Несущий огонь

Когда мы покидали устье, ветра не было. Царила ночная тишина, сквозь которую четыре корабля скользили, подгоняемые ударами весел. Облака ушли к западу, и над нами раскинулось звездное небо с сияющими звездами, а внизу рассыпался жемчуг Ран в спокойном море. Совсем спокойным оно, разумеется, не бывает. Тихое озеро может выглядеть гладким, словно покрыто льдом, но редко наблюдал я море таким же безмятежным, как в ту звездную, молчаливую ночь. Казалось, что сами боги затаили дыхание, и люди тоже не раскрывали рта. Команды при гребле обычно поют или, по крайней мере, ворчат, но той ночью никто не пел и не говорил, и «Гудс Модер» скользила по темной равнине подобно «Скидбланиру», кораблю богов, бесшумно творя свой путь меж звезд.

Пока неприметное морское течение несло нас на север, я таращился назад. Высматривал огонь на мысу в устье Тинана, подозревая, что Константин или, по меньшей мере, Домналл выставит дозор на северном берегу реки, чтобы наблюдать за кораблями Иеремии. Если там есть шотландские разведчики, вовремя до Беббанбурга им не доскакать, мы все равно придем раньше, однако они могут подать световой сигнал. Я смотрел, но ничего не видел. Надеялся, что скотты, расположившиеся к югу от беббанбургских владений, уже отошли, потому как к этому времени силы Сигтригра должны были пересечь стену. Зять обещал повести в поход на север, самое малое, полтораста воинов, хотя и предупредил, что давать настоящую битву Домналлу не намерен. Такая битва влечет большие потери, а у Сигтригра в свете грядущего вторжения саксов каждый клинок был на счету.

Сигнальный костер на мысу не появился. Берег окутывала тьма. Четыре корабля шли на север с «Гудс Модер» во главе. Она была самым маленьким и потому самым тихоходным из судов, поэтому другие подстраивались под нее. Только когда горизонт на востоке рассекло серое лезвие света, гребцы запели. Началось это на «Стиорре», откуда послышалась песнь про Иду. Я знал, что сын выбрал ее, ибо в ней велся рассказ про то, как наш предок Ида Огненосец пересек море и захватил крепость на высокой скале. В песне говорилось, что воины Иды оголодали, отчаялись и полезли вверх по скале, но были отбиты свирепым противником. Трижды откатывались они, усеяв склон трупами, и сгрудились на берегу, осыпаемые насмешками врагов. Приближалась ночь, с моря надвигался шторм, Ида и его воины оказались зажаты между крепостью и бурлящими волнами. Им грозила смерть от железа или от бури. Тогда Ида заявил, что предпочитает погибнуть от огня. Он поджег корабли, озарив море, и, схватив пылающую доску, пошел на приступ в одиночку. Ида был словно объят огнем, искры шлейфом тянулись за ним; он бросился на стену и тыкал пламенем в лицо врагам. Те побежали, устрашившись огненного воина, прибывшего из далекой земли. Отец подсмеивался над этой песней, приговаривая, что достало бы одного удара копьем или ведра воды, чтобы остановить Иду. Итог известен: наш пращур взял крепость.

Пение стало громче, когда его подхватили команды остальных трех судов. И под удары весел в ритм со строфами про огненную победу мы плыли на север вдоль побережья Нортумбрии. По мере того как солнце вставало над горизонтом, зажигая новый день, легкий ветерок погнал по морю рябь с востока.

Я предпочел бы южный ветер, пусть даже штормовой или хотя бы свежий – он зажал бы драккары Эйнара на их узкой якорной стоянке за Линдисфареной, но вместо этого боги послали мне слабый восточный бриз. И я, коснувшись молота на шее, возблагодарил их за то, что ветер хотя бы не северный. Иеремия подтвердил: суда Эйнара Белого укрываются на мелководном рейде за островом. Шторм с юга заставил бы их предпринять утомительный кружной переход до входа в гавань Беббанбурга. Ветер с востока тоже создаст им трудности при проходе ведущим на стоянку фарватером, но, едва миновав отмели, драккары смогут поднять паруса и помчатся на юг под ветром с левого борта.

