины, что тут поделаешь! Особенно в отпуске.

Далее мы обсудили приезжих немцев. По словам Фаригуля, для них Прованс – это «bière et bronzage»[68]. Им вечно хочется пить, и они всегда организованны, хотя до американцев все же недотягивают. Что касается бельгийцев, то единственное замечание Фаригуля повторило то, что об этой нации, как правило, говорят во Франции: своей привычкой ездить посередине дороги они ставят под угрозу жизнь добропорядочных французов.

Гораздо откровеннее Фаригуль высказался о парижанах: «Такое высокомерие, такой снобизм! Варятся в своем парижском котле, а к нам относятся как к деревенщине. Смотрят сверху вниз, оставляют жалкие чаевые, вечно недовольны жарой и ценами, критикуют наши рестораны. Не знаю, зачем они вообще приезжают. Сидели бы на своей Ривьере».

Мне трудно было поверить, что он говорит серьезно. «Не могут же все быть такими!»


«Конечно, есть исключения, – ответил он. – Например, один мой хороший парижский друг. Скромный и с чувством юмора».

К сожалению, один хороший друг не смог изменить отношение Фаригуля к остальным, и он потопал обедать, все еще бормоча про парижан что-то нелицеприятное.

В последнее время к списку ежегодных отдыхающих иностранцев, к которым даже у Фаригуля не должно возникнуть претензий, добавились японцы – если, конечно, ему удастся их заметить. Мне ни разу не пришлось быть свидетелем некорректного поведения представителей этой нации или услышать, чтобы они громко кричали. Собравшись за столиком кафе, они не говорят, а щебечут. Самые громкие звуки, которые я слышал от японцев, – это бесконечные щелчки камеры на смартфонах. Ничто не ускользнет от их любопытных объективов: игроки в шары, художник, склонившийся над мольбертом, целующаяся парочка, собака, удирающая с украденным багетом. Кажется, их живо интересуют все явления нашей деревенской жизни.

Так незаметно протекает лето. Ты уже привыкаешь к запруженным туристами улицам и мельканию иностранных лиц, но тут заканчивается август, начинается сентябрь, и с поразительной скоростью все это исчезает. Вновь настает мир и спокойствие. Жители деревни, которые за два месяца почти не общались друг с другом, снова оккупируют кафе и рестораны, где обмениваются рассказами «про туристов» и планами на грядущую зиму. Ранним утром в воздухе явно ощущается холодок. Возвращаются шарфы и свитеры, в деревне чувствуется новый прилив энергии, словно пришла вторая весна.

В середине сентября начинается охотничий сезон, по холмам громыхают ружейные выстрелы – охотники жмут на спусковой крючок, а благоразумные животные уходят в отдаленные уголки Прованса. Впрочем, в этом году количество живых мишеней значительно уменьшилось. На рассвете вокруг нашего дома стрельба почти не слышна, и это заставило меня задуматься. Неужели цены на дробь подскочили в три раза? Неужели фазаны и кролики научились давать сдачи? Почему огонь стих?

Мне следовало и самому догадаться. Все дело, конечно, в желудке. Один охотник с печалью в голосе объяснил мне, что кабаны, sangliers, живущие в наших лесах, стали другими. Согласно одной распространенной теории, они беззаботно вступали в любовные связи с обычными свиньями, cochons, и в результате появилась новая порода – cochonglier. Что касается запаха такого мяса, то здесь природа проявила себя не с лучшей стороны. Проще говоря, мясо дурно пахнет. И, как вам скажет любой настоящий охотник, не можешь съесть – не стреляй.

Я должен добавить, что это всего лишь объяснение одного человека, а не всеобщее убеждение, но факт остается фактом: наше воскресное утро, которое обычно начиналось с ружейной пальбы в семь часов, теперь тихое и спокойное. Впрочем, не подумайте, что леса пусты. Среди деревьев мы часто видим людей с собаками, которые, стараясь не привлекать внимания, делают вид, что просто вышли погулять. Обманный маневр. На самом деле они ищут трюфели.

У охотников за трюфелями есть два главных качества. Первое – оптимизм, твердая уверенность, что сегодня настал тот самый день, когда они найдут семейство трюфелей размером с теннисный мяч. Помимо того, что рыночная цена на трюфели перевалила за тысячу долларов за фунт, человек, раскопавший эти грибы, моментально прославится своей находкой, и другие охотники будут думать, что ему ведомо нечто такое, что им не дано. Они и в самом деле ничего от него не узнают благодаря второму его качеству – чрезвычайной скрытности. Охотник за трюфелями никогда вам не скажет, где нашел грибы.

