Подольские курсанты
Часть 19 из 26 Информация о книге
— Мамедов, черт, что ты делаешь?! Кто так бинтует? Я же ничего не вижу! У меня есть глаза? В ответ послышался негромкий обстоятельный басок с заметным кавказским акцентом: — Есть, есть! Это контузия, дорогой, ерунда! Терпи. В госпитале поправишься! — Я не поеду в госпиталь! — еще громче возмущался Уфимцев. — Дайте мне что-нибудь делать! Вот же — руки-то у меня работают! — Ладно-ладно, не горячись, — раздалось в ответ. Сразу несколько голосов принялись успокаивать раненого Уфимцева: ребята, как могли, помогали до прихода санитаров. «А ведь если глаза, это серьезно», — с тревогой подумала Маша. В самый разгар боя Люся вместе со всеми сидела в передовом окопе и завороженно смотрела поверх бруствера. Она видела цепи немецкой пехоты на том берегу, пыталась сосчитать вражеские танки. Потом начался артобстрел, она забилась в пустую стрелковую ячейку и на какое-то время словно отключилась от происходящего. Люсе привиделось, что она всего лишь слушатель, зашедший на огонек, и не участвует в этой смертельной игре. Ее завалило землей, немного оглушило, но она и вправду осталась цела. Казалось, страшная игра закончилась с последним тяжелым разрывом, донесшимся откуда-то издалека. Еще не веря в спасение, Люся попыталась выбраться из окопа. За бруствером ее взгляду открылась жуткая картина: весь передний край был перепахан немецкой артиллерией, весь берег был покрыт дымящимися воронками. Тут и там проступали признаки еще недавно существовавшей фортификационной линии. Заваленные землей, торчали разрушенные перекрытия блиндажей, змеились обрывки колючей проволоки, виднелись противотанковые ружья. И — шинели. Словно разорванные и раскиданные в злобном порыве клочья грязной бумаги, они виднелись повсюду… Люся машинально начала было считать убитых, но вскоре сбилась и в ужасе бросила свою затею. Она перевела взгляд на переправу и неожиданно осознала, что все только начинается. Закончившийся артобстрел был прелюдией к предстоящему главному сражению. Там, на дальнем берегу, за дымовой завесой, повисшей над рекой, немцы готовили атаку. Ее будущая мощь угадывалась в неспешном на первый взгляд движении техники и живой силы. Фашисты как будто примерялись, готовя решающий бросок на эту сторону. А что же мы? Люся оглянулась на свой окоп. Здесь закипала жизнь: один за другим сновали бойцы, раздавались команды, устанавливались в гнезда пулеметы и противотанковые расчеты. Рубеж готовился к бою. Позади, на замаскированных высотах, по-прежнему угадывались артиллерийские доты с укрытыми в них орудиями. Нет, и на этот раз не будет врагу пощады! Есть еще чем ответить! Неожиданно в повисшей тишине Люся расслышала знакомое имя. Кто-то совсем рядом звал Яхина. Девушка разглядела знакомого старшину Сироткина. Тот, по пояс высунувшись из окопа, махал рукой в сторону переправы. Люся сразу узнала Раиля. Его силуэт в длиннополой шинели виднелся у самой реки. Яхин метнулся от одной опоры к другой и на какое-то мгновение исчез из виду. В это время на мост въезжали немцы. У Люси захолонуло в груди. Она вдруг отчетливо представила, что может случиться там, в отдалении. Тревога и щемящая боль охватили ее. Вспомнился смущенный взгляд Раиля и его букет, который она до сих пор хранит, как самую дорогую память. И то его предложение… Вдруг на мосту раздался грохот. Она не сразу поняла, что это, но практически тут же почувствовала, что с Раилем случилась беда. Не считаясь с опасностью, Люся выскочила из окопа и уже на бегу разглядела чадящий факел немецкого бронетранспортера и мечущихся в панике саперов. Она еще пыталась увидеть его, но все расплывалось и прыгало от быстрого движения. А потом ударил вражеский пулемет. То, что он бил именно по ней, Люся поняла, как только увидела прямо перед собой частую дорожку свинцовой трассы. Вторая очередь прошла над ее головой, Люся упала за серый бугорок солдатской шинели и замерла. Прошла целая вечность одной минуты, пока с нашей стороны не ударили в ответ. Мерный, как стук тяжелого мотора, рокот «максима» заставил Люсю поднять голову. До моста оставалось не больше ста метров. И только сейчас она разглядела своего Яхина — безжизненное тело на самой середине деревянного настила. Она сжала зубы и, вскочив на ноги, бросилась навстречу невидимой пулеметной трассе. Это было настоящее чудо: она смогла добежать до него. Почему-то именно в этот момент немцы прекратили стрельбу. Замолчали и наши. Стороны словно сговорились не мешать Люсе. Но она уже не слышала и не понимала, что происходит вокруг. Только одна мысль жгла сердце: жив ли Раиль? Она бросилась к обернутому горелой шинелью телу, перевернула его на спину. На вымазанном землей лице проступала неестественная белизна. Запекшаяся на щеке почерневшая