Невеста для Хана. Книга 1

Я улыбнулась… хотела сказать спасибо, но девочка вдруг ткнула пальчиком мне в грудь.

— Вот здесь красивая. И он видит твои крылья… как и я. А у меня нет крыльев.

— Есть. Просто их видят другие, а не ты.

— Я злая. Так все говорят. Я — исчадие ада!

Я улыбнулась и убрала ее волосы назад на спину.

— Нет. Ты очень добрая и милая девочка. Мы найдем твои крылья и покажем их всем. Особенно твоему папе.

Эта поездка в три дня заставила его ощутить себя самым настоящим идиотом. Он набирал охрану по тысяче раз в день. Он постоянно смотрел в камеры и считал время, дни, часы. Договора о поставках золота лежат перед носом, а он тычет пальцем в смартфон, чтобы посмотреть, где она сейчас и что делает. До этого у Хана был обычный кнопочный телефон… пока он вдруг не понял, что ему необходимо видеть ее двадцать четыре часа в сутки. Он наблюдал за ней постоянно. Это стало каким-то наваждением, ритуалом.

Влетел в дом, сбросив на ходу куртку на пол, переступая через одну ступеньку. Прошел быстрым шагом мимо залы, к ней в комнату, где Ангаахай часто читала книги из его библиотеки, в которой он ни разу не был.

И замер как вкопанный, как будто его сзади ударили по голове и его выбило из реальности. Ничего более красивого и нежного он в своей жизни не видел никогда. Его в свое время никто не приобщал к великому искусству и единственные танцы, которые лицезрел Тигр, у которого еще не было гордого имени Хан — это стриптизерш у шеста с прыгающими сиськами, мясистыми задницами и оголенными гениталиями. Их можно было лапать, если сунуть в трусы лишнюю двадцатку, а еще за двадцать они могли подрочить ему член и уж совершенной роскошью был минет. На него у Тигра денег обычно не бывало. Но бабы его боялись и если он давал команду «на колени и открыть рот», то обычно так и поступали, безропотно отсасывая и не смея пожаловаться.

Танцы ассоциировались у Хана с грязью, шлюхами и сексом… Ровно до этого момента. На ней было короткое белое просторное платье, воздушное и легкое, как облако, под ним просвечивали тонкие белые трусики. Волосы собрала в высокую прическу, но несколько непослушных прядей выбились ей на лоб и легко касались нежной кожи, когда Ангаахай поворачивала голову.

У него отнялся голос и все тело парализовало. Она не танцевала. Нет. Она летала по залу. ее тонкие длинные руки плавно и нежно порхали то вверх-то вниз, длинная шея изгибалась вместе с тонким станом, а ноги… они ведь не касались пола. Ему казалось она танцует на самых кончиках больших пальцев или в воздухе. Самый настоящий лебедь, нежный, легкий, светлый. Настолько ослепительно чистый, что невольно хочется зажмуриться, и он почему-то потирает свои грубые большие руки о штаны. Они показались ему грязными.

Танцует без музыки….а он ее слышит. Музыку. Какую-то особенную, незнакомую, неожиданно нежную. Да, он узнал значение слова «нежность». Оно ассоциировалось только с ней. С ее золотыми волосами, с ее белой кожей, с мурашками на теле… они появлялись, когда он касался его кончиками своих темных пальцев. Она научила его касаться. Не мять, не сжимать, а ласкать. И это оказалось в миллион раз охуительней, чем оставлять синяки под стоны боли. Потому что это были хоть какие-то звуки… Но ни один стон боли не сравнится с ее стонами наслаждения. Когда его пальцы медленно входят в ее влагалище, погружаются глубоко осторожными толчками, а ее глаза в ответ закатываются, и она так жалобно и тихонько умоляет его не останавливаться. Бляяяядь, ничто не сравниться с этим ощущением, что он Бог, мать вашу.

Ему больше не хотелось сдавливать хрупкие бедра, заламывать руки, тыкать лицом в подушку, чтобы грубо оттрахать и кончить. Нееет, он хотел смотреть на ее лицо, хотел пожирать каждую эмоцию, подаренную ему. Хотел услышать ее «мне хорошо». Нежным тонким голосом, полным истомы. И ему становилось хорошо. Так хорошо, что казалось он от этого хорошо сдохнет. Рухнет мешком на пол и просто задохнется от распирающего его «хорошо», оно проломит ему грудину и оттуда выкатится его сердце… прямо к ее ногам. Вот этим тонким, стройным ногам, выплясывающим что-то невообразимое, легко отталкивающимся от пола, чтобы взлететь в шпагате так высоко, что он вздрагивает от неожиданности.

