Опечатки

Так что давайте повеселимся. Вдруг будет весело?

Спасибо, дамы и господа.





Субботы




«Британия за день: Терри Пратчетт описывает свою обычную субботу»

Radio Times, 12 ноября 2011 года



Просыпаюсь. Это важно. Сегодня суббота, выходной для большинства людей, но для меня все дни делятся на два типа: те, когда Роб Уилкинс, мой помощник, работает, и те, когда его нет.

Честно говоря, я пишу каждый день (по семейным обстоятельствам). Сегодня я занят первым черновиком новой книги, а это весело. Так что я лежу в постели, радуюсь щелчку чайника и готовлюсь к первой чашке чая за день. Потом иду в туалет, в душ, подстригаю усы и принимаю утренние таблетки. В основном от давления, которое я вполне научился контролировать.

Одна из остальных трех таблеток спасает меня от редких приступов ишиаса, а еще две защищают от неумолимого развития болезни Альцгеймера.

Поскольку мне уже за шестьдесят, некоторую часть утра я посвящаю изливанию яда в адрес фармацевтических компаний, которые пакуют свои товары в пластиковые и металлические пакеты. Чтобы извлечь таблетки, нужно обладать силой тяжелоатлета и иметь под рукой защитную сетку. Кому мешали маленькие коробочки, которые любой человек мог открыть без помощи ножниц?

Я обсуждаю планы на день с Лин, своей женой, и набрасываюсь на «Таймс», приканчивая миску очищающих кишечник мюсли. Утверждается, что они полезны. Потом иду на улицу кормить кур и другую живность. Стоит чудесный поздний осенний день.

Если не считать огорода, который неприкосновенен, мы разводим в основном диких животных. Это значит, что у нас живут ежики, а в амбаре – амбарные совы. Всё немного заросло, но день так хорош, что я рад, что родился, и даже не очень огорчаюсь рождению всех остальных людей.

А потом, как выразился бы П. Г. Вудхаус – вперед! в капеллу! – этим грандиозным словом именуется здание, где находятся мои кабинет и библиотека. Там будут раскочегарены компьютеры и написаны какие-то слова.

Как ни странно, субботы и воскресенья – хорошие дни для писателя вроде меня. В будни телефон звонит так часто, что можно и позабыть о работе над книгой. Хотя моя последняя книга «Дело табак» уже стала достоянием публики, всё равно я обязан посещать какие-то пиар-мероприятия в странном послеродовом мире, куда попадает автор, избавившись от своего последнего детища.

Лекарство от этого одно – написать что-то новое. Но ради своего здоровья и зрения я периодически надеваю что-нибудь теплое и иду рубить дрова, что очень приятно. А на обед ем карри.

Вечерняя прогулка непредсказуема, потому что в деревне ты обречен встречаться со знакомыми, а деревенский этикет предполагает, что ты остановишься и поговоришь с ними. Потом нужно второй раз покормить кур, немного поработать в саду, пока солнце не село, может быть, вернуться в капеллу и почитать почту (и не ответить! Выходной же, ради всего святого!), а потом наконец вернуться в дом.

У нас много старых DVD-дисков, так что, если мы никуда не идем и других планов нет, мы выбираем диск, который давно не смотрели. Однако существует непреложное правило – в десять часов я должен посмотреть новости. Когда-то я был журналистом, а это клеймо не смывается.

Последнее дело на день – зайти в кухню, где толпа кошек требует еды, потом подняться наверх, принять душ и лечь – в кровать с пологом, достаточно большую, чтобы мы оба могли в ней раскинуться. Чудесно. Тихий день с возможностью подумать и порадоваться жизни. Ничего особенного не произошло, но порой это и хорошо. Я рад, что бывают такие дни.





Дни гнева





О болезни Альцгеймера, орангутанах, кампаниях, противоречиях, достойной кончине и попытках сделать мир лучше





Об отличной учебе в школе: что для вас значит образование




Министерство образования и трудоустройства, июль 1997 года

[Кроме Терри, на эту тему высказался еще десяток человек, включая Тревора МакДональда, Кита Уотерхауса, Кэрол Вордерман, Артура Кларка и Стивена Хокинга]



Бо́льшая часть того, что я выучил в школе, не принесла мне никакой пользы. Просто там всё делалось неправильно – зачем, например, давать мальчикам-подросткам «Гордость и предубеждение»? У них полно других дел.