кровь еще больше оттеняла страшную печать случившегося. Люся откинула полу пропахшей дымом шинели и припала к его груди: — Яхин, миленький, очнись! Ты слышишь меня? Я согласна! Согласна! Так и не расслышав сердечного ответа, она запрокинула лицо к небу и громко зарыдала. Почти тут же с обеих сторон ударила артиллерия — началась немецкая атака. Люся не помнила, как очутилась в воде, не помнила, сколько там пробыла. Очнулась она, когда чьи-то руки тянули ее, мокрую и замерзшую, на берег. Потом ее укутали в сухую шинель и принесли в блиндаж. При свете коптилки она узнала старшину Сироткина. Он протягивал ей фляжку и сочувственно качал головой: — На-ка, выпей, а то, не дай бог, заболеешь. Нашла время купаться. — На его лице показалась ободряющая улыбка. — И то сказать, чудом спасли, так уже чего теперь — надо выживать… Люся сделала обжигающий глоток. Спирт мгновенно растекся по жилам, наполняя внутренности непривычным жаром, перехватило дыхание, заслезились глаза. — Ничего-ничего, все на пользу. — Старшина поднялся и двинулся к выходу. Люся задержала его у двери: — Где он? Старшина потупил взгляд и буркнул себе под ноги: — Там, где и все. Люся вскочила с лежанки, оттолкнула Сироткина и первой выскочила из блиндажа. Над рекой сгущались сумерки, еще одни сутки жестокого противостояния подходили к концу. Изредка раздавались пулеметные очереди, гулко ухали одиночные выстрелы полевых орудий. Покоя не предвиделось ни днем, ни ночью. Все так же шел снег. В лощине за лесом хоронили погибших курсантов. Похоронная команда заканчивала копать могилу. Люся прибежала в лощину, когда младший политрук Филиппов, заменивший погибшего в сегодняшнем бою Курочкина, заканчивал короткую речь. Здесь же, на пригорке, были выложены в ряд тела убитых. Сегодня их было особенно много. В свете фар полуторок она силилась различить знакомые лица погибших и прежде всего одно, самое для нее дорогое. Наконец она увидела его. Раиль лежал пятым в ряду — в одной гимнастерке, без сапог, прежде чем его вместе со всеми опустят в мерзлую неуютную землю. — …и ваш сегодняшний подвиг будет примером для тех, кто придет следом за нами мстить фашистам за сожженные города и села… — Голос младшего политрука едва перекрывал гул автомобильных моторов и уносился вверх, путаясь в кронах деревьев. Люся разглядела в толпе прощавшихся Машу. Та смотрела на убитых и плакала, не стесняясь слез. В числе умерших был и ее спасенный курсант с перебитыми ногами. Маша чувствовала свою вину и плакала, как по всем, по нему одному. Люся вцепилась в Машин рукав, и они заревели вместе — еле слышно, с тихим подвыванием. Снег повалил еще гуще. Незаметный в темноте, в свете фар он проявился сплошным потоком. В какой-то момент Люся подумала, что вот так в самом жарком бою выглядит свинцовый град, посылаемый во врага. Эх, если бы каждая снежинка-пуля находила свою цель… Ей вдруг захотелось кинуться Раилю на грудь, обнять и согреть его в самый последний земной миг. Не замечая ничего вокруг, она сделала несколько шагов и оказалась прямо на краю могилы. Кто-то из бойцов попытался остановить ее, но она оттолкнула его руку и шагнула еще. Теперь она могла дотянуться до Раиля рукой, смахнуть в его лица налетевший снег. Но что это? Снега на его лице не было, на других покойниках он был, а на Раиле не было! Вместо этого небольшой ручеек — она ясно рассмотрела его вблизи — стекал по бледной щеке. Люся вспыхнула и кинулась к Яхину. — Шишкина, ты куда? — Стой, девка, провалишься в яму! К ней потянулись незнакомые руки, а она, как завороженная, смотрела на его лицо. — Они тают… Они тают! Он теплый! Стойте! Он живой! Политрук Филиппов осекся на полуслове, к Яхину кинулись санитары. А Люся уже держала в руках его тяжелую голову и пыталась укрыть ее полой шинели. — В санчасть! Быстро! Около могилы возникла суета, санитары разложили носилки, Яхина вытянули из общего ряда, укрыли плащ-палаткой, бегом понесли в санчасть. Среди бойцов прокатился радостный ропот: — Вот ведь… — Бывает же такое. — Других гляньте, может, еще кто живой. У ошалевшей от радости Люси подкосились ноги, она бессильно повисла на руках подоспевшей Маши. * * * Невеселые мысли не покидали полковника Стрельбицкого. Он понимал, что с переносом удара в направлении Боровска фашисты не ослабят напора на Малоярославец. Им не обойтись без такой важной магистрали, как Варшавское шоссе. С начала войны немцы уже поняли, что в распутицу по нашим грунтовым дорогам не пройти, а значит, нужно как можно быстрее овладеть Ильинским. Вдобавок накануне разведка донесла еще одну тяжелую новость. Возвращавшийся в распоряжение командования 43-й армии, как выполнивший боевую задачу и израсходовавший весь боекомплект, артдивизион майора Дементьева попал в засаду, устроенную немецкими