– Господин, там есть еще один шотландский корабль, – предупредил Иеремия.

– «Трианайд»?

– Колода, а не корабль, – добавил епископ. – Скоттам нравится строить тяжелые корабли, поэтому не дай ему тебя таранить. Шотландец тихоходен, но раздавит твои борта, как молот, падающий на яичную скорлупу.

– Сколько на нем людей?

– Пятьдесят – самое малое. Он здоровенный.

Мне вспомнилось, что в Дамноке я видел командира ближней дружины моего кузена.

– Это ты доставил Вальдера из Беббанбурга? – спросил я у Иеремии.

– Я, господин, – повинился он. – А прежде него еще двоих.

– Как тебе это удалось? – осведомился я, подумав о том, что если бы шотландцы заметили корабли Иеремии под Беббанбургом, то догадались бы о его предательстве.

– В тумане, – сообщил он. – Я брал один из моих малых кораблей и дожидался в бухте у Кокедеса прихода густого тумана.

– И кто были те двое?

– Оба священники, – сказал он как-то с укором, видимо потому, что эти попы не признавали его епископского сана. – Я подобрал их с месяц назад и доставил в Гируум, откуда они своим ходом отправились на юг, на переговоры с лордом Этельхельмом.

«Прямо у меня под носом!» – с досадой подумал я.

– Их послали устроить брачный союз?

Иеремия закивал:

– За невестой дают богатое приданое, как я слышал! Золото, господин! А еще она милая крошка. – Он печально вздохнул. – И сиськи у нее как наливные яблочки. Я бы благословил ее как следует.

– Что-что бы ты сделал? – в удивлении спросил я.

– Возложил бы на нее руки, – ответил Иеремия с видом совершенной невинности.

А не такой уж он безумец.

В середине утра, когда солнце озарило покрытую невысокими волнами поверхность моря, ветер усилился. Мы подняли обтрепанный парус Иеремии, украшенный темным крестом, и, когда он наполнился, «Гудс Модер» накренилась под напором бриза. Мы убрали весла, позволив ветру нести нас на север. Идущие следом корабли поступили по нашему примеру, распустив большие паруса; появился и олень «Этельхельма», выделяясь смоляной чернотой на фоне бледно-голубого полотна пузатого паруса «Ханны».

Мы пока не проделали и половины пути, но ветер подгонял нас, дуя сбоку, белопенные волны разбивались о штевни, расходящиеся за кормой следы играли на солнце, и мы шли в Беббанбург.



Будучи молодыми, мы жаждем боя. В освещенных очагами залах мы внемлем сказаниям про героев: они одолевают недругов, разбивают дружины и окропляют клинки кровью. Юнцами мы слушаем похвальбу воинов, слышим их смех, когда они рассказывают про битвы, видим, как их распирает от гордости, стоит лорду напомнить про добытую с трудом победу. А нас, юнцов, которые еще не сражались, кому только предстоит упереть свой щит в щит соседа в строю, презирают и третируют. Поэтому мы упражняемся. Мы учимся день за днем управляться с копьем, мечом и щитом. Начинаем детьми, с деревянным оружием, нанося и получая удары. Выходим на схватку против взрослых, которые делают нам больно, обучая. Привыкаем не плакать, когда кровь из разбитой головы застит глаза, и постепенно учимся обращаться с клинком.

Потом приходит день, когда нам приказывают идти в поход вместе с мужчинами, уже не как мальчикам на подхвате, чтобы держать лошадей или подбирать оружие после боя, но как взрослым. Если повезет, для нас находится помятый старый шлем и кожаная куртка, а то и кольчуга, что велика и висит мешком. Нам дают меч с зазубренным лезвием и щит, посеченный вражескими клинками. Мы почти уже мужчины, но еще не вполне воины. И вот в один судьбоносный день мы впервые встречаемся с врагом и слышим боевую песню, угрожающий грохот ударов мечей о щиты, и до нас начинает доходить, что поэты врали и гордые песни – ложь. Еще до того, как «стены щитов» сойдутся, некоторые успевают обделаться. Мужчин трясет от страха. Они накачиваются медом и элем. Иные хвастают, но большинство молчит, если только не присоединится к хору криков ярости. Кое-кто шутит, и слышится нервный смех. Есть такие, которые блюют. Наши вожди подбадривают нас, напоминают о подвигах предков, о том, какое дерьмо наш противник, о судьбе жен и детей, если мы проиграем. Между рядами воинов расхаживают храбрецы, вызывая неприятеля на поединок. Ты смотришь на такого поединщика из числа врагов, и он кажется непобедимым. Это все настоящие великаны: с угрюмыми лицами, увешанные золотом, в сияющих кольчугах, уверенные, презрительные, свирепые.

