О чем знает ветер

Майкл Коллинз был прав. За подтверждениями, оправданиями и обвинениями уместно обращаться к одному только Времени. Обелит оно меня? Едва ли.

Гости свадебной вечеринки спешили к Саквилл-стрит. На определенном этапе поток удваивался за счет постояльцев отеля, которые эвакуировались через главное фойе. Происходила диффузия дыма с туманом, и в этой массе мистическим образом трансформировались силуэты, накладывались друг на друга вопли виновных и невинных – поди разбери, кто есть кто. Неизвестно откуда материализовалось несколько автомобилей, прозвучало зычное «По машинам!», и в следующее мгновение Майкл Коллинз со своим отрядом растворился в ночи.

К месту происшествия спешили пожарные расчеты и кареты скорой помощи (их прислали из больницы Святого Иоанна). Томас принялся осматривать пострадавших. Многие надышались дымом и получили ожоги. Самых тяжелых Томас определял в больницу, остальным предстояло самостоятельно искать пристанище до утра. Я держалась в сторонке – незачем путаться под ногами у занятых людей. Пошел дождь, облегчив работу пожарным. Заодно разбежались зеваки, которых всегда хватает на пожарах. Наша с Томасом верхняя одежда осталась в гардеробной, получить ее шансов не было. Платье мое моментально промокло, с волос текли целые ручьи. Томас, правда, дал мне сюртук – тоже не самую сухую на свете вещь. В этом-то сюртуке я и зябла, когда уехала последняя скорая помощь и Томас, оглядевшись, заметил меня под козырьком кафе на противоположной стороне улицы.

– Я сделал всё что мог, Энн. Пора домой.

Рубашка, еще пару часов назад хрустящая от крахмала, теперь липла к его торсу. Щеки были вымазаны сажей. Томас откинул со лба волосы; проведя пятерней по темени, даже попытался отжать влагу. Это не удалось – дождь лил как из ведра.

С карнизов и козырьков низвергались целые потоки. Гнев небес был силен и, наверно, праведен. Вода заполняла каждую впадину, каждую щель, переливалась через край, покрывая всё и вся тончайшей пленкой.

Взявшись за руки, мы поспешили к дому. Несколько раз я избежала падения только благодаря Томасу – он удерживал меня, иначе мне бы несдобровать, на моих-то каблуках. Косясь по временам на Томаса, я ловила напряженность в его лице – очень уж скульптурно выделялись скулы. Да и ладонь мою он сжимал не только для страховки, о нет! Я чувствовала недоверие, считывала посыл, передаваемый этой тактильной морзянкой: «Не уйдешь, не скроешься! Кто ты ни есть – мы еще поговорим».

До дома оставалось совсем чуть-чуть, но Томас вдруг резко затормозил и выругался вполголоса. Почти втолкнув меня на чужое крыльцо, под козырек, он запустил руки в карманы.

– Проклятье! Ключ от дома – в пальто!

Инстинктивно я стала шарить по карманам сюртука, всё еще бывшего на моих плечах. Лишь через несколько секунд до меня дошло: речь о пыльнике, который так и лежит в гардеробной отеля «Грешэм».

– Давай вернемся, Томас. Думаю, нас пустят. Или вынесут вещи.

Я приплясывала и подпрыгивала, чтобы согреться. Дождь нам на головы не лил, но защитить от холода козырек, разумеется, не мог. О том, чтобы провести в таком положении всю ночь, не было и речи.

Томас усмехнулся:

– Один из пожарных, которого я отправил в больницу, успел сказать, что первой вспыхнула как раз гардеробная. И знаешь почему? Потому, Энн, что некто полил все вещи бензином. Потом этот некто запер дверь и открыл вентиляционные отверстия. Сама же гардеробная – через стенку от бального зала. Что смотришь? Неужели в эти детали тебя не посвятили?

Чуть не пропоров меня взглядом, Томас отвернулся. Непокорный чуб, который он обычно укрощал посредством бриолина, снова упал ему на лоб. Вода текла с этого чуба, создавая эффект преграды между нашими лицами: моим, разнесчастным, и Томаса – мрачным, едва ли не мрачнее теней, что окружали нас. Подробности о поджоге Томас выдал ровным тоном и очень тихо, но всю тираду хотелось выкрутить, отжать, как тряпку, – настолько ее пропитали подозрения.