Она творила с ним что-то сумасшедшее, что-то неподдающееся описанию… И не только с ним. Со всеми, кто приближался, кто с ней соприкасался. Его расперло от досады от той настойчивости, с которой Эрдэнэ требовала встречи с девчонкой. Дочь осмелилась настаивать и перечить ради. ради никого. По сути. Тогда он все еще называл ее никем… В последний раз. Хан уступил… чтобы стоять за дверью и жадно слушать, о чем они говорят.

Хотел узнать какое он чудовище. От них обеих. Услыхать привычное мнение и злорадно запретить им общаться, разодрать эту идиотскую дружбу против него. Но… ничего подобного не услышал, только облокотился спиной о дверь и закрыл глаза, чувствуя, как глубоко внутри разливается жгучая боль. Та самая, которую он почувствовал, когда впервые увидел маленькую Эрдэнэ и взял на руки.

«У меня его нет». Кривым ножом в грудь. У нее его действительно нет. Отца. Как и у него все это время нет дочери. Больно ранят слова… раны открываются снова…

— Есть. У тебя он есть. И если ты рядом с ним в этом доме, накормлена, одета, обучена, то ты ему дорога. Если родители не любят своих детей, они отказываются от них, убивают…

— Нет! Он меня ненавидит! Стесняется! Я уродина! Выродок! Безногое мясо! Лучше бы он меня убил, когда я родилась!

— Но ведь он этого не сделал… он тебя вырастил. Смотри какая ты красивая. Разве красота только в ногах? А глаза — твои похожи на расплавленный шоколад. А волосы? Блестящие, длинные, густые. Может быть твой папа любит тебя и просто не знает, как сказать об этом или показать свою любовь. Твое имя….ты ведь знаешь как оно переводится? Драгоценность. Это папа тебя так назвал.

— Ты ведь тоже его любишь…

И он бежит прочь. Быстро, сломя голову, удирает, чтобы не услышать ответ, чтобы не разочароваться настолько, что захочется биться головой о стены, как когда-то давно… когда ему говорили, что этот кусок мяса не выживет.

«Что ты возишься с ней? Ты знаешь, как поступают в нашей семье с несостоятельным потомством? Тебе дадут справку о естественной смерти и всем будет хорошо. Родишь потом себе сына»

Голос деда прозвучал в голове и его передернуло, а кулак врезался в дерево. Это был их последний разговор. Хан больше не общался с дедом… до тех пор пока тот сам не позвал его спустя много лет. Первые ночи оказались самыми тяжелыми. Он не давал ей имя… ждал, что она умрет, боялся, что привяжется, боялся, что она уйдет, а он окончательно сдвинется мозгами. Он даже не подходил к кроватке, спал в дальней комнате. За младенцем ухаживала нянька. Это были ночи полные детского крика. Он доносился нескончаемо долго. Хан затыкал уши, пил, прятал голову под подушку. Пока не выдержал и не пошел быстрым шагом в спальню малышки и не выдрал из рук перепуганной сиделки.

Она кричала, она выгибалась и плакала у него на руках. Он плакал вместе с ней. Огромная туша с младенцем-инвалидом на руках, металась по комнате и сходила с ума от детского плача. Но ему удалось ее укачать и уснуть вместе с ней на своей постели.

Да, он назвал свою дочь драгоценность… после жуткой ночи, когда чуть не потерял ее. Пожар случился под утро. Пристройка полыхала адским огнем, когда он спал мертвым сном после очередного боя и развлечения с тремя потаскушками найденными для него импресарио.

Хан мог только метаться вокруг пылающих стен, только пытаться заскочить в дом, но огонь и дым не давали ему этого сделать. Он орал от отчаяния и рвал на себе волосы… пока вдруг не увидел, как огромная тень выпрыгнула из-под падающих досок. Киара тащила в зубах сверток, перепачканный золой, ее бока были обожжены, а кое-где еще дымилась шерсть. Она положила попискивающий комок на траву и тяжело завалилась на бок рядом. Она спасла его единственную драгоценность. С тех пор за малышкой присматривала Зимбага и три няньки… а он… он решил, что ему не место рядом с младенцем.

И, нет, он не боялся, что кошка поранит Эрдэнэ….он испугался, что она убьет его лебедя… испугался настолько, что был готов пристрелить свою любимую и верную девочку. Но Лебедь не дала…

Шагнул решительно в залу и Ангаахай резко замерла, обернувшись к нему. Момент, когда он окаменел, считывая эмоции на ее лице, ожидая привычную ненависть, ужас, неприязнь… но вместо них она вдруг улыбнулась и пошла к нему навстречу, а потом вскинула свои руки-крылья и обняла его за шею, уткнулась лбом ему в подбородок, привстав на носочки.