«Стена щитов» воняет дерьмом, и всем хочется оказаться дома или где угодно, только не на этом поле накануне битвы. Но никто из нас не повернется и не побежит, иначе его будут потом всю жизнь презирать. Мы делаем вид, что хотим стоять тут, и, когда строй приходит наконец в движение, шаг за шагом, и сердце колотится в груди, как птица, машущая крыльями, мир утрачивает реальность. Мысли мелькают, страх подчиняет себе все, потом звучит команда ускориться для атаки, и ты бежишь, спотыкаясь, но остаешься в шеренге, ведь это тот самый миг, к которому ты готовился всю свою жизнь. И вот ты в первый раз слышишь грохот сталкивающихся «стен щитов», звон мечей и крики.

Так будет всегда.

Пока мир не обретет конец в хаосе Рагнарека, мы будем сражаться за наших женщин, за нашу землю, за наши дома. Иные христиане твердят о мире, о том, что война – зло. Кто не хочет мира? Потом какой-нибудь спятивший воин орет тебе в лицо имя своего поганого бога, и ты испытываешь только одно желание: убить его, изнасиловать его жену, взять в рабство его дочерей, завладеть его домом. А для этого нужно драться. Ты видишь, как люди умирают с распоротыми животами, из которых кишки валятся в грязь, с раскроенными черепами, с выколотыми глазами. Ты слышишь, как они задыхаются, хватают воздух, плачут, орут. Ты видишь гибель своих друзей, поскальзываешься на потрохах врага, видишь лицо человека, которому вонзил свой клинок в живот. И если три вершительницы судьбы у подножия дерева Иггдрасиль благоволят тебе, ты познаешь восторг битвы, радость победы и облегчение от того, что остался в живых. Затем возвращаешься домой, и поэты слагают песнь о той битве, и, быть может, там звучит и твое имя. Ты похваляешься своей отвагой, юнцы завистливо внимают твоим рассказам. В пережитом ужасе ты им не признаешься. Не скажешь, что тебя преследуют лица убитых тобой людей и как в последнюю минуту жизни они молили тебя о милосердии, но ты его не проявил. Не упомянешь про юнцов, которые звали мамочку, когда ты проворачивал меч в их потрохах и выкрикивал угрозы им в уши. Не признаешься, что просыпаешься по ночам весь в поту, с колотящимся сердцем от ужасных воспоминаний. Об этом ты не скажешь, потому что это ужас, а ужас следует прятать в глубине сердца. Признаться в нем – значит признаться, что ты боишься, а мы ведь воины.

Мы не знаем страха и шествуем гордым шагом. Идем в бой как герои. Воняя дерьмом.

Мы перебарываем в себе ужас, потому что должны защищать своих женщин, оберегать наших детей от рабства, а дома от разрушения. Поэтому боевые кличи не перестанут звучать до самого конца времен.

– Господин! – Свитуну пришлось коснуться моей руки, чтобы вывести меня из раздумий, и я очнулся, вздрогнув, и обнаружил, что ветер дует нам в борт, парус тянет хорошо, моя рука покоится на рулевом весле, а корабль отлично держит курс. – Господин? – В голосе у Свитуна звучало беспокойство. Он, должно быть, решил, что я впал в транс.

– Думал о кровавой колбасе, которую готовит жена Финана, – заявил я, но сакс продолжал встревоженно таращиться на меня. – В чем дело?

– Господин! – Свитун указывал за корму.