Что я могла сказать в свое оправдание? Ровно ничего. Любое мое слово только усугубило бы ситуацию. Вот я и молчала. Мы стояли в полной тишине, перед нами, за пределами ниши, бушевала стихия. Вконец озябшая, я рискнула придвинуться к Томасу – пусть хоть правый мой бок ощутит подобие тепла. Нас обоих снедала тоска, но Томас сам отхватил себе львиную долю. От моего прикосновения он напрягся, однако не отступил. Он замер. Коротко взглянув на него, я заметила, как подергивается жилка на виске, словно это не нервный тик, а часы, пресловутые ходики, предупреждающие: не тяни, Энн, а давай-ка объясняйся.

Объясняться я не стала. Я отвернулась, уставилась на потоки дождя. В конце концов, мое погружение в прошлое стартовало на озере. Там была вода – и тут вода. Не заберет ли меня дождь, не вернет ли домой?

– Нынче вечером, Энн, я звонил в Гарва-Глейб. И знаешь, что сказал мне Дэниел О'Тул? – Голос едва не сорвался, однако Томас овладел собой. – Дэниел сказал, что оружие пропало. Что Лиам убежден: тебе известно, куда оно делось. А мне самому Лиам говорил, что ты вовсе не Энн Галлахер.

Вот этого я никак не ожидала.

– Томас, откуда мне знать насчет оружия?

(Безопаснее было уцепиться за ту часть обвинения, от которой прямо-таки разило поклепом.)

– А откуда ты про другое знаешь? Про то, к чему отношения иметь не должна?! Боже милосердный! Энн – если ты Энн, – объясни хоть что-нибудь, пока я не рехнулся!

– Мне ничего не известно про оружие Лиама! Я никак не связана с сегодняшним пожаром!

Выскочив под ливень, я зашагала к дому. Кажется, это было самое умное, что я могла сделать. В конце концов, до дома оставались считаные ярды.

– ЭНН!!!

Томас буквально провыл мое имя. Растерянность брошенного, обманутого обожаемым хозяином пса была в этом вое. Понимая, что Томас имеет полное право не верить мне, и мучась не меньше него, я всё же не могла пересилить собственное самолюбивое упрямство. Как смеет Томас сомневаться и подозревать? Обида и страсть рвали мне сердце. Неужели Томас не чувствует: я правдива настолько, насколько это позволительно в данных обстоятельствах? Мне претит ложь, но сознаться сейчас нереально. Хоть бы ливень не медлил, забрал меня, хоть бы захлопнуть книжку на этой вот главе!

– Я хочу домой!

– Потерпи, дай утихнуть ливню. Я что-нибудь придумаю, – произнес Томас.

Оказывается, я вслух сказала о доме. Впрочем, это обстоятельство не остановило меня. Я продолжала двигаться прочь от Томаса и помимо собственной воли выстреливать фразами:

– Не могу так больше! Не могу так жить!

Томас усмехнулся:

– Так, Энн? Как именно? О чем ты? – Он теперь шагал рядом со мной.

– Вот об этом самом! – Я запрокинула лицо – пусть влага небесная смоет слезы – и продолжала: – О вынужденном притворстве! О подозрениях и обвинениях! О вечной необходимости оправдываться!

Томас схватил меня за руку. Я вырвалась, отскочила. Нечего ко мне притрагиваться. Не желаю его любить. Не желаю зависеть от него. Домой хочу, домой!

– Я – Энн Галлахер, но другая! Не вдова Деклана Галлахера! Я – не она!

– А кто же ты? Кто? Я устал от этой игры, Энни! – Томас заступил мне дорогу. – Как тебя понимать? Ты спрашиваешь о вещах, которые должны быть тебе известны. О Деклане практически не упоминаешь. Об Ирландии, о борьбе – тоже. А ведь это были главные темы наших разговоров. Через раз мне кажется, что ты пришла из другого мира. Ты очень сильно изменилась, Энни. Ощущение, будто я не знал тебя раньше. Будто впервые вижу. Но, Господь свидетель, мне нравится эта новая Энн Галлахер.

Нетерпеливым жестом Томас отер веки.

– Самое странное – твое отношение к Оэну. Ты в нем души не чаешь. Стоит мне увериться, что ты – не Энн, я замечаю, какими глазами ты смотришь на Оэна, и называю себя сумасшедшим, ибо нельзя, невозможно сыграть любовь к чужому ребенку. И все-таки с тобой что-то случилось. Ты не прежняя. Что это было? Откройся, или я сойду с ума.