диверсантами между деревней Черкасово и Малоярославцем. Завязался бой, в ходе которого погибли многие наши артиллеристы, в том числе был смертельно ранен и сам командир, майор Дементьев. Стрельбицкий был очень расстроен таким известием. Майор ему очень нравился. Иван Семенович вспомнил их первую встречу, короткий разговор, показавший, что на позицию прибыл грамотный серьезный командир, вспомнил, как Дементьев вручил ему секретный пакет и отказался отвечать на вопросы. Правильно — свое назначение нужно доказывать делом. Он и доказал: восемь раз дивизион «катюш» наносил удар по врагу — один страшнее другого. Не случайно за неуловимыми ракетчиками так упорно гонялись фашистские лазутчики. До поры от них удавалось уходить, а вот на этот раз не получилось. Стрельбицкий вздохнул. Так бывает, можно работать с человеком плечом к плечу много лет и не испытывать к нему никаких чувств, расстанешься — даже не вспомнишь, как зовут. А можно встретиться ненадолго и запомнить на всю жизнь. После гибели капитана Россикова это была вторая тяжелая утрата для полковника. Россиков погиб в районе деревни Зеленино 12 октября. Фашисты знали, что там не осталось нашей пехоты, и устроили на его батарею, менявшую позицию, засаду. Они пропустили вперед бойцов охранения, а когда на дороге показались машины с орудиями, открыли по ним шквальный огонь из автоматов. Вместе с Россиковым погибли офицер его батареи старший лейтенант Костогрыз и шесть курсантов. Артиллеристы вступили в бой. Отчаянная схватка показала, что сила на стороне наших бойцов. Немцы, встретив упорное сопротивление курсантов, в конце концов отступили. В итоге батарее удалось выйти на указанную позицию. Яков Серафимович Россиков был одним из лучших командиров артиллерийского училища. Любимец курсантов, он воевал на Ильинском рубеже всего неделю. Его подчиненные не выходили из боя семь суток подряд, они уничтожили более сорока танков и бронетранспортеров противника, истребили несколько сот фашистов. Все это полковник Стрельбицкий помнил и очень жалел, что все меньше отважных и проверенных командиров, с которыми он начал эту операцию, остается в его отряде. А бои с каждым днем становились ожесточеннее. Только за 15 октября вражеская авиация произвела четырнадцать налетов по двадцать пять бомбардировщиков в каждом. В перерывах между налетами рубеж нашей обороны упорно обстреливали вражеская артиллерия и минометы. Позиции курсантов давно превратились в изрытое бомбами и снарядами поле. Казалось, на этом клочке земли давно уже нет ничего живого. Но Ильинский рубеж продолжал стоять, его защитники громили наступающего врага. Жаркие бои шли и под Большой Шубинкой. Немцы, понимая, что это направление наиболее уязвимое во всей нашей обороне, не оставляли попыток прорваться к Малоярославцу именно здесь. Заманчивой представлялась возможность выйти к нам в тыл через деревню Зайцево. В отличие от главного направления, где оборонялись два батальона курсантов, Большую Шубинку, расположенную южнее, защищал один только третий батальон под командованием старшего лейтенанта Бабакова. Генерал Смирнов почти наизусть помнил недавнее донесение о сражении под Большой Шубинкой. Два дня назад после мощного авианалета противник силами шестнадцати танков и большого количества пехоты перешел в наступление. Немцам удалось подавить наши гаубичные батареи и вклиниться в оборону на глубину до пятисот метров. Наши подразделения не выдержали напора и вынуждены были отойти. Деревня практически полностью оказалась в руках врага. Жестокий бой длился до самого вечера, но выбить немцев так и не удалось. Тогда старший лейтенант Бабаков решил провести ночную атаку. Курсанты скрытно подтянулись к деревне и ровно в полночь бросились на врага. Противник ошалел от неожиданности и стал поспешно отходить. Нашим бойцам удалось уничтожить пять танков и перебить до двухсот вражеских солдат. Наши позиции на этом участке были восстановлены. Однако враг не оставлял мысли овладеть Большой Шубинкой и продолжал атаковать ее, имея преимущество в живой силе и технике. Генерал Смирнов регулярно посылал туда подкрепление. Вот и сегодня очередное подразделение готовилось к скрытому переходу на новый рубеж… Митя затянул лямки вещмешка, встряхнул поклажу, пробуя на вес. Порядок! И тут заметил, что забыл положить устав — с вечера вспоминал кое-что из руководства по огневой подготовке, да так и оставил книгу под подушкой. С досадой поморщился: жалко развязывать вещмешок, больно удачный получился узел. Но и устав оставлять нельзя. Митя даже сплюнул с досады. — Ты чего? — поинтересовался из дальнего угла блиндажа Славик. — Не расстраивайся, скоро будем на месте. Мне прямо не терпится дать этим фашистам по наглой морде. А тебе? Вместо Мити отозвался Андрей Ткаченко: