Небо над бездной

— Держите ее, она сейчас потеряет сознание от боли, — сказала Орлик, — осколок плитки попал под ноготь большого пальца.

Девушку усадили, она закрыла глаза и стала заваливаться на бок. Соня нашла нашатырь. Дима попытался осмотреть раненый палец, но девушка оттолкнула его, схватила за руку Соню и быстро, с сильным шамбальским акцентом, забормотала:

— Ты, ты мне поможешь, Дассам сказал, ты вытащишь!

— Дворник привел ее, — объяснила Елена Алексеевна, — она работает в жилом корпусе. Тут никакого медпункта пока нет. Я уговаривала ее ехать в город, в больницу, не хочет. Вот все, что у меня нашлось. Йод, бинт и пенталгин.

— Больно, больно, не могу терпеть, Дассам сказал, ты вытащишь! Вытаскивай, пожалуйста!

— Как? — растерянно прошептала Соня.

— Пинцетом, — сказал Дима, — я помогу.

Палец облили спиртом, девушке дали две таблетки пенталгина. Осколок сидел глубоко, был скользким, к тому же рана сильно кровоточила.

— Я биолог, не врач, почему я? — прошептала Соня. Девушка плакала, стонала, кричала от боли, Орлик вытирала ей слезы, Дима крепко держал руку и раненый палец. Дважды Соне удалось подцепить осколок, но, чтобы вытащить, следовало глубже ввести острые лапки пинцета. Соня чувствовала, как это больно, у нее все сжималось внутри, и ком стоял в горле.

— Нужно в больницу. Фазиль довезет за полтора часа, я не могу.

— Можешь, можешь, дедушка Дассам сказал, ты вытащишь! Не хочу в больницу! Не отдавайте меня в больницу!

— Чем дольше ты ковыряешься, тем ей больней, — прошептал Дима, — глубже войди, иначе не получится. Давай, очень быстро, спокойно. Я держу ее, отвлекаю. Как тебя зовут? — громко обратился он к девушке.

— Хасанова Лейла.

— Сколько тебе лет?

— Семнадцать.

— Ты маляром работаешь?

— Плиточница, третьего разряда.

— Где ты живешь?

— В Шамбальске в общежитии. Сейчас в корпусе живу, где работаю… А-а!

Соне удалось подцепить и вытащить осколок. Палец залили йодом, забинтовали.

— Все равно надо в больницу, — сказала Соня, — ранка глубокая, вдруг инфекция?

— Не хочу, не хочу в больницу, ты вытащила, инфекции не будет никакой, — Лейла всхлипнула, шмыгнула носом и заговорила по шамбальски, поглядывая на Соню узкими, красными от слез глазами.

— Сонечка, она благодарит вас, я уже немного понимаю этот язык, — Орлик улыбнулась. — Она говорит, вы очень добрая и красивая. Лейла, ты могла бы и по русски это сказать. Нет, по русски стесняется. Ладно, пойдем, я провожу тебя, тебе надо лечь. Вернусь, сварю кофейку.

Когда они вышли, Соня выпила залпом стакан воды, закурила.

— Ты даже не понимаешь, какая ты молодец. Ювелирная работа. В больнице ей наверняка содрали бы весь ноготь, — сказал Дима. — Это гены. Прапрадед твой и прабабушка, на которую ты так поразительно похожа, они бы тобой гордились. Может, тебе надо было стать врачом? Эй, ты меня слышишь? Ну что ты опять застыла?

Соня, не отрываясь, смотрела на мониторы. Там прыгали цифры, буквы, ползли кривые графиков.

— Соня, в чем дело?

— Не может быть. О, Господи, нет, я не верю.

— Ну, что, что такое, объясни.

— Показатели крови изменились. Гемоглобин и кислород повысились, глюкоза упала. Я задала программу анализа на биохимию и гормоны. Ты видишь, что он выдает?

— Соня, я вижу только цифры и графики, ничего в них не понимаю.

— Появился альфа- и бета-фетопротеин. Это белки. Они влияют на рост и развитие тканей. Они есть только в крови плода, до рождения. Их не было. Их не может быть в крови взрослого человека. Но главное, количество клеток крови увеличилось. Вот что самое невероятное! Подожди, я должна проверить, — она погасила сигарету, пальцы ее быстро забегали по клавиатуре. — Я уже несколько часов работаю с этой кровью, параметры не менялись. Никаких причин меняться у них нет. Кровь больше суток хранилась в холодильнике.

Соня развернулась на табуретке, уставилась на Диму совершенно безумными, испуганными глазами, губы шевелились, она бормотала что-то, вдруг звонко шлепнула себя по коленке и спросила:

— Сколько времени тут находилась Лейла?

— Около тридцати минут.

— Показатели изменились очень резко, процесс пошел на спад после того, как я вытащила осколок. До этого в течение двадцати минут клетки активно делились. Кровь господина Хота реагировала, жила и развивалась сама по себе, in vitro, вне его организма.

— На что реагировала? На тебя? На Орлик? На Лейлу?

Соня закрыла глаза, помотала головой и произнесла чуть слышно:


— На боль. Боль, страдание послужили стимулом деления клеток. Господи, пожалуйста, пусть это окажется ошибкой, пусть найдется какая-нибудь другая причина.





Берлин, 1922


Федор проснулся, лежал с открытыми глазами, смотрел, как за окном в полумраке кружатся крупные снежинки. Часы показывали без четверти десять. Должно бы уже стать светло. Он подумал, что на улице так мрачно из-за темных снежных туч и что через пятнадцать минут закончится завтрак. Если встать сейчас, можно успеть. Но вставать было лень, к тому же после вчерашнего княжеского пиршества во рту остался отвратительный кислый вкус. Даже мысль о еде вызывала тошноту.