Для начала надо построить библиотеку, а потом окружить ее школой. Дети должны нормально читать, связно писать – пусть даже просто – и достаточно знать арифметику, чтобы понять, что калькулятор врет. А потом научите их пользоваться библиотекой и не пускайте в интернет, пока они не научатся читать, писать и не повзрослеют до такой степени, чтобы не путать данные с информацией. Иначе это всё равно что выпустить обезьян на банановую плантацию.


Не забудьте о мастерских и цехах. Я был знаком с отличной чертежницей, которая не представляла, что у нее есть хоть какие-то способности, пока от безнадежности не устроилась подавать чай в конструкторском бюро, а потом не заинтересовалась работой… Таких, как она, наверняка много. Десятки тысяч людей никогда не узнают, что талантливы. А где это можно выяснить, если не в школе?





Орангутаны вымирают




Статья в Mail on Sunday, 20 февраля 2000 года



Этот текст был написан несколько лет назад. Изменилось ли что-то? Терпение и переговоры помогли одержать несколько маленьких побед. Я снимаю шляпу – все свои шляпы – перед людьми, которые это сделали.

Но главный факт остался фактом. Орангутанам нужен лес. Людям он тоже нужен – и сам лес, и то, что остается на его месте. Не нужно быть пессимистом, чтобы задуматься, выживут ли виды в дикой природе. Тут поле, там плантация… и вот обезьянам уже негде жить, кроме как в заповеднике. Примерно в этот момент нам понадобится чудо.



За последние десять лет погибла примерно половина. Еще через десять лет, если не случится чудо, их можно будет найти только в зоопарках и парочке заповедников. Я говорю о наших родственниках. Их осталось всего пятнадцать тысяч. Столько же, сколько фанатов у третьеразрядной футбольной команды.

Забудьте всю эту ерунду насчет совпадения ДНК. Это ничего не значит. Наш геном во многом совпадает с крысиным, да и с золотыми рыбками у нас больше общего, чем вы думаете. Орангутаны похожи на нас. Они умные. У них есть воображение. Они думают и решают сложные проблемы. У них есть личности. Они умеют врать. Просто их предки остались на деревьях, а наши слезли посмотреть, как там внизу.

Мы возвращаемся к деревьям. Возвращаемся с бензопилами. Несколько лет назад я знал, что орангутаны – это такие грустные обезьяны, которые сидят, надев на голову картонную коробку, в дальнем углу обезьянника. А потом, в одной из первых книг о Плоском мире, появился библиотекарь-орангутан. Мне показалось, что это будет интересно. Чтобы его придумать, у меня ушло пятнадцать секунд. Извините, но это правда.

В этом не было высшего смысла или большой любви. Я просто пошутил. Библиотекарь мог бы стать и трубкозубом.

Книги стали невероятно популярны, библиотекарь покорил читателей, один библиотекарь поблагодарил меня за подъем престижа профессии, и разные организации стали платить мне деньги за разговоры. Это меня смущало, пока я не услышал о Фонде спасения орангутанов. Я позвонил им. Спросил:

– Мне дают кучу денег, они вам не нужны?

– Неплохо бы, – осторожно ответили мне.

Потом всё стало серьезно. Я стал членом правления. Я сидел на собраниях в Лондоне, впадая то в гнев, то в отчаяние. Иногда мне хотелось порезать себе вены, но чаще всё-таки хотелось порезать их кому-то другому.

Фонд поддерживает работу доктора Бируте Галдикас в лагере Лики в Танджунгпутинге. Она провела тридцать лет, изучая орангутанов в дикой природе, но ей всё больше приходилось работать над сохранением предмета изучения. Когда я побывал в ее лагере шесть лет назад и снял там маленький фильм, там всё еще царил оптимизм. Было ощущение, что мосты наведены и контакты налажены, оставалась надежда найти какой-то разумный способ сосуществования людей и обезьян.

У меня есть проблема, типичная для старых журналистов. Иногда я отключаюсь и впадаю в своеобразный режим записи. Тогда я просто всё записываю, и в голове у меня создается целый фильм, как будто при записывании факты становятся реальностью.

