Немного ненависти

– Хотите, чтобы я остался здесь, в этих развалинах? – спросил Ищейка.

– Да. Спрячься и жди моего сигнала. Инглийские войска будут сосредоточены за тем холмом на юге. Мы подождем, пока Сумрак ввяжется в драку, и нападем на него с обеих сторон, прижмем к реке. Если удастся сделать все как надо, возможно, мы уничтожим его одним ударом.

– Это очень сильно поможет нам выровнять шансы.

– И позволит мне гораздо лучше переносить все эти отступления. Можешь мне не верить, Лео, но я получаю от этого не больше удовольствия, чем ты.

Лео не мог удержать улыбки, расплывающейся по лицу:

– Мы будем драться с ними здесь!

– Это будет послезавтра, я надеюсь. Кто-нибудь из вас имеет какие-то соображения относительно моего плана?

Лео был слишком занят, воображая грядущую победу. Два холма станут челюстями ловушки. Большой Волк, загнанный собственной спесью в долину между ними, окруженный возле моста и раздавленный о текущую воду! Какую песню об этом можно будет сложить! Лео уже прикидывал, как назовут эту битву в будущем, когда станут писать об этом в исторических книгах.

– Мне все нравится, – сказал Ищейка. – Если на что и можно полагаться, так это на глупость молодых. Я пошлю сказать, чтобы бойцы из Уфриса собрались здесь и готовились к битве.

Он сделал паузу. Ветер шевелил седые волосы, обрамлявшие его загрубелое морщинистое лицо.

– Леди Финри… Я сражался рядом с великими воинами. Великими военными вождями. Сражался и против некоторых. Но мне редко доводилось видеть, чтобы кто-то управлял армией лучше, чем вы. Может, найдутся такие, кто думает, что в том, что вы делали в последние недели, есть какая-то слабость. – Он свернул язык трубочкой и сплюнул через парапет. – Эти люди знают о войне меньше, чем ничего. Для вас было бы проще простого нарушить наше соглашение, позволить, чтобы нас проглотили. Но вы сдержали слово. Немногие на это способны, после того, как увидят, чего это им будет стоить.

И он протянул ей свою руку. Мать Лео моргнула, явно тронутая, и пожала ее.

– Можно будет считать, что я сдержала слово, когда ты вернешься обратно в свой сад в Уфрисе, и ни моментом раньше.

Ищейка растянул рот в широкой белозубой улыбке:

– Что ж, выпьем за нашу победу, когда окажемся там!

Он повернулся и побежал вниз по полуразрушенной лестнице. В его движениях появилась новая энергия.

Лео ощутил прилив гордости, видя, с каким уважением старый северянин относится к его матери. Какое уважение они питают друг к другу. Он втянул носом чистый холодный воздух и выпустил его с радостным вздохом.

– Итак, я буду возглавлять людей на мосту…

– Нет, – перебила его мать. – Мне нужно там твое знамя, чтобы привлечь неприятеля. Но не ты.

– Тогда, значит, с первой волной подкрепления…

– Нет.

Она посмотрела на него тем самым высокомерным взглядом, из-за которого Лео каждый раз чувствовал, будто он все еще ребенок.

– Нашу кавалерию мы оставим в резерве, в Садлендале. – Она кивнула в направлении едва заметных дымков, поднимающихся в небо за мостом. – Я хочу, чтобы ты был там.

– В резерве? – Он махнул рукой туда, где была долина. Где была слава. Где были песни. – Наконец-то мы собираемся драться, и ты оставляешь меня с багажом?

– Ну, я же не отсылаю тебя обратно в Остенгорм. – Мышцы на ее висках задвигались, когда она сжала зубы. – Если что-то пойдет не так, а это запросто может случиться, у тебя будет возможность прилететь на лихом коне и всех спасти. Ведь мы все для этого здесь и собрались, не так ли? Чтобы быть свидетелями рождения твоей легенды?

– Это так несправедливо! – заныл он, еще больше сердясь от докучливой мысли, что, возможно, ее слова могут быть всецело справедливы. – Когда тебе предстоит сражаться за свою жизнь, ты же не оставишь свой лучший меч на каминной полке и не бросишься в атаку с хлебным ножом!

– В этой армии есть и другие люди, умеющие драться. – Она говорила с ледяным спокойствием, но по ее лицу разливался сердитый румянец. – Люди с опытом, понимающие, насколько важно соблюдать осторожность и планировать свои действия, и делать, черт возьми, то, что им говорят. Ты слишком безрассуден, Лео. Я не могу так рисковать.

