Подольские курсанты
Часть 20 из 26 Информация о книге
— Еще бы! Давно пора. — Он деловито потопал по земляному полу, проверяя, хорошо ли сели портянки. — Немчура нас, наверное, заждалась. Да и нашим там туго приходится. — Ничего, скоро поможем. Лишь бы харчей с запасом дали, — Славик растерянно порылся в своем сидоре, — а то скоро отощаем. Снаружи послышался шум шагов. Ребята, все как один, обернулись на вход в блиндаж. Дверь распахнулась, и на пороге появилась санинструктор Маша Григорьева, запыхавшаяся и раскрасневшаяся от быстрой ходьбы. Следом за ней легким пушистым облачком ворвался клубок седого морозного воздуха. — Привет! — Она быстро отыскала глазами Митю и решительно шагнула прямо к нему. От неожиданности он замер посередине блиндажа с книгой в руках. В эту минуту он почему-то решил вспомнить, когда же они виделись в последний раз. Тяжелая суета последних дней, щедро сдобренная разными, по большей части нехорошими вестями отвлекла Шемякина от личных забот. Он даже забыл про их давний уговор с Сашкой. Отступили на второй план и мысли о Маше. И вот теперь она стояла перед ним наяву — разгоряченная бегом, морозно-свежая и такая красивая. — Привет. — Митя улыбнулся в ответ. — Вот, отбываю с подкреплением в Большую Шубинку. Наконец-то и для нас нашлось дело. А то сидим здесь, как туристы в походе. Ребята там, на передовой, каждый день гибнут, а мы здесь все ждем чего-то. Маша вдруг перестала улыбаться и глянула ему в глаза вопрошающе серьезно: — Но вы же там не собираетесь погибать? Она спросила это так, словно он мог твердо обещать ей остаться в живых. Митя почувствовал, что она спросила об этом не просто так, не по дежурной необходимости, а как-то по-особенному — с неподдельной тревогой, прямо от души. Это заставило его придать своему голосу бодрости, но вместо уверенности и геройства получилось что-то хвастливое: — Нет, конечно! Поможем там немного и вернемся с победой. — Он смутился, посмотрел на стоящих поодаль ребят и зачем-то раскрыл устав, словно собирался найти нужную страницу в подтверждение своим словам. — Я… я буду тебя ждать. — Маша вспыхнула новым румянцем, но глаз не отвела — продолжала смотреть все тем же открытым и ясным взглядом. И только тут он понял, что она пришла сказать ему о своих чувствах. Мало ли что у них там было с Сашкой… — Правда? — Сердце его забилось еще чаще, он хотел было обнять Машу, но в последний момент сдержался, вспомнив, что они сейчас не одни. — Да… Если с тобой что-то случится, я не переживу. Ты мне очень дорог… Пожалуйста, береги себя. Она заволновалась, стала теребить выбившуюся прядь волос. Он догадался, чего стоило ей это признание. — Маша… Но она уже не хотела ничего говорить. Не обращая внимания на остальных, она уверенно подошла к нему вплотную и поцеловала в щеку, как брата. Хотела поцеловать еще, но в этот момент хлопнула входная дверь. Все разом обернулись: сияющий и морозный, на пороге блиндажа стоял Сашка. От его взгляда не ускользнуло, как смутился Митя, как отпрянула и еще больше покраснела Маша. На какое-то время в воздухе повисла напряженная тишина. Первым опомнился Ткаченко. Он вышагнул из дальнего угла и крепко обнял застывшего в растерянности Лаврова. Хотел пожать ему руку, но остановился, заметив на ней свежие бинты. — Саня, привет! Молодец, что зашел. А мы вот собираемся. Будем бить немцев под Шубинкой. Не все тебе воевать, надо и нам когда-то. — Андрей глухо засмеялся, зашевелились и все остальные. — Да, ты тут не скучай. Давай поправляйся быстрее. А то так и будем врозь воевать. А мы ведь расчет! Так или нет? — Славик задорно подмигнул Сашке и принялся завязывать лямки вещмешка. — Так. — Сашка включился в разговор, все еще продолжая смотреть на смущенную Машу. — Да я-то поправился давно! Медицина вон не пускает. Из-за пустяковой царапины заставляют сидеть