Неизвестным для меня способом

От этих мыслей у Карины опускались руки. Все бессмысленно, – думала она. – То, что кажется жизнью, на самом деле – падение в пропасть, и какая разница, что мы успеем нафантазировать прежде, чем долетим до дна.

Чем больше времени проходило со дня папиной смерти, тем острее становилось это беспощадное ясное понимание абсолютной, тотальной бессмысленности происходящего, как будто сперва оно было просто горошиной, но упало в Карину, как в плодородную почву и проросло, и постепенно выросло в ней, как в сказке, до неба. Только не до неба, конечно. Строго наоборот.





* * *


– …я понимаю, – говорит шеф, – ты практически только-только после дежурства, сотни дней еще не прошло…

Вот именно, – мрачно думаю я. Мрачно – потому что по опыту знаю, чем такие разговоры всегда заканчиваются. Шеф, которому что-нибудь от кого-то надо, – это реально страшно. В том смысле, что отказать ему невозможно, хотя он никогда не грозит и не требует, только предлагает и просит. Но при этом так очаровательно улыбается, что сам не захочешь отвечать ему: «Нет».

– …я бы тебя не дергал, – говорит шеф. – Если кто-то во всей Вселенной и заслужил хороший отпуск, так это именно ты. После того, что ты провернул в Усть-Илимске! И в Барселоне. И в Чойбалсане ты был чертовски хорош. Правда. Я не подлизываюсь. Говорю как есть.

Да подлизывается, конечно. Но это приятно. Что шеф умеет даже лучше, чем улыбаться, так это от сердца хвалить.

– Но у нас, понимаешь, Шикала застыла…

– Что?! Не может такого быть.

Нет, правда, не может. Шикала! Она же круче нас всех вместе взятых, какое «застыла», вы что.

– Так я тоже был совершенно уверен, что не может. А она – да! – разводит руками шеф.

Правда не всеми руками сразу, а примерно полутора десятками пар, но все равно эффектно у него получается. Шеф сегодня вообще как-то не в меру прекрасен. Смотрел бы на него и смотрел.

– На самом деле ничего страшного, – говорит шеф. – Просто немножко не рассчитала силы. Я ей давно предлагал уйти в отпуск, а она наотрез отказывалась: «Я только разыгралась, не хочу в отпуск, отстань». Я отстал, и вот нам результат. Ладно, с каждым может случиться; без ошибок и неприятностей судьба – не судьба.

– И что теперь с ней будет? – спрашиваю.

– Ну как – что. Что со всеми было, включая, между прочим, тебя. Поживет пока в этой форме; чем не отпуск. Не бери к сердцу, ерунда, говорить не о чем. Скоро вернется наша Шикала, кошачья жизнь коротка.

– А, так Шикала кошкой застыла, – невольно улыбаюсь я.

– Котом. Наглым полосатым котищем! – говорит шеф, и огненный вихрь, который сегодня заменяет ему лицо, принимает явственно мечтательное выражение.

Шеф явно тоже не прочь так влипнуть. Да и я теперь скорее завидую Шикале, чем сочувствую. Застыть в одной из временных форм, кто бы спорил, серьезная неприятность, но коты – наше общее вечное искушение. Каждый хочет быть котом!





* * *


После похорон Карина не залегла на диван, отвернувшись лицом к стене, но только потому, что неподвижно лежать точно так же бессмысленно, как вставать по утрам, умываться, старательно накладывать макияж, ходить на работу, мыть квартиру и отвечать на письма, но при этом гораздо трудней. Лежа без дела, поневоле начнешь еще больше думать о смерти, властвующей безраздельно и отменяющей всякий смысл. Еще больше! Куда?!

Однако неподвижно лежать и думать Карине все равно приходилось – по ночам, когда сперва подолгу не могла заснуть, а потом просыпалась задолго до будильника, подскакивала, как от удара, чувствовала себя так, словно ее грубо вышвырнули из сновидения – вали отсюда, такие здесь не нужны. Уныло смотрела на телефон – опять всего четыре часа поспала, а ведь специально легла пораньше, в одиннадцать, чтобы выспаться, как же обидно – и подолгу ворочалась в слишком теплой, слишком просторной постели, пытаясь снова заснуть, хотя бы еще на пару часов сбежать от полной бессмысленности человеческой жизни туда, где ее некому осознавать.