Я помню каждое драгоценное мгновение своего визита. Я совершенно уверен, что трубкозубы не вызвали бы у меня таких чувств. Я помню, что у орангутанов глаза, как у людей (а у кошек и собак совсем другие), помню, как они берут мыло и моются в реке, помню, что моторку приходилось ставить на якорь посреди реки, потому что один молодой самец заинтересовался и научился заводить двигатель. Я помню нежное прикосновение руки, которая могла бы сломать любую мою кость.

И я помню, что, когда я уезжал с Борнео, по реке Секоньер сплавляли бесконечные бревна, а в воздухе пахло дымом.

Всё стало только хуже. Орангутаны вымирают, потому что люди убивают тропические леса Индонезии.

Больше половины дерева, которое поступает к нам с Борнео и Суматры, свалено незаконно. Даже национальные парки не охраняются. Несколько недель назад браконьеры разгромили штаб-квартиру национального парка Танджунгпутинг. Если вы большой, сильный и платите нужным людям, то можете творить что угодно. Жадность и коррупция решают.

Как говорят на Борнео: «Это незаконно, но официально».

Да, были и кое-какие успехи. Они достигнуты долгими терпеливыми переговорами, похожими на чечетку в зыбучих песках. Снимаю шляпу перед людьми, которые это делают.

После моей поездки туда орангутаны продолжили вымирать, несмотря на все усилия. Я надеялся, что новое индонезийское правительство переломит тенденцию, но ничто в Индонезии не делается просто.

Люди вроде меня, далеко не такие терпеливые, не понимают, как можно называть национальные парки заповедниками, если это просто еще один источник леса.

Фонд даже спонсирует дополнительные патрули из местных, которые помогают смотрителям. Эту инициативу приняли в штыки. Она потребовала крайне деликатных переговоров. Патрули не должны показываться на глаза, чтобы не вмешиваться во внутренние дела суверенного государства. Никакого оружия. На самом деле парк не настолько дик, как, например, некоторые районы Лос-Анджелеса, так что здесь не стреляют, даже плохие парни. Но у браконьеров есть огромные мачете и наглость. У смотрителей… ну… сознание собственной правоты. Вероятно, если их зажать в угол, они смогут выругаться.

Это далеко от идеала, но помогает донести до местных, что орангутаны ценны сами по себе. Сколько вы готовы заплатить, чтобы увидеть орангутана в естественной среде обитания, особенно зная, что эти деньги помогут сохранить лес? Сейчас эта сумма составляет примерно двенадцать пенсов, цена дневного билета в парк. Птицы и деревья бесплатно. По-моему, там есть над чем поработать.

К сожалению, на горизонте видна новая опасность. Лес валили всегда, законно и незаконно. Лесорубы приходят и уходят. Деревья могут восстановиться со временем.

Но теперь появились плантации. Огромные участки бывшего леса используют для сельского хозяйства, привлекая иностранные инвестиции. Там растят пальмы, из которых делают масло, и акации, источник целлюлозы. Это прибыльный бизнес, но он не дает лесу возрождаться. На этих голых лесных заводах приматам делать нечего.

И мы пользуемся этим, сами не зная того. Из целлюлозы делают бумагу, из дерева – всё, от ДСП до ваших красивых новых дверей. Можно пытаться потреблять осознанно, но это становится сложнее. У нас тут глобальная экономика, а у обезьян нет. Их прижимают к стенке и даже выжимают за нее. Простите, не могу пошутить на эту тему.

Когда пошли слухи о микробах на Марсе, была большая шумиха. Если бы орангутаны оказались марсианами, мы бы ценили их, удивлялись, как они на нас похожи и одновременно не похожи, приглашали бы их на чай и на сигары в Белом доме.

Но они просто обезьяны. Грустно сидят в зоопарке, снимаются в веселых фильмах, пригодны для рекламы и для фэнтези. Мне немного стыдно об этом говорить, но библиотекарь Незримого университета кое-что сделал для своего вида и принес ему немало денег. Но проблема не в деньгах, к сожалению. Проблема в куче денег.

Миллион лет назад орангутаны видели, как питекантроп пришел в Индонезию. Возможно, всего через несколько лет мы увидим, как последних орангутанов загонят в клетки и огороженные парки и заставят жить в симулякре реального мира. Они станут призраками, потому что им нужен лес, как рыбам нужно море.

И всё это ради дешевой бумаги и экзотических дверей.