Персональный ангел
Часть 26 из 34 Информация о книге
Бриллиант брызнул ей в глаза россыпью мелких ледяных искр. Непонятно, откуда взялся вечером солнечный луч, отразившийся от камня. Может, он притягивал к себе солнце? Тимофей находился в Питере дня три. Он должен был приехать вчера вечером, или сегодня утром, или хотя бы сегодня вечером. Вместо этого он позвонил и попросил отменить его встречу с председателем Совета Федерации и срочно улетел на Урал вместе с премьером, инспектировавшим регионы. Позвонил он не ей, а Абдрашидзе, Катерина об изменении его планов узнала случайно и моментально затосковала. – Кать, мне кажется, что Гриня вот-вот отмочит какую-нибудь штуку, – говорил между тем Миша Терентьев. – Саша Андреев выяснил, что они заказали в типографии листовки “Проститутки Калининграда призывают голосовать за Кольцова!” и собираются их развезти по области… Про листовки Катерина уже знала. Сашка, конечно, позвонил прежде всего ей. Вместе со Славой Паниным они уже подготовили “симметричный ответ”. Следовало поставить в известность штаб Головина, а лучше всего самого Гриню, который соображал хорошо и быстро, что команда Кольцова готова закидать город листовками аналогичного содержания. Они даже текст придумали. Что-то о том, что за нынешнего губернатора горой стоят сексуальные меньшинства. Это должно было убедить Гриню в том, что получится “око за око” и желаемого эффекта ни та, ни другая сторона не достигнет. Всем будет понятно, что это милые шалости конкурирующих штабов. А самое главное, фактор внезапности уже утрачен… – Да, Миш, я все знаю, – сказала Катерина в трубку, – Панин привезет нашу листовочку. Про геев и лесбиянок, которые любят Головина. Вы ее посмотрите и оцените. Местная пресса продолжает вопить про войну с наркотиками? – Продолжает, Кать! – Здесь было чем похвалиться, и Терентьев с энтузиазмом взялся за дело. Катерина его почти не слушала. Несколько дней после того, как Тимофей вынужден был рассказать ей о своем детстве, Катерина не могла думать ни о чем другом. Только о маленьком Тимофее, которого заперли в пустой квартире и который ел вату из матраса. О маленьком Тимофее, для которого лучшим домом был зоопарк. О маленьком Тимофее, которого насиловали и били. И должны были убить на потеху кучке сумасшедших грязных придурков. А она негодовала на свою школу! А она не хотела читать Чехова и хотела Розанова. А она презирала учителей за косность мышления и совковый менталитет. Слова-то, слова какие! Еще ее очень волновала судьба державы, погрязшей во лжи, и коммунистическая идеология, подменившая все истинные ценности искусственными!.. Они с Дашкой любили твердую копченую колбасу и не любили шоколад. Шоколадные наборы, громадные, как гладильные доски, в цветах и салютах на замысловатых коробках, пылились на серванте, и в кухонном шкафу, и даже на родительском гардеробе. Бабушка время от времени наводила ревизию и раздавала конфеты соседям. Еще они бойкотировали поездки в колхоз. Это было так интересно, бойкотировать что-нибудь, а родителей потом вызывали в школу и в пресловутое гороно, которого все боялись… Миша Терентьев уже давно положил трубку и убежал на пляж, воровато оглядываясь на телефон, как будто начальница могла выскочить оттуда и задержать его. А Катерина все сидела, подперев щеку рукой, в извечной, со времен Ярославны, позе. Мама права, думала она, лаская большим пальцем сережку, Тимофеев подарок. Мы не просто из разных миров. Мы из разных солнечных систем. Галактик. Вселенных. Мне не справиться с ним. С его искалеченным детством, внутренним разладом, с не прекращающейся вот уже тридцать лет войной с самим собой. Я слаба и не готова для этого. Я бы ни за что на его месте не выбралась. Я сразу сдалась бы, понимая, что мне все равно настанет конец, даже если чисто физически я останусь в живых. Он не сдался, этот человек, ненавидящий детей и самого себя. Он создал себя заново. И для себя – империю, чтобы было чем занять клокочущий от напряжения разум. Это Катерина понимала очень хорошо. Ему нужно было доказать себе, что он все может. Не дать себе мысленно скатиться в пропасть, где он уже побывал однажды. Ей, Катерине Солнцевой, нет места рядом с ним. Она слабая, благополучная до мозга костей, не готовая ни к каким серьезным жертвам, эгоистичная маменьки-папенькина дочка. Она не вынесет тяжести его сознания. Она не сможет быть рядом с ним долго… Катерина стиснула в кулаке сережку и изо всех сил прижала кулак ко лбу. Да, да, все правильно. Самое лучшее – расстаться сейчас, пока все не зашло слишком далеко. Но почему, улетая на свой Урал, он не позвонил ей?! Что она должна думать, какими сомнениями мучиться?! У нее нет на него никаких прав – конечно же! – и она сто раз давала себе слово, что вообще не будет думать о том, где Тимофей и что с ним. Но она не могла не ждать, как будто у нее были все права, какие только возможно. Конечно, она не Жанна д'Арк и не годится в спутницы Тимофею Кольцову, но она должна знать, что с ним, и где он, и почему он не звонит, черт его побери! Боясь передумать и оттого еще более решительно, она вставила в ухо сережку и, сверяясь по записной книжке, набрала номер его мобильного телефона. – Да! – сказал он ей прямо в ухо. По телефону с ним говорить было в сто раз страшнее, чем