* * *


– По-настоящему плохо только то, что вот прямо сейчас заменить Шикалу совершенно некем, – говорит шеф. – Почти все ведущие специалисты на дежурстве, у остальных отпуск буквально на днях заканчивается, им на свои участки возвращаться пора. Без дела пока болтается только совсем зеленая молодежь, а выпускать на людей недоучку, сам знаешь, даже хуже, чем вообще никого.

Да уж знаю конечно. Сам когда-то был вот таким недоучкой, преждевременно посланным на дежурство, потому что больше никого не нашлось. И до сих пор помню свой первый грандиозный профессиональный провал. И второй тоже помню. И третий. В общем, все двадцать шесть своих грандиозных провалов помню в таких подробностях, словно они случились вчера. Счастье, что у людей в ту пору психика была крепкая: увидел хрен знает что, перекрестился, грохнулся в обморок, очнулся, а меня уже нет, ну и слава богу. Хотя, конечно, еще раз перекреститься не повредит. Но с нынешними так обращаться не стоит, а то до конца жизни потом по врачам будут бегать. Шибко нежные стали, ну их в пень.

– А на участке Шикалы есть одна девочка, – вкрадчиво продолжает шеф. – Такая, знаешь, интересная девочка там…

Ну ясен пень, интересная. Неинтересных, с точки зрения шефа, как бы и вовсе нет.

– Хозяйка Хрустальной Айорли, – добавляет шеф, видимо в качестве контрольного выстрела.

О чудесах Хрустальной Айорли я, конечно, наслышан, хотя своими глазами не видел ни разу, в новорожденные реальности таким как я даже в отпуске хода нет. Понятно почему: они наивные, чуткие и влюбчивые, а мы – обаятельные, как ни крути. Очаруются, захотят быть как мы, научатся у нас, первым делом, изменчивости, и все, привет, воцарился хаос, а хаоса во Вселенной и так, будем честны, многовато. Нет уж, пусть сперва учатся постоянству, привыкают к порядку, а через пару миллионов лет поглядим.

– И дела у девочки сейчас, прямо скажем, не очень, – вздыхает шеф. – Ну то есть как, на самом деле ничего страшного. Ничего такого, с чем бы не справился человек. Не будь она хозяйкой Хрустальной Айорли, я бы, честно говоря, плюнул и занялся другими делами. Хорошая девочка, крепкая, рано или поздно как-нибудь выплывет сама, такие всегда выплывают сами, и это, в итоге, идет им на пользу. Но пока она не справляется, и на блаженные земли Хрустальной Айорли надвигается такой ядовитый туман, что даже не стану говорить: «Сам на границу сходи посмотри», – потому что не надо тебе этого делать. И вообще никому не надо. Говорят, у некоторых существ бывают враги; лично у меня никогда не было, но я на эту тему довольно много читал и расспрашивал очевидцев, так что теоретически понимаю, о чем речь. И что касается тумана на границах Хрустальной Айорли, будь у меня враги, их бы я тоже на него смотреть не послал. А Хрустальная Айорли – все-таки редкое место. Можно сказать, культурное достояние. Его надо беречь. Невовремя конечно Шикала в этом коте застыла, она бы девочку быстро утешила. Шикала у нас крутая. Круче ее, наверное, только ты.

На самом деле не только я. Положа руку на сердце, я вообще вряд ли хоть в чем-то круче Шикалы, до нее мне еще расти и расти. Но шефа можно понять, у него кадровые проблемы. Я бы на его месте сейчас тоже так говорил.


– То есть, нормальный отпуск мне в ближайшей перспективе не светит? – обреченно спрашиваю я.

– Ну что ты, еще как светит! – с присущим ему необоснованным оптимизмом восклицает шеф. – Гьюма скоро сменится, отдохнет немножко и сразу тебя подменит, так что переведешь дух. К тому моменту старшая ученица Буты как раз закончит практику, сдаст последний экзамен, заранее уверен, блестяще, она очень способная девочка, сразу поставим ее на Бутин объект, а его отправим на подмогу вам с Гьюмой. А там… ну, поглядим.