В коридоре звучали шаги, голоса. Кто-то негромко тюкал молотком по стене, наверное, хозяин вбивал гвоздь, чтобы повесить очередную картинку или фотографию.

Федор повернулся на другой бок, натянул перину на голову и решил поспать еще часик. Но стук стал громче и настойчивей. К нему прибавился испуганный голос хозяйки:

— Господин Агапкин, пожалуйста, откройте. С вами все в порядке?

Еще раз взглянув на часы, Федор понял, что они остановились. Вскочил, натянул брюки и джемпер, отпер дверь, увидел большое румяное лицо хозяйки и бодро произнес:

— Доброе утро, фрау Зилберт.

— Седьмой час вечера, — язвительно сообщила хозяйка и поджала губы. — Какой-то русский ждет вас с полудня. Я стучу уже в десятый раз.

— Русский? Он назвал свое имя?

— Нет. Он сказал, что вы его знаете.

— Усатый? С лысым черепом? — спросил Федор, понизив голос.

— Господин Агапкин, выйдите и посмотрите сами. У меня очень много дел, извините. — Она хотела уйти, но все-таки задержалась и добавила шепотом: — Лысый, усов нет. Лет сорок ему. Вид болезненный.

— Спасибо, фрау Зилберт, вы очень любезны, вы ангел. Скажите ему, что я сейчас выйду.

— Хорошо, господин Агапкин. Если хотите, сварю вам кофе.

— Да, буду вам весьма благодарен.

Зеркало над умывальником отразило бледную небритую физиономию с красными глазами. Бриться не хотелось, Федор решил, что и так сойдет. Почистил зубы, ополоснулся холодной водой. Он чувствовал себя настолько разбитым, что даже не было сил волноваться. Кто явился по его душу? Зачем явился? Ясно, что не князь, не Радек и не серый призрак.

Федор почти не удивился, когда увидел в кресле у камина беднягу, которому князь устроил расстройство желудка. Незваный гость курил дешевую вонючую папиросу и вяло листал случайный журнальчик.

«Как же я не узнал его сразу, вчера, в кафе? — подумал Федор. — Хотя, конечно, он сильно изменился. Отощал, волос нет. Дела у него плохи».

Гость увидел Федора, вскочил, поспешно раздавил папиросу в пепельнице, бросил журнал, протянул навстречу обе руки, призывая к дружеским объятьям.

— Федя, здравствуй, сколько лет, как говорится, сколько воды утекло. Ну, узнал меня? Узнал!

Федор уклонился от объятий, руки не подал, уселся в кресло напротив и произнес с коротким вздохом:

— Привет, Петя Степаненко.

В восемнадцатом году Петька Степаненко, молодой заслуженный большевик, помогал своему приятелю, высокопоставленному чекисту Кудиярову, продавать ценности, изъятые при обысках и арестах, и переправлять деньги за границу. В нескольких швейцарских банках у них скопились приличные суммы, они готовились тихо удрать из России.

Петерс давно уж подозревал Кудиярова и Степаненко в присвоении конфискованных ценностей, за обоими следили. Им следовало спешить.

Кудияров за год службы в ЧК ослаб от кокаина, алкоголя, обжорства, ночных гульбищ с актрисами. Ему хотелось вступить в новую заграничную жизнь не только богатым, но молодым и здоровым. Он был мистик, и смутные сведения о препарате толковал по своему, верил, что профессор Свешников изобрел магический эликсир молодости. Шантажом и угрозами он выбил у Михаила Владимировича обещание влить ему дозу.

Профессор тянул время, потребовал, чтобы Кудияров лег в госпиталь на обследование. Он знал, что паразит убьет Кудиярова, и не желал брать греха на душу. Собирался влить чекисту безвредный изотонический раствор.

Кудиярова арестовали в госпитале, при аресте он оказал сопротивление, и если бы Михаил Владимирович не позаботился о том, чтобы заранее забрать у него пистолет, чекист наверняка уложил бы всех, кто был в палате.

Кудиярова расстреляли. Молодой заслуженный большевик, заместитель наркома здравоохранения Петька Степаненко исчез бесследно. И вот теперь он, худой, лысый, сидел напротив Федора и лирически улыбался.

Воротник кителя лоснился от грязи. Сапоги потрескались, у правого отваливалась подметка. Штаны галифе сбоку были зашиты черной ниткой неумелой мужской рукой.

— Ну что, как там, в Москве? — спросил он, облизываясь, блестя голодными воспаленными глазами.

Хозяйка принесла на подносе кофейник, вазочку с печеньем и одну чашку. Поставила перед Федором, хмуро покосилась на Степаненко, который тут же цапнул несколько печений и стал быстро, жадно жевать.

Федор попросил ее принести еще чашку и бутербродов.

— Да, да, бутерброды — это ты умно придумал, — пробурчал Степаненко с набитым ртом, — я как раз позавтракать не успел, а сейчас уж обедать пора или ужинать. Немец, шельма, так он вообще не ужинает, экономит. Обед черт знает когда.

«Станет клянчить денег, — подумал Федор, — дам немного, потребует больше. Странно, он ведет себя так, словно мы с ним друзья с детства. Но мы едва знакомы. Первый раз я увидел его в ноябре семнадцатого, в особняке Мастера на Никитской. Потом он часто заезжал в госпиталь за Михаилом Владимировичем, возил его к Кудиярову. Со мной даже не здоровался. Был толстенький, румяный, важный. Заместитель Семашко. Как же он нашел меня? Князь сказал, что заметил его еще на набережной, по дороге».