Я повернулся и увидел на краю южного горизонта четыре корабля, едва различимых на фоне облачной пелены, обрамлявшей край мира. Я видел только их паруса, казавшиеся темными и грязными по сравнению с белизной облаков, но не побоялся бы поставить Вздох Змея против кухонного ножа, что знаю, кто это такие. То были остатки флота Этельхельма, те большие корабли, которые стояли у пристани в Дамноке и пережившие набег Эйнара. Будучи крупнее наших судов, они имели и более быстрый ход. И не только это, но и более многочисленную команду. Наверняка Этельхельм распихал по палубам по меньшей мере две с половиной сотни воинов. Покуда казалось, четверка сильно отстает от нас, но и плыть было еще очень далеко. Успеют догнать.

Мой сын подтянул парус, чтобы «Стиорра» пошла быстрее. Он подвел ее к нашему правому борту и потравил шкоты, уравнивая корабли в скорости.

– Это Этельхельм? – крикнул он, сложив руки воронкой.

– А кто же?

Казалось, он хочет задать еще один вопрос, но потом передумал. Выбора у нас не было, если только мы не собираемся отказаться от цели путешествия и свернуть в один из немногих на этом побережье портов, но мой сын знал, что я этого не сделаю. «Стиорра» заняла свое место в строю.

К исходу дня я уже мог различить корпуса четырех преследователей, среди которых выделялся белый – «Эльфсвон». Они нагоняли. Я предполагал, что у нас по-прежнему есть шанс доплыть до Беббанбурга первыми, но просто выиграть гонку до крепости будет мало. Мне требовалось время, прежде чем Этельхельм успеет вмешаться. И тут боги показали, что любят нас, потому что ветер к югу, надо полагать, стал стихать. Большие паруса далеких кораблей опали, надулись, снова опали. Через пару мгновений солнце заиграло на лопастях их весел, длинные веретена мелькали. Однако ни одно идущее на веслах судно не могло сравниться по скорости с нашими кораблями, подгоняемыми благоприятствующим нам восточным ветром. На какое-то время флот западных саксов начал отставать, но полоса штиля оказалась не широкой. Паруса опять натянулись, весла убрали, и преследователи вновь стали медленно, но верно нагонять нас. К этому времени Этельхельм уже должен был узнать потрепанный корабль Иеремии и наверняка догадывался, что остальные три драккара мои. Он поймет, что я его опережаю.

К середине вечера я заметил на горизонте острова Фарн, а немного позже появился и Беббанбург, примостившийся на своей скале. Плыли мы быстро, ветер дул хороший, паруса несли нас вперед, а волнорезы рассекали валы, обрушивая на палубы фонтаны брызг. Мои люди облачились в кольчуги, препоясались мечами, и теперь прикасались кто к молотам, кто к крестам, и бормотали молитвы. Четыре западносаксонских корабля находились так близко, что я мог различить людей на борту, кресты на штевнях и даже вшитые в паруса канаты, придающие им прочность. И все-таки нас разделяло еще значительное расстояние. В моем распоряжении имелось немного времени, оставалось надеяться, что его хватит. Я натянул кольчугу, лучшую из своих, отделанную по краю золотом, на боку у меня висел Вздох Змея. Солнечный блик показал нам, где стоит человек с копьем. Видел я и скоттов: немногочисленный отряд всадников галопом скакал вдоль берега. Они заметили наши корабли и, подобно часовым на высоких укреплениях Беббанбурга, узнали «Гудс Модер». Теперь всадники спешат сообщить эту весть Домналлу.

Ветер гнал мой маленький флот к крепости, волны лизали корпуса кораблей. Кузен уже предупрежден о нашем приближении, и его люди наверняка выйдут на стены – посмотреть. Домналл отдаст Эйнару приказ выводить драккары в море, а Этельхельм тем временем изо всех сил старается догнать нас. Хаос вот-вот разверзнется, но, чтобы он принес победу, мне требовалось убедить всех в том, что видят они именно то, что ожидали увидеть.