— Как долго тебя не было, — и склонив голову ему на плечо тихо добавила, — я скучала.

Растерянно сомкнул одну ладонь на ее талии, а второй накрыл золотистую голову и закатил глаза от удовольствия. Он тоже скучал. Да… именно так это называется. Он по ней скучал. Она перестала быть никем….





Глава 21




— Скучала?

Повторил за ней и жадно привлек к себе, сжимая ладонями тонкую талию, чувствуя, как загорается, как воспламеняется его кожа, как наливается член. Кивает и продолжает улыбаться. Если лжет …если она лжет он ведь способен оторвать ее золотистую головку голыми руками.

— Я иду в ванну. Жди меня голая. Покажешь, как скучала. — так привычней. Швырнуть на постель, отыметь и уснуть. Избавиться от сумасшествия. Ведь раньше так и было.


Поднялся наверх в спальню, включил свет и открутил кран с водой на полную мощность. Пиликнул сотовый и он бросил взгляд на дисплей — названивает импресарио, и он знает зачем. Хану бросил вызов чернокожий Мухаммад ибн Сади Аль Разаян. Ставки столь высоки, что от мельтешащих нулей рябит в глазах. Но ему было плевать на ставки. Ходили слухи, что Муха может завалить Хана с одного удара. Что он готовился к этому бою десятки лет. Тучная рожа Разаяна, заснятая на любительское видео кривлялась и показывала язык, он растягивал свои глаза до висков и изображал рыдания. Насрать на макаку. Его и не так доставали. Где они, а где сам Хан.

Тамерлан не отреагировал на вызов и собирался через несколько дней драться с китайцем. Три заказных боя, которые он должен был выиграть, запланированные заранее, проплаченные с менее высокими ставками, но выбранные им самим. Он уже давно сам «заказывал музыку». Но перед глазами скачет морда Мухи и эти узкие глаза. Сука намеренно дразнит его, распаляет.

Потянул руку к вороту рубашки и увидел, как повернулась ручка двери, напрягся. Ангааахай зашла в ванную комнату. Щеки чуть разрумянились, глаза блестят. От удивления Хан застыл на месте, а она подошла к нему и взялась за ворот его рубашки.

— Можно я?

Он опустил руки, чувствуя, как пересыхает в горле и гулко колотится сердце. Она пришла к нему? Сама? Медленно расстегивает пуговицы его рубашки, а он смотрит за ней из-под полуопущенных век и чувствует, как по телу проходят волны невероятной дрожи. Сняла с него рубашку, и та соскользнула на пол. Обошла его и остановилась сзади, а он чувствует, как становится трудно дышать. Горячие женские ладони прошлись по его спине, вниз. Она повторила пальчиками линии его шрамов.

— Их так много…, - словно разговаривает сама с собой, а у него глаза закрываются от дикого удовольствия. Снова оказалась перед ним и теперь ее ладони прошлись по его груди, изучая, поглаживая, заставляя его стать каменным от напряжения.

Потянулась вперед и коснулась губами его шрама, а ему показалось, что он сейчас кончит настолько сильно налились яйца и защекотало головку члена. Ни слова не говорит. Его трясет всего. Никто и никогда к нему вот так не прикасался, не ласкал и не целовал.

Нет его слюнявили губами, лизали похотливо языками… но его никогда с придыханием не целовали, едва касаясь мягким ртом, обжигая боязливым дыханием. Дернула ремень на штанах, расстегнула их сама, стянув вниз вместе с трусами. А он так и стоит перед ней голый, с расставленными ногами, со вздыбленным членом с которого выступает каплями смазка и понимает, что как только она его коснется его разорвет на хер.

И когда маленькие пальчики касаются живота, паха, опускаясь к яйцам он тихо стонет, закрывая глаза, стискивая челюсти. Давая ей себя изучать и зверея от этого контроля, под которым он держит себя и чуть ли не воет от этой боли желания. Но он готов терпеть, чтобы не спугнуть.

Проводит ладошкой по стволу члена, мягко обхватывая, и Хан в голос стонет, запрокинув голову, приоткрыв рот, хватая воздух и стискивая руки в кулаки. Мучительно долго ее ладошки исследуют его плоть, трогают складки, проводят коготками по вздувшимся венам, сжимают мошонку. Пока она вдруг не прижимается к нему всем телом и не просит его очень тихо.

— Сделай мне хорошо… сейчас… Я очень хочу тебя.

Пиз***ц. Его накрыло. С головой. Так сильно, что казалось ошпарило все тело. Приподнял девчонку за талию и усадил на шкафчик для полотенец. Смотрит ей в глаза, содрогаясь всем телом, истекая потом и видит, как напряженно она ждет. Тело просвечивает под платьем, и он замечает тонкую полоску белых трусиков.