– Прости, Томас! Ты прав. Я – не та Энн Галлахер. Той женщины больше нет.

– Не говори так! – взмолился Томас.

Теперь он глядел на небо, словно просил толику терпения у самого Господа Бога. Он даже в волосы себе вцепился – вот-вот рвать начнет, как в классической трагедии. Отшатнулся от меня, сделал несколько шагов к вожделенному особняку, что слабо мерцал сквозь ливень, насмехаясь над нами – парой промокших бродяг. За шторой возникла тень, и Томас замер, уставился на четырехугольник жидкого света.

– Кто-то нас опередил. Кто-то проник в дом. Господи, дай мне сил! Мик, так тебя и так! Нашел время!

Последние две фразы были добавлены полушепотом, но я-то расслышала. Томас очутился подле меня, привлек к себе, несмотря на все подозрения. Тут-то я и не выдержала.

Я повисла у него на шее, уткнулась ему в грудь; я вцепилась в него, а заодно и в краткое мгновение, дарованное нам, чтобы вскорости быть отнятым. Дождь утихал, теперь уже не струи, а отдельные капли падали на мостовую, отстукивая время. Томас не стоял истуканом. Я ощущала тепло его губ на темечке, он обнял меня, и мое имя вырвалось из его гортани подобно стону.

– Энн, девочка моя! Что же мне с тобой делать?

– Томас, я тебя люблю. Ты ведь этого не забудешь, правда? Когда всё для нас кончится, я ведь останусь в твоей памяти? Никогда я не встречала человека лучше, чем ты!

Если в остальное не верит, билось в мозгу, так пусть поверит хотя бы в мою любовь.

Томаса затрясло. Он крепче стиснул меня в объятиях. Отчаяние двигало им. Я, наоборот, разжала кольцо рук – правда, не сразу. Я медлила еще целый дивный миг, а потом мои руки бессильно упали, я попыталась отстраниться. Только теперь уже Томас цеплялся за меня.

– Судя по силуэту за шторой, в моем доме находится Мик. И он, Энн, определенно подступит к тебе с целым рядом вопросов, – заговорил Томас. В голосе сквозила усталость. – Ну что, будем стучаться? Или лучше не надо?

Я подняла глаза. Лицо Томаса было нечетким за линзами моих слез.

– Обещаю ответить на все ТВОИ вопросы. А ты, Томас, обещай, что поверишь мне.

– Нет, этого я гарантировать не могу, – честно признался Томас. Впрочем, корка отчаяния уже была пробита, и дождь смывал последние ее фрагменты. Новый Томас – готовый принять любое объяснение, готовый даже вовсе обойтись без объяснений, проступал под этой коркой.

– Я тебе другое обещаю, Энн. Что бы ты ни сказала, я на твоей стороне. Я сумею тебя защитить. Не отвернусь от тебя.

– Тогда, на озере, меня ранил не кто иной, как Лиам Галлахер, – выпалила я.

Данный факт, напрямую связанный с эпохой Томаса, внушал мне наибольшие опасения. То, что казалось диким американке, встретившей зарю двадцать первого века, для ирландцев накануне Гражданской войны могло иметь (и, скорее всего, имело) вполне логичное объяснение.

В первую секунду Томас окаменел. Затем его ладони взлетели к моим щекам. Жестом одновременно властным и бережным он зафиксировал мое лицо, чтобы вглядеться в мои глаза – не скрывается ли в них ложь? Через мгновение, явно удовлетворенный увиденным, Томас кивнул. Не поинтересовался, чем я не угодила Лиаму. Не потребовал подробностей. Принял мой ответ, только уточнил просительно:

– Ты ведь всё мне расскажешь, Энн? И Мику тоже?

– Да, – выдохнула я, готовая капитулировать. – Но рассказ… займет немало времени.

– Тогда продолжим в тепле и сухости.

Томас обнял меня и повлек к дому, который всё так же дразнил приглушенным светом. У крыльца Томас остановился, велел подождать. Поднялся по ступеням, отбил на собственной двери тайный код – и дверь распахнулась.





* * *


Увидев нас, Майкл Коллинз без лишних слов указал на лестницу.

– Обсушитесь сперва. Потом разговаривать будем. Джо камин разжег, миссис Клири оставила хлеб и пастуший пирог. Мы уже угостились, но и вам хватит червячка заморить. Ночка-то выдалась – не приведи Господь.

