Опиум. Вечность после...#2

На этот раз мне хватает смелости взглянуть бывшей супруге в глаза, ведь она безбожно права, а Мел продолжает свою болезненную исповедь, и теперь у меня даже нет права её останавливать:

- Да, в сексе было хуже всего: ко мне намертво приклеилось угрюмое и жестокое «недолюбленная». И ребёнок не появлялся не потому, что я настолько безнадёжно бесплодна, Дамиен, а потому что ты не хотел детей. От меня не хотел, как я теперь понимаю. Редкие встречи супругов, Дамиен, не повышают шансов забеременеть…

На секунду задумывается, затем добавляет:

- Но вам хватило и одного раза.

Точка, поставленная в конце этой истины, настолько эмоциональна, что, кажется, даже воздух звенит в ставшей душной от откровений комнате.

- Как я уже говорила, мне было очевидно, что в ту ночь после похорон ты был с ней – только полная идиотка не догадалась бы. И знаешь, Дам, - нанизывает меня на свой взгляд, - я была уверена, что ты уже не вернёшься. Но ты вернулся…

Боль в моей груди становится нестерпимой настолько, что я не могу разжать рта, а мою бывшую не остановить:

- Он не прикасался ко мне с того дня и до самого рождения Дариуса, прикрылся уязвимостью беременности… хотя врач заверял нас обоих в обратном. Но один ребёнок всё равно погиб, невзирая даже на ТАКИЕ жертвы, - добавляет с горечью, а я пытаюсь дышать глубже. - Но и этого срока ему не хватило! Дариус родился, рос, а мы всё так и жили, как брат и сестра, верно, Дам? Целомудренно! – её лицо вытягивается. – Я уже и не верила, что он вернётся, но каким-то чудом оклемался – девять месяцев спустя, словно сам ребёнка родил! Что? Даже не заметил?

Да, она права, я не заметил. Я вообще много чего не замечал, когда засунул руку себе в грудину и вырвал собственное сердце, назвав нашу ночь с Евой ошибкой. Её глаза, боль в них, опустошение, выжженная земля – такой я запомнил её. Но горше всего был её приросший к дивану силуэт, который я, не удержавшись, обернулся и выхватил напоследок, выходя из кафе. Её не сгорбленная, но сломленная тонкая фигура будет ещё долго стоять перед моими глазами всякий раз, как я их закрою, она измучает меня в снах, измотает совестью, заставит написать ей с десяток писем, но я, убеждённый в правильности и неоспоримости принятого решения, ни одно из них ей не отправлю. Дамиен Блэйд вознамерился одним ударом разрубить связывавший нас все эти годы канат, и пока рубил, не заметил, как покалечил и Еву, и Мел зацепил. Это была моя агония, она длилась девять месяцев, и они, пожалуй, были даже мучительнее тех тёмных времён, когда мы только узнали о своём родстве, потому что теперь нас не разрывали обстоятельства, я делал это сам, и превзошёл сам себя в безжалостности.

- Но ты, Дамиен, продолжал бы и дальше делать вид, что всё прекрасно, и жить со мной, радуя публику и нашу спальню своими редкими визитами, если бы Ева не попала тогда в тюрьму…

И снова моя бывшая жена права: едва только мне удалось очнуться, заглушив совесть и здравый смысл, я повез жену в тёплые края, чтобы, так сказать, закрепить результат – фактически это был наш второй медовый месяц. И я даже был доволен, понятия не имея о том, что в это самое время происходило дома. Если бы только я остался в Ванкувере и никуда не поехал, если бы сердце перекричало разум и всё-таки заставило позвонить мнимой сестре, справиться, как она там…

- Знаете, может быть, это Крис виноват в смерти вашего ребёнка, а может быть и нет - пьяный подслеповатый китаец совершил случайный наезд, уже не узнать, да это и не важно, потому что вы ребёнка не заслужили. Оба! Если так сильны были ваши чувства, нужно было бороться за них, а что делали вы? Топтали!

Звонкая правда, закладывающая своим резонансом уши.