– Ну уж нет! – рявкнул он, хрястнув кулаком по старой стене так, что с нее посыпались камни. – Я скоро буду лордом-губернатором! Я уже не мальчик…

– Тогда и веди себя соответственно, черт тебя дери! – вызверилась она с такой яростью, что он даже немного отпрянул. – Я не собираюсь с тобой торговаться! Ты остаешься с резервом, конец разговора! Твой отец мертв! Он мертв, и я не могу потерять и тебя тоже! Ты понимаешь это?

Она повернулась к нему спиной и повторила, глядя в долину:

– Я не могу потерять и тебя тоже…

Ее голос едва заметно дрожал, и каким-то образом это зацепило его глубже, чем любой удар мечом. Лео стоял, глядя на нее во все глаза, внезапно ощутив свою вину и стыд, чувствуя себя полнейшим дураком. Она поддерживала его, когда его отец умер и весь его мир распался на куски. Она стояла возле могилы с сухими глазами, молчаливая и суровая, и Лео сквозь слезы думал о том, насколько она бессердечна. Но теперь он увидел, что она оставалась сильной, потому что кто-то должен был это делать. Она поддерживала их всех, с тех самых пор. А он, вместо того чтобы испытывать благодарность, быть хорошим сыном, помогать ей нести эту невероятную ношу, ныл и жаловался, и дергал ее, словно на карте не стояло ничего большего, чем его гордость.

Смогнув слезы, он шагнул к ней и мягко положил руку ей на плечо.

– Ты не потеряешь меня, мама, – сказал он. – Ты никогда меня не потеряешь.

Она накрыла его ладонь своей. Внезапно ее рука показалась ему старой, хрупкой; он заметил морщинки вокруг костяшек на тыльной стороне.

– Хорошо, я поведу резерв, – сказал он.

Они стояли рядом, обдуваемые ветром, глядя вниз в долину.






Конец веселья




Грохот ручки, плеск грязной струи, наполняющей ведро, колыхание воды и журчание стекающих капель. Она подняла его, дыша с присвистом, чувствуя, как дрожат ноги, руки, плечи, передала Май, приняла у старика слева пустое ведро, громыхнув ручкой, и вновь наклонилась к воде.

Она стояла согнувшись, по колено в реке, закатав промокшее платье и заткнув его за пояс, сделанный из узловатой веревки, давно оставив все мысли о приличиях. Все мысли о приличиях были оставлены в тот момент, когда она, пошатываясь, выбралась из этой мерзкой реки в первый раз, в одних панталонах, дрожа с ног до головы.

Грохот, плеск, колыхание и журчание. Как долго уже она наполняет эти ведра? Кажется, долгие часы. Пока синий вечер не перешел в серые сумерки, и затем в полубезумную тьму, освещенную отблесками пожаров. Пока отдаленный запах дыма не превратился в настойчивую щекотку в глубине носа, а затем в неотвратимую, царапающую вонь, от которой она задыхалась при каждом вдохе, даже несмотря на мокрую тряпку, намотанную на лицо. Как долго она наполняет эти ведра? Кажется, долгие дни. Ей казалось, что она наполняла ведра всегда, и всегда будет наполнять.

Женщины, выстроившись цепочкой, передавали по рукам плещущие бадьи, кастрюли, горшки вверх на берег; дети тут же прибегали обратно с пустыми, пробираясь сквозь горы мусора, чтобы Савин могла их снова наполнить – грохот, плеск, колыхание и журчание.

На том берегу реки горели фабричные здания. Языки пламени взмывали в ночное небо, огромные трубы черными пальцами торчали на фоне ослепительного огня, их отражения извивались в неторопливой воде. Горящие куски падали с неба на улицы, на пляж, в реку, словно охваченные огнем птицы; они шипели и трещали, танцующие огоньки плыли по черному зеркалу воды несколько мгновений перед тем, как погаснуть.

Наверху, среди горящих зданий, в конце живой цепочки, мужчины сражались с огнем – орали, ревели, вопили друг на друга. Может быть, от гнева. Может быть, от отчаяния. Может быть, подбадривая – Савин была слишком измотана, чтобы различать разницу. Она так устала, что едва могла вспомнить, как говорить. Как думать. Она сама превратилась в машину – в машину для наполнения ведер. Что бы подумали о ней ее влиятельные друзья в Солярном обществе, если бы увидели ее сейчас? Она измученно фыркнула, но звук застрял в ее горле, и ее едва не вывернуло. «Так ей и надо, этой суке» – вот что, скорее всего.

Грохот ручки, плеск воды, наполняющей ведро, колыхание и журчание. Она передала Май очередное ведро, чувствуя, как ее ноги, руки, плечи дрожат от усилия. Почему ее так трясет? От холода, от усталости, от страха? И есть ли разница?

У нее перехватило дыхание, и внезапно Савин зашлась в приступе кашля, внезапного, как удар в живот. Она перегнулась пополам, чувствуя, как измученная грудная клетка вибрирует с каждым натужным вдохом, сорвала тряпку с лица, и ее вырвало. Не так уж много в ней и было – едкая желчь и гнилая вода, ее скромный вклад в сточную канаву реки.

С усилием совладав со своими легкими, она нагнулась, чтобы наполнить очередное ведро. Грохот, плеск, колыхание и журчание…

На ее плечо легла чья-то ладонь. Лидди.

– Потушили, – сказала она.

Савин тупо уставилась на нее, потом перевела взгляд наверх, к зданиям на берегу. Клубы дыма все еще поднимались к небу, но огня не было видно. Она выбрела из реки и упала на четвереньки на склизкую гальку, вымотанная до предела. Выгнула спину в одну сторону, потом в другую, чувствуя, как боль пронзает ее до самых пяток, насквозь простреливает шею. Лишь слабая тень того, что ее отец, вероятно, ощущал каждое утро. Может быть, это должно было породить в ней сочувствие к нему. Но, как он сам любил повторять, боль ничему не учит, кроме жалости к себе.

– Потушили, – прохрипела Май, опускаясь на землю рядом с ней.

Савин, застонав, выпрямилась и села, с гримасой боли попыталась размять пальцы, потрескавшиеся и сморщенные от холодной воды, содранные докрасна грубыми ручками бесчисленных ведер.

– Потушили… здесь, – прошептала она, глядя через реку на огромное пламя, по-прежнему бушующее на противоположном берегу.

– Здесь мы можем что-то сделать. А там…

Оранжевый отблеск огня с той стороны реки очертил впадины на лице Лидди еще резче, чем обычно. Савин поняла: там все было потеряно. Там было уже ничего не исправить.

Прибыв в город, она улыбалась, видя повсюду вокруг стройки, подъемные краны и леса – помощники творения. Сейчас в Вальбеке не осталось ничего, кроме разрушения.

Она поняла, что каким-то уголком сознания пытается оценить масштаб своих инвестиций, развеянных по ветру в этом дыму. Количество разрушенных зданий и машин, потерянных людей. Если на то пошло, так ли уж много она потеряла? Ничего особенно важного, если сравнить с болью в ее ладонях.

Наконец-то поднялся легкий ветерок, снося пелену дыма вниз по реке. Достаточно, чтобы Савин смогла вдохнуть настоящего воздуха в измученные легкие.

– Что произошло? – прошептала она.

– Похоже, сжигатели напоследок устроили еще несколько пожаров. – Лидди утерла лицо рукавом, лишь еще больше размазав по нему грязь и сажу. – В качестве прощального подарка.

– Напоследок?

Май обвела языком полость рта и сплюнула.

– Говорят, сюда идет кронпринц с пятью тысячами солдат. Вроде бы они будут здесь уже завтра.

– Орсо… здесь? – прошептала Савин.

С начала восстания она почти не думала о нем. Голод, холод и постоянная угроза смерти могут значительно притупить вкус к романтическим приключениям. Но теперь воспоминание о его небрежной улыбке вновь появилось перед ней с болезненной остротой, и она почувствовала слабость от нахлынувшего на нее дурацкого облегчения.

– И как им только удалось вытащить его из борделя, – буркнула Лидди. – Конечно же, он и инквизицию с собой приведет.

– Ох, – неловко вымолвила Савин.

Для большинства горожан перспектива была ужасающей. Для нее это была лучшая новость за много недель.

– Похоже, веселью конец, – хмыкнула Май.

Послышался отдаленный рокот, и Савин дернулась, выпрямившись. На том берегу реки провалилась крыша горящего фабричного здания, в ночное небо взметнулся фонтан искр, валили клубы дыма, половина одной стены завалилась вовнутрь. Дивный новый век рушился, погребая себя под обломками.

Кронпринц Орсо спешил ей на выручку! Возможно, ей следовало рассмеяться при этой мысли. Или расплакаться. Однако ни смеха, ни слез у нее не осталось. Осталась лишь пустая скорлупа.