Дублинскую экономку Томаса звали миссис Клири, а Джо, по фамилии О'Рейли, был правой рукой Майкла Коллинза. Сейчас Джо молча хлопал глазами. То обстоятельство, что Майкл в чужом доме распоряжается по-хозяйски, явно его впечатлило. Мне, впрочем, уговоров не понадобилось. Чвакая разбухшими туфлями и клацая зубами, я метнулась в комнату, которую отвел мне Томас, где сбросила его сюртук и не без труда стащила мокрое до нитки красное платье. Хорошо бы Мэгги О'Тул смогла реанимировать мой наряд; наверно, сможет – вывела ведь она кровавые пятна с темно-синего капота. Хотя тут задачка посложнее. Платье выпачкано сажей и воняет дымом. Впрочем, как и мои волосы, да, кажется, и всё тело. Я набросила капот и проскользнула в ванную, где долго полоскалась в горячей воде, не жалея ни мыла, ни усилий и рассуждая примерно так: если Майкл Коллинз недоволен моим столь долгим отсутствием – это его проблемы. Когда я наконец спустилась в столовую, мои волосы были еще сыроваты, зато сама я вполне согрелась и избавилась от мерзкого запаха копоти. Трое мужчин, что вели оживленную дискуссию, близко подавшись друг к другу над столом, замолчали, услыхав мои шаги.

Томас, уже переодевшийся, поднялся мне навстречу. Следы копоти с лица он отмыл, озабоченность отскрести не смог. Белая рубашка была расстегнута у ворота, закатанные до локтей рукава не скрывали мускулов почти античной лепки, разворот плеч говорил о внутреннем напряжении.

– Вот сюда садись, Энн. – Майкл Коллинз указал на место рядом с собой. Стол был квадратный, с каждой стороны стояло по стулу. – Ничего, что по имени и на ты? – Майкл вскочил, постоял и снова сел, как человек, который пытается сладить с нервным возбуждением.

Я послушно уселась. Меня не оставляло предчувствие близкой развязки, как во сне, когда знаешь, что сейчас, вот сейчас проснешься и всё будет кончено. Расклад получился следующий: справа Джо О'Рейли, слева Майкл Коллинз. Напротив – Томас: взгляд серо-голубых глаз неожиданно нежен, челюсти стиснуты, словно он сию секунду понял, что не сумеет сдержать обещание, не защитит меня от неизбежного. Я улыбнулась – мол, подумаешь, допрос. Боюсь, улыбка вышла не слишком убедительной. Томас трудно сглотнул и качанием головы дал понять, что сожалеет и просит прощения.

– Скажи-ка, Энн, – начал Майкл Коллинз, – откуда ты узнала, что в «Грешэме» готовится поджог? Томми тут пытался мне вкручивать, будто не ты ему про это шепнула, да только из Томми врун аховый. Впрочем, неумение врать мне в нем как раз и дорого.

– Мистер Коллинз, а вам известна история Ойсина и Ниав? – спросила я вкрадчиво. Мне даже удалось чуть успокоиться от самих имен, которые я произнесла по-ирландски – Ушинь и Ниив. Я ведь впервые услышала эту легенду на ирландском, еще не умея ни читать, ни писать на этом языке.

Майкл Коллинз выглядел обескураженным. Он задал вопрос, он (что логично) ждал ответа, а никак не встречного вопроса, да еще такого неуместного.

– Конечно, я знаю эту историю, – сказал он.

Я глядела не на Майкла, а на Томаса, цеплялась за его обещание – не отвернусь, дескать, от тебя, Энн. С тех пор как я совершила путешествие во времени, Ойсин и Ниав часто приходили мне на ум – наверно, оттого, что между их и нашей с Томасом историей прослеживалась явная параллель.

Я начала пересказывать легенду по-ирландски – и трое мужчин за столом замерли. Напевная речь заворожила их. Словно впервые они слушали о том, как Ниав, принцесса Страны вечной юности Тир На н-Ог, отыскала Ойсина, который был сыном великого Финна, на берегу озера Лох-Лейн (даже в этом я видела сходство с собственной историей, ведь Томас тоже нашел меня в озере). Как бы стряхивая чары, Майкл Коллинз время от времени фыркал, а Джо O'Рейли усмехался. Но Томас не отпускал моего взгляда. Я чувствовала: он очарован не столько сюжетом (который известен всем жителям Изумрудного острова), сколько моим ирландским. И впрямь, не символично ли, что старую как мир легенду преподносят на столь же древнем языке?