без дела. Нате сухарей в дорогу! Ребята для вас скинулись. Сашка прошел к самодельному столу и вывалил из-за пазухи груду разнокалиберных хлебных кусочков. Они с сухим стуком раскатились по деревянной поверхности. — Вот это дело! — Первым к гостинцам кинулся Славик. За ним неспешно подошел Ткаченко. Каждый взял свою долю и обстоятельно распихал по карманам. Сашка сгреб со стола оставшиеся сухари и протянул их Мите: — Бери, завтра вам силы понадобятся. Маша вскинула на Сашку отчаянный взгляд и выскочила из блиндажа. Курсанты в недоумении посмотрели ей вслед. Митя как будто стряхнул с себя оцепенение, заговорил быстро-быстро, словно торопился высказать все, что закипело у него в душе в эту минуту: — Ты не подумай ничего. Мы с ней с трех лет знакомы. Что называется, в одной песочнице выросли. И всю школу за одной партой. А потом она устроилась в училище, в санчасть, ну и я за ней. А хотел ведь в пехотное… Нас еще со школы звали — жених и невеста. — Он замолчал и после паузы закончил, как отрубил: — Прости, Саня. Наш уговор был нечестным. Я боялся потерять Машу и… сподличал. Прости. Сашка взял его за плечи и легонько тряхнул: — Ты чего это, как будто прощаешься? Ты это брось. Вот вернешься и поговорим. Обо всем. * * * Гул далекого боя то приближался так, что закладывало уши, то снова отдалялся, затихая, словно откатывался далеко за горизонт. Колючее морозное солнце, выныривая из-за облаков, ярким светом жгло глаза, в эту минуту нестерпимая боль, как обручем, сжимала голову, и утишить ее можно было только глухим утробным стоном. Яхин метался на подушке, то впадая в короткое спасительное забытье, то выныривая из туманного пространства в знакомую неприятную реальность. В моменты такого пробуждения он ясно различал над собой колышущийся брезент санитарной палатки, слышал стоны соседей и громкие голоса медсестер и врачей. Он изо всех сил пытался вспомнить мгновения последнего боя, но, кроме яркой вспышки и сокрушающего удара по голове, ничего припомнить не мог. Хотя нет — откуда-то из закоулков поврежденной памяти иногда всплывал голос политрука Филиппова, говорившего о чем-то важном и героическом. Он с трудом разлепил глаза. Где-то совсем рядом послышались знакомые голоса, и почти сразу же большие белые пятна заслонили собой все пространство. — Ну, как он? — спросила женщина. — Уже лучше, — ответил ей мужской голос. — Периодически приходит в себя. Слава богу, не обморозился. — Да уж, — усмехнулась женщина. — Хороши бы мы были. Ну, как вы, курсант? Яхин напрягся, силясь различить, кто это с ним говорит, и вдруг радостно узнал эту женщину — военврача Никитину! «Значит, не всю память еще отшибло, — удовлетворенно подумал он и спохватился: — Надо что-то отвечать, она ведь спрашивает». — Я… это… — Он не сразу понял, что это его собственный голос, такой он был чужой и далекий. — Я… Мне уже лучше. Когда вы меня выпишете? Мужчина, а это был военфельдшер Петров — Раиль тоже узнал его, негромко усмехнулся и покачал головой. — Об этом даже не думайте. У вас серьезная контузия, с первым транспортом отправитесь в тыл. — Никитина произнесла это слишком громко. Яхину показалось, что она сделала это специально, чтобы услышали соседи. Ему вдруг стало обидно, словно его отчитали перед строем за недопустимый проступок. Из-за спины Петрова выступило третье белое пятно, оказавшееся Люсей. Она улыбалась ему широкой радостной улыбкой. Яхин обрадовался, хотел было подняться на локтях, но сил не хватило, и он плюхнулся обратно на подушку. — Вот видите, — констатировала Никитина, — никаких выписок до полного выздоровления. — Она улыбнулась чему-то своему и добавила: — Вы у нас на особом контроле, курсант Яхин. Он хотел было возразить — что еще за особый контроль? — снова попытался встать, но взволнованная Люся замахала на него руками: лежи, не вставай! Яхин