– Ладно, – вздыхаю я, окончательно смирившись с тем фактом, что на берег Сладкого Моря Дьяны, где можно побыть шумной компанией пляжников с волейбольным мячом, парой влюбленных каракатиц, лабиринтом из песка и ракушек или просто одинокой веселой волной, хрен сегодня вернусь.

– Значит, договорились, – лучезарно улыбается шеф.

Ему хорошо, он своего добился. Как всегда.

Мне, впрочем, тоже не сказать чтобы плохо. Моя работа – веселое дело, и я ее так люблю, что даже за какую-то несчастную сотню дней успеваю соскучиться. А Сладкое Море Дьяны никуда от меня не денется. Оно, говорят, вечное. А вечность, как нас когда-то учили, состоит из бесконечного числа сколь угодно продолжительных дней.

Рассеиваясь, я успеваю услышать, как шеф говорит: «Пожалуйста, береги себя». Он всегда успевает это сказать в самый последний момент, когда собеседника осталось так мало, что почти не считается – какая разница, что там шеф в одиночестве бормочет себе под нос.





* * *


В то утро, точнее, в ту ночь, потому что до рассвета было еще далеко, Карина проснулась, почувствовав, что на нее кто-то смотрит. Удивительное ощущение, раньше только в книжках о чем-то таком читала и не могла представить, как это возможно – ощутить чей-то взгляд, как прикосновение. Тем более, во сне. Однако оказалось, еще как можно. Особенно если точно знаешь, что в квартире, кроме тебя, никого нет, и быть не может. А он… она… оно… в общем, кто-то посторонний тут явно есть.

Некоторое время Карина беспомощно вглядывалась в темноту, разрываясь между необходимостью включить лампу и увидеть, что происходит, и малодушным желанием оставить все как есть. Наконец нажала кнопку выключателя, тут же зажмурилась от яркого света, а когда приоткрыла один глаз, увидела сквозь ресницы, что на подоконнике действительно кто-то сидит.

Не заорала только потому, что голос отказался ей повиноваться. И с постели не вскочила по той же причине: тело тоже не слушалось. Разум кричал: беги, спасайся! – и одновременно сам себе обреченно отвечал: да ладно, можно не дергаться, хрен уже убежишь. Когда читаешь в научно-популярных статьях, что одни люди в момент опасности нападают, другие бегут, а третьи замирают, снисходительно думаешь, что у бедняжек третьих никаких шансов на спасение, и как-то даже в голову не приходит, что бедняжка без шансов – это не кто-нибудь посторонний, а именно ты.

– Да ладно тебе, нашла кого бояться, – насмешливо сказал голос, слава богу, женский, даже скорее девичий, а значит, не особо опасный. Мужской голос в таких обстоятельствах был бы в сто раз страшней.

Карина открыла второй глаз. Проморгавшись, увидела, что на подоконнике сидит девчонка, с виду явно школьница. Никогда не умела определять возраст, но навскидку класс пятый-шестой. Волосы выкрашены в ярко-зеленый цвет, популярный среди прогрессивных подростков, и кофта на ней тоже зеленая. И ладони тоже почему-то зеленые, причем не в пятнах от краски, а равномерно зеленые, как будто это их естественный цвет.

– Ты откуда вообще взялась? – наконец спросила Карина. – Ты что, по балконам в квартиру залезла? Но здесь же шестой этаж! Или ты просто ключ подобрала? Или ты не одна? С тобой кто-то еще? С отмычкой? Вы пришли, чтобы… чтобы что-то украсть?

– Очень умно! – фыркнула девчонка. – Версии одна хуже другой. А ведь когда-то ты больше всего на свете хотела меня увидеть. Что угодно была готова за это отдать. Неужели забыла?

– Забыла? – переспросила Карина. И тут же ахнула, прижав ладони к щекам. Потому что действительно вспомнила, что это за девчонка. Ну тогда, конечно, понятно, откуда она взялась. Ничего себе сон приснился! Такой достоверный! Была совершенно уверена, что проснулась. Такое все настоящее, включая оранжевый абажур ночника и пижаму, как наяву.

– Все-таки не забыла! – обрадовалась девчонка с зелеными волосами. – А я уже решила, что зря к тебе в таком виде пришла.

– Надо же, в детстве ты мне так ни разу и не приснилась, – сказала Карина. – А как я тогда хотела! Как ждала!