Во многих отношениях период между сентябрем и январем – наше самое любимое время года. Череда летних гостей закончилась, деревенский рынок хоть и многолюден, но не набит битком. Местные рестораны разжигают камины, и в меню появляются густые супы, тушеное мясо и дичь. Вино rosé пока откладывается, уступая место молодому красному вину глубокого насыщенного вкуса. В деревне становится просторнее, чем летом. Сельские пейзажи радуют глаз – тихие, пустынные и прекрасно освещенные зимним солнцем, которое золотит твердую кромку на рядах подстриженного виноградника и на изящных ветках оголенных деревьях.

Когда наконец приходит январь, многие стараются куда-нибудь уехать – на горнолыжные курорты или в более теплые места. Это, конечно, холодный и иногда снежный месяц, но мне он нравится. Свет все так же прекрасен, небо безупречно-голубое, и у меня возникает чувство, что Люберон принадлежит мне одному. Бывают два-три январских дня, в которые ощущается приближение теплой поры. На несколько градусов повышается температура воздуха, солнце кажется чуть-чуть больше. У нас даже сохранились приятные воспоминания, как в январе мы иногда обедали на свежем воздухе. Значит, весна на пороге?





Глава девятнадцатая

В Прованс приходит Голливуд





Мы познакомились с Ридли Скоттом более сорока лет назад, задолго до того, как его стали называть Блокбастер Скотт. В те годы мы все – я, Дженни и Ридли – занимались в Лондоне рекламным бизнесом. У Дженни и Ридли были свои компании, специализировавшиеся на телевизионной рекламе, а я сочинял рекламные тексты в одном агентстве. Тогда это был довольно ограниченный мир, думаю, несколько нелепый по сегодняшним меркам, и внутри его мы постоянно общались. Все друг друга знали.

Мой первый опыт работы с Ридли был связан с малоперспективным проектом рекламы дезодоранта. Как мы ни старались придумать что-то оригинальное, все наши нестандартные решения неизменно вычеркивались клиентом, и в конце концов у нас остался лишь примитивный рекламный куплетик, предложенный предыдущим агентством. Он сопровождал стандартный видеоряд, изображавший довольных жизнью молодых людей.

Уже в те годы Ридли имел репутацию человека, который может сделать шелковый ридикюль из свиного уха, поэтому, отчаявшись, мы обратились к нему. При встрече мы прокрутили ему запись куплетика. Не сразу придя в себя от услышанного, он сказал: «Это продукция для молодежи, так ведь? Посмотрим, что можно сделать».

И вот что он сделал. Взял только основную мелодию и отдал ее на переделку одному из молодых лондонских рок-музыкантов. Потом снял, как члены рок-группы – гитаристы, барабанщики, контрабасист, саксофонисты, все, как и положено, оборванные и потные, – играют и поют. Ролик скорее напоминал клип из телевизионного рок-шоу, а не рекламу дезодоранта, и нам он очень понравился. Понравился он и клиенту. С тех пор я причисляю себя к поклонникам творчества Ридли.

Потом, через много лет, Ридли уехал в Лос-Анджелес, а мы – в Прованс, где однажды с удивлением и радостью обнаружили, что у нас появился знаменитый сосед – не кто иной, как сам Ридли, поселившийся в двадцати милях от нас. Когда нам представилась возможность поговорить, он сказал, что ему нравится в Провансе, но работа не дает уехать из Лос-Анджелеса, поэтому он постоянно ищет повод, который позволил бы проводить в Провансе больше времени и при этом не терзаться ощущением вины.

Я как раз заканчивал роман о молодом лондонском биржевом трейдере, которому в наследство достался провансальский виноградник. Герой вконец запутался в «виноградных» делах, став жертвой хитрости местных фермеров. Милая история, однако очень непохожая на широкие исторические и драматические эпопеи, на которых специализировался Ридли, поэтому я удивился, когда он попросил меня показать, что я сочинил. Я отдал ему текст скорее с робкой надеждой, чем с реальными ожиданиями.

К моему изумлению, Ридли понравилось, и он был готов прочесть роман еще раз, когда я его закончу. Я закончил, он прочел – и все. Что дальше? Выбор мест съемки и подбор актеров. Зачем же время терять?

Конечно, я понимал, что мой успех не вполне зависит от моих писательских талантов. Рассказанная история имела не очень честное преимущество по сравнению со всеми другими проектами Ридли: только работая над ним, у него появлялась возможность – нет, явная необходимость – провести несколько солнечных недель в своем провансальском доме.

Новость о съемках фильма быстро разлетелась по городам и весям Люберона, вызвав у людей противоречивые чувства. В целом реакция была положительная, хотя некоторые стонали и ворчали, уверенные, что Прованс превращается в Диснейленд. Однако сложная и временами требующая деликатности подготовка к съемкам развернулась вовсю. Нужно было найти места, где снимать, провести переговоры об условиях, организовать транспорт и жилье членам съемочной группы. Когда я наблюдал с безопасного расстояния за этими приготовлениями, мне казалось, что мой вклад в проект пока что наименее затратный. Потом начался кастинг.