смирился и заговорил, не отрываясь от подушки. Голос его окреп и уже не казался чужим и далеким: — Нельзя мне в тыл, товарищ военврач! Ротного убили, там кроме Пахомова — одни пацаны зеленые остались! Никитина, делавшая в это время запись в журнале, подняла на него глаза: — Пацаны? А вам самому-то сколько лет? — Двадцать четыре. — А-а, — протянула она с едва заметной улыбкой, — ну, это меняет дело. Нет, вопрос решенный! Она кивнула военфельдшеру Петрову, и они двинулись между коек к другим раненым. Люся задержалась возле Яхина, присела в ногах. — Раиль… — Он различил в ее голосе волнующие нотки. На мгновение боль отступила, к горлу подкатило что-то очень знакомое, в висках бешено застучало. — Я тоже считаю, что тебе необходимо ехать в госпиталь. — Люся… — Ему показалось, что он крикнул, на самом деле просто чересчур громко прохрипел. — Молчи. — Она сморщила нос, как делают перед тем, как заплакать. Но слез не было, вместо этого она тяжело вздохнула и погладила его по голове. — Если бы ты знал, что я пережила… Он смотрел на нее, пытаясь понять, что она имеет в виду. Ему вдруг отчетливо вспомнился их разговор в парке, тогда он сделал ей предложение, и она радостно воскликнула в ответ: «Согласна!» А может быть, ничего этого и не было — все сейчас окуталось плотным туманом, сквозь который ему предстояло долго и упорно пробираться. Люся продолжала гладить его по голове, и Яхину казалось, что время сейчас остановилось. — Ну вот, еще даже не женился, а уже слова не даешь сказать… — по-доброму приговаривала она, — тоже мне командир нашелся… И его вдруг прорвало: захотелось закричать, кинуться к ней в объятья, поцеловать и долго-долго потом глядеть в глаза, запоминая в них каждую искорку, каждый блик. Он порывисто схватил ее за руку и прохрипел: — Шишкина моя единственная! Прости! Прости меня, дурака! Я по жизни вообще-то подкаблучник. Люся сперва удивилась такой перемене, но тут же подхватила его шутливый тон: — Ага, кто бы поверил… Но его уже несло, и она поняла: то, что показалось ей игрой, на самом деле — исповедь, еще одно признание: — Вот честное комсомольское! Это я на людях такой. А дома ни слова против не скажу, вот поженимся — тогда увидишь. Она смутилась, обвела взглядом палату: нет, никто не смеется, не до них сейчас раненым. — Ну, посмотрим. Вот вернусь с передовой, тогда и поговорим. А сейчас — отдыхай. Тебе вредно волноваться… Ты и без того натерпелся. Он не расслышал последних ее слов, она почему-то очень быстро поднялась и поспешила следом за Никитиной. Жуткий вой немецких самолетов все усиливался. Валькирии — в ударе! Казалось, еще немного, и они вместе с бомбами, висящими под тощими крестоносными крыльями, взорвут мозг. Нет сил терпеть этот выворачивающий нутро ноющий звук! Славик сжался в комок и забился под самый казенник орудия. «Юнкерсы» сегодня уже третьим заходом бомбили Большую Шубинку. Позиции на западной окраине деревни казались давно и окончательно перепаханными, но немцам этого было мало: они с кровожадным упорством стремились разнести остатки блиндажей и пулеметных гнезд. Не успели курсанты из пополнения прибыть к месту, как командир третьего батальона старший лейтенант Бабаков с ходу определил им позицию на левом фланге. Артиллеристы торопливо занимали огневой рубеж, определяли ориентиры и налаживали связь. А дальше началась свистопляска! Авианалеты чередовались с артобстрелами и неуверенными попытками немцев выбить обороняющихся с насиженных мест. Расчет Шемякина успел сделать всего несколько выстрелов по пехоте, а дальше… пришлось укрываться от шквала минометного огня и авиабомб. Рядом со Славиком согнулся в три погибели заряжающий Андрей Ткаченко. У него не получалось полностью укрыться за щитком сорокапятки, поэтому он то и дело выглядывал наружу, распрямлял затекшие ноги, а заодно докладывал обстановку.