просто так. – Т-тимофей Ильич, это я, – робко промямлила Катерина, запнувшись на его имени. – Я хотела узнать… Он молчал, ничем ей не помогая. Господи, вот идиотка, зачем она только позвонила?! Ведь он вполне может в настоящий момент ужинать с премьером. Он очень любит это дело – поужинать с премьером… – Я хотела узнать, – собравшись с силами, продолжала она, едва преодолев искушение бросить трубку, – когда вы вернетесь в Москву, чтобы мы могли… – Кать, я ничего не слышу, – внезапно перебил он. – Мы на заводе. Подожди, я выйду из цеха. – Не надо, не выходи! – совсем перепугавшись, завопила Катерина, но он не слушал. В трубке и вправду раздавался какой-то грохот, механический шум, звучали отдаленные голоса. Потом что-то с силой бабахнуло, и он произнес совсем близко: – Так, я вышел. Что? Лучше бы я умерла и оказалась в раю. В окружении милых и приятных людей – мечтала в этот момент Катерина. – Кать, ты где? – повысив голос, переспросил он. – Тим, я здесь, – ответила Катерина тоном обреченного на смерть. – Ничего мне не надо, и звоню я просто потому, что ужасно, кошмарно, стыдно по тебе скучаю, а ты пропал. Уехал – и ни слуху ни духу. – Ты идиотка, – пробормотал он с сокрушительной нежностью, от которой у Катерины сердце сразу же провалилось в живот. – Я тебе не звоню, потому что я тебя боюсь и не знаю, что мне теперь делать. Ну вот, он выговорил это. Теперь Катерина знает, что никакая он не сильная личность, а трусливое существо мужского пола, не умеющее разобраться в самом себе. – И я тебя боюсь и не знаю, что мне делать, – ответила она. – Давай бояться вместе. – Я прилечу завтра – и начнем, – в голосе у него звучало облегчение. – Я рад, что ты позвонила, Кать. Пока. – Тимыч, я тебя люблю, – пробормотала она, совсем не уверенная, что он ее слышит, и положила трубку. Все стало просто замечательно, в сто раз лучше, чем было пять минут назад. Даже погода. Пробегая мимо Ирочки, сторожившей пустой кабинет Приходченко, Катерина послала ей воздушный поцелуй. – Если кто будет звонить, ты где? – вслед ей прокричала Ирочка. – В Караганде, – ответила Катерина. – На мобильном. Звоните и приезжайте! У нее было чудесное настроение. * * * – Все готово. История получилась – пальчики оближешь! Наутро после публикации у него не останется ни одного сторонника. И написали, собаки, хорошо. Молодцы журналюги. Уважаю сволочей. – Так, это все понятно. Может, ей в машину диктофончик подбросить? – Не надо, не суетитесь. Еще Шерлок Холмс говорил, что истинному художнику необходимо чувство меры. – Да я все понимаю, но у него в службе безопасности тоже не козлы сидят. – У нас тоже не козлы. Ни с кем, кроме нее, он не говорил. Информация – супер, высший класс. Ну, продала, согрешила. Да никто и доискиваться не будет, понятно, что от нее утечка. Тем более она громче всех кричала – шпионы, шпионы… Кругом шпионы. Потому, что собственное рыло в пуху. – Ладно, ладно, я не хочу все это обсуждать, мне противно. – Бросьте целку-то строить, противно, подумаешь! Все, до свидания. Ждите публикаций. – O.K. Как на бочке с порохом сидишь, ей-богу. * * * Лето угасало. Дни стали короче, а ночи – холоднее. Звезды высыпали рано – яркие, уже почти осенние. “Последний и решительный” надвигался неумолимо, как танк, грозя раздавить и смести все с таким трудом возведенные укрепления. Приходченко вернулся из отпуска. Абдра-шидзе отменил поездку в Париж. Скворцов не вылезал из Калининграда. Катерина перестала есть и спать – некогда было, и как-то неожиданно сдали нервы. – Кать, глупо так волноваться, – говорил ей Олег, – теперь уже все идет, как идет. Нужно только обороты набирать. Главное сделано. – Я все понимаю, – отвечала Катерина. Телефоны у нее на столе не замолкали ни на секунду. Иногда, как сейчас, она позволяла себе не снимать трубку. – Просто я очень волнуюсь. – Все волнуются, – говорил Приходченко и убегал на очередную встречу. Тимофей в Москве почти не бывал. С Катериной они виделись редко и почти не разговаривали, только неистово занимались любовью и засыпали, обнявшись, как в кино про счастливых супругов. Катерину это раздражало. Супругой Тимофея Кольцова она себя не чувствовала. В конце августа она поругалась со Скворцовым, который совершенно неожиданно нагрянул в Москву и потребовал каких-то отчетов, о которых Катерина совсем позабыла. Конечно, их давно следовало бы сделать, но вполне можно было и отложить “на потом”, как они называли время, которое настанет после выборов. “На потом” были отложены все нормальные человеческие дела – семьи, дети, родители, отпуска… Разговоры с Тимофеем, которые неизбежно придется разговаривать, тоже были отложены “на потом”. Поругавшись с Сашей, Катерина поехала домой. Ее машина, с известной подлостью всех машин, в самый неподходящий момент заглохла, Катерина вымокла под холодным проливным дождем и слегла с простудой на целую неделю. Тимофей, оценив по телефону ее состояние, внезапно велел ей ехать в Женеву, где он договаривался о чем-то с очередным сталелитейным заводом. – Зачем я поеду? – тоскуя, спрашивала Катерина хриплым простуженным басом, мечтая поскорее вернуться на работу, где без нее, конечно же, все давно пропало. – Мы горим, у нас завал на работе. – Я лучше тебя все знаю про работу, – отвечал Тимофей. – Прилетай, ты мне нужна.