- По крайней мере, ты, Дамиен, давил и топтал, таская меня по местам вашей истории. Ты хоть можешь себе представить, как это больно? Или ты нас обеих считаешь дурами? Она ведь наверняка рассматривала эти тупые снимки в сети…

Боже, я чудовище. Слепое, жестокое, бесчувственное. И в эту секунду трагедия, единственной причиной которой являюсь я и только я, готова раздавить меня своим многотонным прессом. Но ужасно то, что Мел мне не жаль, моя душа воет, оплакивая Евино истерзанное сердце. Я не понимаю сам, что делаю - долго, как истукан, разглядывая её ухо, целуя его.



Мел

Душераздирающая картина. Наверное, это – именно то, зачем я сегодня пришла. Не исповедоваться, не обнажить перед ней свою душу и даже не расставить точки над i, а увидеть собственными глазами ЭТО. До боли простую картину, незначительный жест, решительно и неумолимо сокрушающий мою выдержку – я плачу… нет! Я рыдаю. Душой. Последние сомнения и надежды мрут в агонии от этого зрелища: мужчина, пять лет называвшийся моим мужем, смотрит обезумевшими глазами на женское ухо, наполовину спрятанное под пёстрым шёлковым тюрбаном, и когда целует его, мягко прижимаясь губами, прикрывает глаза даже не от удовольствия, а от эйфории обладания женщиной в его руках, я вижу её – его НЕЖНОСТЬ.

Всепоглощающую нежность чувства, которое мне не дано было с ним познать. Так вот она какая, его любовь. И в эту секунду я решаю, что найду свою «нежность» во что бы то ни стало. Я найду её, а ОН – никогда мне не принадлежал и никогда меня не заслуживал. Он не был мне предназначен, любя её вот такую… болезненную, бледную, сломленную, с потухшим взглядом, съедаемую раком и помешательством, он её ЛЮБИТ! И теперь, кажется, даже больше, чем тогда в юности.

И не только он: перед глазами лицо моего четырёхлетнего Дариуса и его вчерашнее заявление о том, что Ева любит его больше, чем я. Хуже того, подозреваю, что и он привязался к ней. И сейчас, глядя на рвущий мне душу поцелуй в ухо (как тривиально, да?), меня не покидает странное и страшное ощущение, будто я не вымучила своего сына в бесконечных подсадках и гормональных инъекциях, а украла его… у НИХ.



Дамиен

Мел вылетает из комнаты, зажимая рот рукой.

Мои руки держат моё сломленное создание стальной хваткой. Никто не вырвет у меня её больное ослабленное тело, но как удержать душу?

Ева не Мел. Она не сможет забыть, не думать, не сумеет не чувствовать. Я знаю весь тот ужас, который могли сделать с ней те записи, лепестки на свадебном фото, снимки в сети. Внезапно вижу мир её глазами, реальность, из которой она убежала: мой дорогой дом, славу, успех, не сходящую со страниц журналов жену, наши постановочные снимки и снятые папарацци, рождение ребёнка, гламур, шик, постановочный секс… Ева в тот момент была в эпицентре своего одиночества и боли. Меня не было рядом, я наслаждался жизнью, одержав триумфальную победу в войне со своим сердцем. И знать не знал, что в день, когда тёща нахваливала мой дом и меня самого, томно подмигивая мутными глазами, моего ребёнка убили. И чужой человек, случайный прохожий, дал моей Еве шанс пожить ещё. Только он не знал, что жить она уже не может.

- Прости меня! Пожалуйста, прости! – прошу её.

Я не знаю сам, за что конкретно прошу прощения, но ясно одно –центральная фигура во всей трагедии – Дамиен Блэйд. Не стоит теперь удивляться, что Ева так много болеет. Не стоит. Она пережила то, чего я не смог бы.

Наконец, понимаю: вот она, самая большая трещина в её душе - у меня есть ребёнок, а у неё - нет. Детали встают на свои места в моём грандиозном трёхмерном ребусе: я вижу детскую и Дариуса в Евиных руках, и то, как она теперь его любит, лишь подтверждает факт, который я всегда знал – её расползающийся от боли рассудок искал способы зацепиться, найти на жизненном склоне выступ и опереться на него. Ева в первую очередь женщина, она жаждала взять в руки своё нерождённое дитя и пришла в мой дом, чтобы увидеть и подержать моего. Она неосознанно хотела быть матерью моему сыну… Сыну, рождённому для меня её соперницей.