Мой кузен ждал спешащий на выручку флот Иеремии. Он опасался, что Этельхельм, предоставляющий людей и большую часть припасов, приведет с собой слишком много дружинников и установит свой контроль над крепостью. Теперь кузен увидит небольшие корабли, и один из них – «Гудс Модер» с темным крестом на парусе и привычными оборванными снастями. Заметит грубо намалеванного прыгающего оленя на парусе «Ханны». И, я очень надеялся, поверит, что Иеремия пригнал обещанную помощь. Причем, судя по размерам кораблей, они не могут доставить более двух сотен воинов. Отряд значительный, это верно, но не настолько, чтобы взять вверх над гарнизоном. Позади нас, на некотором расстоянии от окруженных кольцом белой пены островов Фарн, шли большие корабли Этельхельма. Пока ни один из них не поднял флаг. Моего двоюродного брата их появление озадачит, но опять-таки я надеялся, что он прознал о приобретенных мной судах, и самым очевидным объяснением будет то, что эти суда – мои, а кресты на носах установлены для обмана. В моем первоначальном плане участия олдермена не предполагалось, но к тому моменту я понял, что его неожиданное появление может сыграть мне на руку.

Шотландцы и их союзник Эйнар предполагали совсем другое. Им тоже известно о подходе флота на выручку крепости, но Иеремия убедил их, что будет вести корабли Этельхельма очень медленно, на веслах.

– Чтобы драккары Эйнара смогли перехватить их? – спросил я у Иеремии в Гирууме.

– Да, господин.

– Но как ты собирался уговорить Этельхельма замедлить ход?

– Сообщил бы об опасностях.

– Каких?

– Камни! Между островами Фарн и материком полно рифов, ты ведь помнишь.

– Их легко обойти, – заметил я.

– Нам-то с тобой это известно, – согласился епископ. – А западным саксам? Много ли южан плавали в этих водах? – На его губах появилась ухмылка. – Я бы наплел им, сколько кораблей здесь потонуло, рассказал про подводные камни у входа в гавани, посоветовал бы очень аккуратно следовать за мной.

Эта осторожность и медленный ход дали бы шанс драккарам Эйнара и шотландскому кораблю перекрыть путь приближающемуся флоту. Этельхельму пришлось бы решать: пробиваться с боем или уклониться от предложенной ему морской битвы и отойти назад вдоль побережья. И ему все еще предстоит принять это решение, потому что, когда мы проплывали между островами и крепостью, я видел прямо по носу Линдисфарену и корабли Эйнара, на веслах покидающие стоянку. У них впереди нелегкий труд, схватка с противным восточным ветром, однако если бы я замедлил ход, спустил паруса и пошел с осторожностью на веслах, у Эйнара точно появился бы шанс перехватить меня. Вот только я замедляться не буду. Вода журчала и плескалась под нашим штевнем, ветер споро гнал нас к узкому входу в гавань. Скоро, очень скоро Домналл поймет, что его обманули.

А чего ожидал я? Пальцы коснулись молота на шее, затем креста в рукояти Вздоха Змея. Я ожидал еще до наступления ночи стать повелителем Беббанбурга.

Или умереть.

Вся эта безумная затея держалась на одной, всего лишь одной детали: откроет ли кузен врата крепости. Я снова коснулся молота и повернулся к Свитуну.

– Пора, – скомандовал я. – Пора.



Свитун был в облачении, позаимствованном у Иеремии, а тот, в свою очередь, захватил его во время разграбления какой-то церкви еще в бытность Дагфинром, дружинником Рагнара Младшего.

– Господин, они такие замечательные! – восхищался Иеремия, любовно поглаживая вышитый край ризы. – Эта вот сделана из нежнейшей шерсти ягненка. Попробуй!

Я не стал. Зато мы выбрали самое пышное из облачений, и Свитун щеголял теперь в белой сутане, ниспадавшей до лодыжек и расшитой золотыми крестами, риза поверх нее была покороче, края ее обшили алой материей и расписали языками красного и желтого пламени – Иеремия утверждал, что это адский огонь. На все это был надет палий, представлявший собой широкий шарф с вышитыми черными крестами.

– Когда я стану папой Севера, – по секрету сообщил мне чокнутый епископ, – то буду носить только золотое облачение. Буду сиять как солнце.