Хану понравилось то, что она делала с ним и он хотел сделать это с ней. Хотел, чтоб она кричала для него. Он покусывал ее тело, посасывал камушки сосков через тонкую ткань и стонал вместе с ней, опускаясь вниз к ее животу, раздвигая ноги в стороны, стянув с нее трусики и шумно выдохнув, увидев блестящие складки плоти так близко. Провел по ним смуглым пальцем, раскрывая ее, жадно осматривая эту нежность. И его тянет попробовать на вкус перламутровый блеск, обвести языком эти аккуратные губки и розовую сердцевину. И едва коснувшись ее там дернулся от удовольствия. Вкусно… мать ее, она везде …чистая. Нет ощущения грязи. Есть только невыносимая тяга. С утробным рычанием потянул в себя напряженный клитор, чувствуя, как колотит от ощущения этой остро-сладкой влаги в раскаленной пасти, сжав ладонью собственные яйца, чтобы не спустить опять в никуда. Чтобы потом в нее. Язык мечется на нежных складках, на твердом узелке клитора, вспоминая как ей нравилось больше, когда он делал это пальцами, а она мечется под ним, выгибается, стонет, впивается в его волосы.

— Хорошо… мне хорошо… хорошо… пожалуйста… даааа….

Пока не срывается в крик. Так сладостно, жалобно, так надрывно. Стиснув его голову коленями. И Хана трясет вместе с ней, но он терпит, весь взмокший от пота, мечтающий излиться глубоко в ней. И жадно вылизывает с рычанием всю влажность, поддевая пульсирующий бугорок, трепая ртом ее нижние губы, дразня кончиком языка сочащуюся дырочку.

Отстранился, чтобы смотреть на разбухшую, заласканную ярко-красную плоть. И ощутил, как возбуждение превратилось в невыносимую агонию. Приподнял Ангаахай за бедра и упираясь ладонями в кафель рывком вошел в нее. Такую мокрую. Скользкую, все еще сокращающуюся от оргазма, с запрокинутой головой и закатившимися глазами. Набросился на ее губы, отдавая ей ее вкус. Впервые испивший женщину, сожравший все ее соки и ошалевший от этого. Взвыл, когда ощутил, как сжала его изнутри. Начал медленно толкаться вглубь, скрипя зубами, но она потянула Хана к себе и тихим голосом попросила:

— Сильнее.

И он сорвался. Вбивался, вдирался в ее плоть безжалостно быстро, набирая скорость под ее крики… на мгновения останавливаясь, чтобы понять не причиняет ли ей боль… и видя, как она выгибается, как извивается, и сама насаживается на него, с воплем входить еще глубже, по самые яйца. Все быстрее. Перехватил за талию обеими руками и начал насаживать на член, толкаясь навстречу, ощущая, как поджимаются яйца, как скручивает желудок от потребности кончить и как ослепляет оргазмом выпрыскиваясь в нее сильной струей.

Приподнял голову, чтобы встретиться с ее затуманенным лазурным взглядом.

— Теперь веришь?

Усмехнулся и тут же оторопел, когда она поцеловала его в губы и тихо сказала.

— Ты пахнешь мною.

И она даже не представляла насколько глубоко в него въелся этот запах.





* * *


Спустя некоторое время



— Я хочу поехать с тобой.

Не оборачиваясь застегнул первые пуговицы рубашки, а она соскочила с постели в прозрачном пеньюаре и, оказавшись перед ним, растрепанная, еще не остывшая после сна, пахнущая их адским сексом ночью, сама застегнула еще одну пуговицу.

— Возьми меня с собой.

Бредовая просьба. Если бы его попросила любая другая женщина он бы оттолкнул ее от себя, как надоедливое насекомое.

— Тебе там не место.

— Почему?

Не смотрит ей в глаза. Так проще отказывать. Последнее время это стало невыносимым наваждением. Ощущение, что он не может сказать ей «нет». Особенно если она смотрит на него вот так. Снизу-вверх, заглядывая ему в глаза, чуть приоткрыв свой розовый рот, привстав на носочки, чтобы хоть немного до него дотянуться.

— Потому что я так сказал.

Он привык, что женщины, улюлюкающие в толпе обычно вульгарные, готовые раздвинуть ноги разукрашенные соски. Такими он их видел. С похотливо-алчным блеском в глазах. А потом выбирал любую и жестко драл во все щели в комнате для отдыха, или в туалете, или в машине. По пути в гостиницу. Они отсасывали ему, а затем оказывались на дороге с парой купюр в зубах и его автографом в виде спермы на их лице или волосах.