Я мужчина и не имею права показывать слабость, но скрыть боль уже невозможно. С трудом отлепляю руку от Евиной спины, тщательно тру ею своё лицо. Набираю в грудь воздуха, насильно улыбаюсь, заглядывая в её заплаканные глаза, и говорю то, что должен, обязан сказать:

- Ева, у нас будут с тобой свои дети. И даже не один, если только ты захочешь.

- Я не из тех, кто пригоден на роль усыновителя, - морщится.

- А я не это тебе предлагаю.

- Что же?

- Ева, нам повезло - мы живём в век техник и технологий. У нас есть твои клетки, мы можем добыть мои, - подмигиваю, - а дальше - дело специалистов. И суррогатной матери.

Теперь я серьёзен, потому что говорю не просто о важных вещах, а о своих планах.

- Осталось главное - твоё выздоровление. Соберись, сделай это как можно быстрее, и уже скоро возьмёшь на руки своего ребёнка. Своего настоящего родного ребёнка.

Ева смотрит на меня внезапно увлажнившимися глазами:

- И ты готов пройти через всё это ради того, чтобы у меня был ребёнок?


- У нас, Ева. У НАС! Я хочу детей от любимой не меньше, чем ты. И всегда хотел, ты об этом знаешь.

Ева рыдает. Всхлипывает в свои раскрытые ладони, и моё сердце сжимается, глядя на это. Я знаю, как много нас обоих ещё ждёт. С каким страхом мы будем ждать первые месяцы и годы результатов её скрининга, но ещё я знаю, что с момента окончания лечения не будем откладывать наш проект ни на один день.

Как можно откладывать своих детей? Как?

- У нас будут дети, Ева. Будут!



ЭПИЛОГ



Ева. Шесть лет спустя

Мой будильник звонит в шесть утра. Я могла бы выставить его на шесть тридцать, и мне определённо хватило бы времени, чтобы управиться со всеми своими делами, но только в том случае, если бы Дамиен забыл о своём ритуале.

Но он не забывает. Никогда.

Моя рука тянется, чтобы поскорее нажать заветную кнопку и прекратить назойливую трель, я почти швыряю сотовый на пол, уронив голову обратно на тёплую подушку. И жду. Жду того, что сейчас должно произойти.

В комнате ещё темно, однако сквозь стекло панорамного окна хорошо видно светло-голубую линию над горизонтом – первый свет нового дня. Несмотря на тяжесть век, мои глаза прикованы к спокойной водной глади залива, подобно зеркалу отражающей меняющийся, текучий, живой цвет утреннего неба.

Тихий шорох за спиной, и уверенная рука уже нащупывает мой живот, долго обнимает его ладонью, нежно ласкает пальцами, затем медленно крадётся выше, чтобы проверить, на месте ли грудь: правая, левая, обе сразу, снова правая, за ней левая. И вот я уже не могу сдержать улыбки – сонно хихикаю. Наконец, всё та же неугомонная ладонь возвращается на живот и притягивает меня к телу мужа: оно горячее, даже жаркое, как печка, и пахнет… Чем оно пахнет? Это смесь запахов, мой личный феромонный состав: зубная мята, морской гель для душа и аромат кожи любимого мужчины.

Первыми на моём затылке всегда появляются его губы, затем присоединяется язык, в конце - один-два-три нежных укуса, разгоняющих импульсы моего желания. Оно растекается шустрыми волнами от затылка к пояснице и ниже, распускается жаром внизу моего живота, сползает к бёдрам, наполняя их томительным ожиданием.

Я дышу чаще, разворачиваюсь, чтобы уткнуться носом в его грудь, вдохнуть запах, вынырнуть и потянуться к ключицам. Он любит, когда мои губы и язык касаются его в этом месте, и я делаю это нежно, медленно, наслаждаясь сама вкусом его кожи, близостью и уязвимостью сильного и крепкого, как скала, мужчины. Только для меня он такой – до предела открытый, искренний, позволяющий увидеть хрупкость своей души и всю силу своего чувства.

А ещё он любит, когда я тихо и протяжно пропеваю его имя:

- Дааамиииеееен…

В такие моменты он всегда улыбается, выдаёт своё удовольствие дыханием, приоткрывает глаза и отзывается своим нежным:

- Моя Ееевааа….

И я снова пою ему:

- Дамиен, Дамиен, Дамиен…

Это моя утренняя молитва, моё «Аллилуйя» новому дню, где я жива, здорова, счастлива.