Сиять Свитун не сиял, но вид у него определенно был величественный, а тут он еще надел шлем с шерстяной поддевкой. Эдит пришила к этой поддевке серый хвост, срезанный у жеребца Берга. Как только Свитун напялил шлем на голову, он стал похож на дикаря с гривой седых волос, развеваемой порывами ветра. Пройдя на нос «Гудс Модер» и повернувшись к крепости, он принялся оживленно размахивать руками.

Люди в осажденном Беббанбурге видели, что Иеремия идет им на помощь, как он обещал и как они ожидали. На парусе «Ханны» имелся огромный герб Этельхельма. На штевнях наших кораблей возвышались кресты. Гарнизон видел, что свежий восточный ветер несет им избавление.

Мы двигались теперь прямиком ко входу в гавань. Солнце уже клонилось к западу, слепя мне глаза, но я заметил, как люди машут нам, и приказал своим махать в ответ. Я видел шотландцев, стоящих на дюнах к северу от пролива и просто наблюдавших – помешать нам они не могли. Дальше виднелись корабли Эйнара, которые вышли в открытое море и распускали паруса, намереваясь повернуть на юг и перехватить флот Этельхельма. Нас останавливать было уже поздно, а вот суда олдермена как раз подходили к островам. Я молился, чтобы они сели на камни, но восточный ветер унес их прочь от опасности. Я увидел флаг Этельхельма на мачте «Эльфсвон», но он вился в направлении крепости, и люди на стенах не могли его разглядеть. Команды кораблей Этельхельма тоже махали форту. Дай олдермен себе труд поразмыслить с минуту, то понял бы, что самый правильный для него образ действий – посадить одно из судов на мель напротив высоких укреплений Беббанбурга. Оттуда можно было бы окликнуть защитников и предупредить об опасности, но вместо этого он продолжал гнаться за нами, хотя видел, что не успевает. Мы летели к берегу, подгоняемые восточным ветром, наши штевни рассекали волны, паруса были туго надуты. Я уже чувствовал запах земли. Видел стяг моего кузена над Беббанбургом. Ближе к берегу глубина уменьшалась, волны становились короче. Мы вошли в бурлящий коридор, где гонимые ветром воды сталкивались с течением, но не сбавляли хода и шли, вздымая фонтаны брызг. И вот стены Беббанбурга уже высились над нами в такой близи, что с палубы можно было добросить до них копье, и я направил корабль в середину пролива. Чайки кружили и кричали над нашей мачтой; я резко увел валек весла от себя, и «Гудс Модер» уткнулась в песок в нескольких шагах от вырубленных в скале ступеней, ведущих к морским воротам Беббанбурга.

Закрытым воротам.

Следующей подошла «Стиорра», сев на мель рядом с «Гудс Модер», затем пришел черед «Ханны» и «Эдит». Все четыре корабля застряли в песках, перегораживая фарватер гавани. Люди прыгали с их носов с веревками из тюленьей кожи, чтобы закрепить суда. Другие тем временем выгружали пустые бочонки и набитые соломой мешки, призванные изображать обещанные припасы для кладовых Беббанбурга. Те, кто их таскал, были в шлемах и кольчугах, с мечами на боку, но все без щитов. Это должно было убедить защитников высоких стен, что мы явились не для боя. Половина моих воинов оставалась на борту, держа весла будто в готовности ввести суда в безопасные воды гавани.

Свитун скакал по песку и взывал к крепости. Я оставался на «Гудс Модер», стоя у нее на носу и глядя на морские ворота. Если их не откроют, мы пропали. На берег теперь сошли около сотни из моих людей, они перетаскивали бочки, ящики и мешки к каменной арке. Берг взбежал по ступеням к воротам и замолотил по крепкому дереву рукоятью меча. Финан перебрался на «Гудс Модер» и вопросительно посмотрел на меня.

– Но и копья пока не бросают, – заметил я, глядя на парапет, откуда на нас таращились защитники. Копий они не бросали, зато и ворота не отпирали, и я отчаянно надеялся, что не допустил в своих расчетах губительной ошибки.

– Откройте ворота! – взревел Свитун.

Берг снова замолотил о них мечом. Напор волн сближал корабли между собой.

– Во имя Бога живого! – вещал Свитун. – Во имя Отца, и Сына Его, и еще одного! Откройте ворота!