Еще со времен «Гладиатора» у Ридли сохранились хорошие отношения с Расселом Кроу, так что никто не удивился, когда того выбрали на роль счастливого трейдера. Естественно, Расселу требовался небольшой любовный роман, пока он занимался своими виноградниками, и здесь Ридли в очередной раз продемонстрировал свой талант отыскивать таланты. Когда-то он дал толчок карьере Брэда Питта в фильме «Тельма и Луиза», а теперь пришла очередь молодой актрисы Марион Котийяр, которую тогда мало кто знал за пределами Франции. Сейчас она стала звездой. Мерси, Ридли.

Следует добавить, что в фильме снимались великолепный Альберт Финни, Том Холландер и прекрасные актеры второго плана. Оставалось только сказать: «Мотор!»

Я всегда думал, что съемки фильма – это потрясающее, яркое событие, наполненное драматизмом и незабываемыми моментами. Боже мой! Это шоу-бизнес самого высокого уровня, съемочная площадка сотрясается от звона знаменитых имен и бурлит в водовороте легкоранимых самолюбий. Наверняка кто-то из артистов проявит по крайней мере неучтивость, а может, случится настоящий скандал. В первое же утро я пришел пораньше, чтобы ничего не пропустить. Марион Котийяр была на месте и читала газету. Ридли завтракал. Рассела не было видно. Технический персонал сновал туда-сюда. Владелец шато, где проходили съемки, периодически заглядывал, проверяя, не топчем ли мы лозу. Вот и вся утренняя интрига. Позже мне предстояло узнать, что у Ридли всегда такие съемки – очень четко организованные, неторопливые и довольно непринужденные. Спокойствие, насколько я мог заметить, было нарушено лишь один раз.

Оказалось, что пунктуальность не входит в число достоинств кинозвезды. Пятнадцать минут, двадцать минут, полчаса – а Рассела все нет. У него никак не получалось прийти вовремя, и члены съемочной группы уже начинали громко вздыхать и ворчать. Вскоре они стали называть его «слишком покойный Рассел Кроу», и, возможно, это обстоятельство заставило Ридли действовать.

Он объявил о собрании технического персонала, актеров – в общем, всех – и сказал, что в тот день на съемку нужно явиться без опозданий. Это крайне важно. Не опаздывать ни на секунду. Вечером на площадке должна быть вся съемочная группа.

Ну и конечно, все пришли, включая Рассела. Однако куда делся сам Ридли? Все ждали, ждали, ждали. Ждали целых сорок пять минут. Наконец появляется Ридли и просит прощения за опоздание – затянулся телефонный разговор с Лос-Анджелесом. После этого случая звезда стала значительно пунктуальнее.

По моему мнению, одна из наиболее запоминающихся сцен в фильме была снята в городке Кюкюрон, гордящемся самым большим прудом в Провансе, прямоугольным, длиной тридцать метров, обсаженным огромными платанами – предметом зависти менее удачливых городков. В тот вечер в окружающий пейзаж были внесены изменения. Вдоль всей длины пруда были поставлены столики на двоих, на которые положили белые скатерти, поставили свечи и ведерки со льдом. Вдалеке небольшой оркестр играл мелодии, полные соблазна, а на поверхности пруда плавали белые цветы и свечи. Потрясающе!

Это были декорации романтического dinner à deux[69], когда Марион и Рассел наконец остались одни. Почти. Потому что, кроме съемочной группы, идиллической сценой любовался и еще один известный и уважаемый в Кюкюроне человек – мэр. На него она произвела такое большое впечатление, что он спросил у Ридли, нельзя ли после окончания съемки оставить декорации на том же месте.

Фильм сняли, но внимание к этому событию отнюдь не утихло. Кюкюрон, пожалуй, был единственным городком в Провансе, где имелся собственный кинотеатр. И уж точно единственным, где прошла премьера голливудского фильма. Правда, здешние зрители отличались от обычной премьерной публики куда большей непринужденностью.

Не видно было ни лимузинов, ни вечерних платьев, ни смокингов. Пиджаки и драгоценности попадались нечасто, а закуски и напитки перед показом предоставило местное кафе. Вместо шампанского пили rosé. Атмосфера царила живая и шумная. Это был наш фильм, и мы собирались получить от просмотра максимум удовольствия.

Зрительский вердикт, не без легкого влияния выпитого rosé, был милостив, особенно если он исходил от статистов, которые узнали себя в некоторых сценах, и в конце концов зрители разошлись по домам с чувством хорошо выполненной работы. Мэр ждет не дождется, когда ему снова позвонят из Голливуда.