Мне даже не нужно проверять, есть ли у него эрекция, я и так это знаю: она есть, всегда есть. И в зависимости от моего настроения, она может быть обласкана, а может и не быть – Дамиен всё равно в этой игре ведущий. Он режиссёр, продюсер и главный герой в нашем бесконечном сериале. А в героини он хочет только меня, что и докажет прямо сейчас.

Для начала долго и с чувством поцелует. Затем стащит свою майку с моего тела, пройдётся ладонями, пальцами, лаская, пробуждая. Изнежит губами, ублажит языком и насытится сам. Потом соизволит, наконец, заметить, что мои бёдра давно уже разведены и ждут его - это он любит больше всего, что неизменно отражается в самодовольном сощуренном взгляде.

В комнате уже светло, небо за окном тёмно-синее – день будет ясным, и солнце вот-вот появится над водами залива.

Дамиен всегда смотрит в мои глаза, совершая своё первое касание, а за ним и первый толчок. И в этом взгляде всё, что у нас есть, что было, и что ещё будет.

Этот мужчина любит меня, и этого не изменить.

Этот мужчина жаждет лишь моей близости и заботы, и так будет всегда.

Этот мужчина бережёт и защищает меня, ведёт нас по самому светлому пути, и помешать ему невозможно.

После бурного одновременного финиша Дамиен ложится на спину, запрокинув за голову руки, и всегда произносит одну и ту же фразу:

- Иди ко мне!

Это означает, что я должна залезть на него и улечься сверху, прижавшись щекой к его щеке, грудью к груди, животом к животу, своими бёдрами к его бёдрам. Иногда мы целуемся, иногда шепчемся о планах на день.

Взбираюсь и лежу, прилипнув к мужу, как когда-то давно в юности на сказочном пляже в Италии. Мне нравится осознавать под собой его разгорячённое тело, которое теперь так и тянет назвать родным, наблюдать за тем, как интимно соприкасается кожа наших животов, уплотняясь от встречи запыхавшегося дыхания. И всякий раз я вспоминаю Лигурийский пляж, звёздный песок и самый сладкий, волшебный, сшибающий с ног мою разумность голос: «Мы один живот!».

Ева и Дамиен и теперь любят друг друга, и эта любовь повсюду: в простынях, в воздухе, в улыбках детей, в словах и взглядах, обращённых на самое важное во Вселенной лицо, глаза, губы, просто силуэт любимого человека в однообразной массе всех прочих.

Внезапно мою ладонь находит и сжимает в своей его рука, а я перестаю дышать, наблюдая за ростом волны, поднимающейся из глубин моей растрёпанной и такой ранимой души, поскольку знаю, что последует дальше: мягкие, горячие, ещё влажные после жадных целований губы нежно касаются моего мизинца - «За то, что ушёл от тебя»; задерживаются ненадолго и вот уже плотнее прижимаются к безымянному - «За то, что не подошёл в кафе»; за ним следует средний - «За то, что отверг тебя в первый раз»; «За то, что отверг во второй»; и когда его рот плотно и максимально долго вжимается в мой большой палец - «За то, что не защитил, не уберёг», на моих глазах уже слёзы.

Дамиен не любитель много говорить, единственное исключение - пора моей душевной болезни, когда он выполнял миссию по моему возвращению в мир здоровых людей. Свои «Прости» он произнёс только раз, целуя каждый мой палец на левой руке, и сделал это задолго до того, как мы узнали о своём «неродстве» - в пору нашей странной, но максимально полной жизни в уединении в Доминикане. Это был особенный, непохожий на все другие день: мы гуляли больше обычного, обедали в лучшем во всей округе ресторане, а ужинали в море едой, приготовленной Дамиеном, и она оказалась в тысячу раз вкуснее ресторанной. На мне было простое белое платье, Дамиен тоже надел с самого утра всё белое, и в таком виде мы вышли в плавание на нашей небольшой яхте. И там, в оранжево-розовых лучах заходящего солнца, он и совершил этот жест – высказал просьбу о прощении, повергнув мою непутёвую сущность в пучину слёз. Дамиен обнимал меня, утешал, говорил, как сильно любит, и что отныне и навсегда мы вместе, он рядом, а я обижалась на то, что «напомнил», что влез в мою рану и ковыряется в ней. И только годы спустя до меня дошло, что же на самом деле произошло в тот день.