– А я и сейчас тебе не снюсь, – отрезала девчонка. – Сниться я не умею. Даже не представляю, с чего начинать! Подавляющее большинство сновидений – просто результат бесконтрольной работы сознания. А сознание-то твое, без спросу туда особо не втиснешься. В общем, гораздо проще прийти наяву. Глупо, конечно, получилось: так затянула с визитом, что ты успела вырасти. Но я не нарочно. Просто у нас, в Айорли, время иначе идет. С вашим совершенно не согласовывается. Ты, между прочим, сама придумала, что время должно идти как-то иначе. Ну, это как раз понятно, начиталась сказок про фей, их все дети читают, а потом чуть ли не в каждой выдуманной вами реальности один коротенький день длится ваши сто лет…

– Что? – переспросила Карина. И беспомощно повторила: – Что?

Это «что» в ее устах означало все сразу: и «господи, какое счастье», и «блин, как же мне страшно!», и «ничего себе, день длится сто лет!», и «мамочки, я точно чокнулась», и «как это наяву?!», и «какая вообще может быть принцесса, я же ее просто выдумала», и «что значит – в сновидение не втиснешься, ты же все можешь, ты же волшебница у меня!»

Девчонка с зелеными волосами явно поняла все эти смыслы и еще парочку, до которых Карина сама пока не додумалась. И ответила правильно: ничего говорить не стала, а просто спрыгнула с подоконника, села на кровать рядом с Кариной и крепко-крепко ее обняла.

Это оказалось так здорово, что Карина от счастья даже дышать перестала. И тогда Лалайна, девчонка с зелеными волосами, принцесса из волшебной страны Хрустальной Айорли, которую Карина когда-то давным-давно, еще задолго до того, как пошла в школу, выдумала и назначила своей тайной старшей сестрой, очень серьезно сказала:

– Знаешь, на твоем месте я бы сейчас сделала вдох. А потом выдох. И регулярно повторяла бы это полезное упражнение. Потому что все-таки люди – не духи. Вам обязательно надо дышать.

Карина послушно вдохнула и выдохнула. И рассмеялась, потому что – ну правда же, очень смешно. Люди, видите ли, не духи! Такая рассудительная галлюцинация у меня. Могла бы мести, что попало, имеет полное право, но нет, говорит дельные вещи. Велит дышать. Из чего, вероятно, следует, что я зануда без капли воображения, – думала Карина. – Но ладно, какая есть.





* * *


Самое главное – дождаться момента, когда будет можно просто сесть рядом и обнять, остальное люди обычно делают сами. Я имею в виду, сами становятся счастливыми, без каких-то моих дополнительных усилий. Людям очень полезно обниматься с такими, как я, состоящими из принципиально иной материи, и при этом не враждебными, а дружелюбными. Вот уж чего-чего, а дружелюбия мне точно не занимать, поэтому обниматься у меня получается лучше, чем у всех остальных наших. Словами я утешаю, честно говоря, так себе, средненько, я для этого слишком прямолинеен и, стыдно сказать, при моей-то профессии, почти не умею врать. И с обликом до сих пор далеко не всегда точно угадываю. И в памяти запечатлеваюсь недостаточно четко, так что со сновидением легче легкого перепутать; это мое самое слабое место, сам понимаю, что пора бы уже научиться оставлять в памяти глубокие отпечатки, но пока – так.

Зато обнимаюсь я и правда незабываемо. Шеф говорит, у меня талант.





* * *


Карина ни секунды не верила, что принцесса Лалайна настоящая. Не может такого быть. Да и не надо ей быть взаправду, – думала Карина. – Я же ее в пять лет выдумала. Ее и волшебное королевство Хрустальную Айорли, чтобы моей принцессе было где жить и кем повелевать. Это же ужас, какая каша творилась тогда у меня в голове! Вообразить страшно, как выглядела бы реальность, родившаяся из детских фантазий. Например, все скачут по потолку, с утра до ночи катаются на каруселях и никогда ничего кроме тортов и конфет не едят. Вот и руки у них там зеленые, и волосы – просто потому, что мне в детстве нравился зеленый цвет. Но цвет – ладно, ко всему можно привыкнуть, если у тебя с рождения руки зеленые, и у всех вокруг такие же, то и ничего. А вот как там у них все остальное устроено, об этом лучше даже не думать. Никому не желаю в эту сказку живьем попасть!