Поход

На противоположном берегу раздались крики радости, а у нас началась большая суета. Народ, бросая инструмент, ринулся прятаться в вырытые окопы, на ходу надевая рубахи и подбирая оружие. В городе особой паники не возникло, так как большинство населения всё ещё оставалось за городом. Я перевёл бинокль на противоположный берег и увидел на позиции для пушек китайского офицера на коне. Судя по форме – в высоком звании. Указал на него старшему якуту. Тот, всмотревшись через реку, кивнул головой, снял с плеча винтовку, пристроил её на бруствер и начал целиться. Я навёл бинокль на китайского офицера. Когда ожидаешь выстрела, он всегда случается внезапно. Выстрел – и офицер сполз с седла. Якут разразился длинной фразой с каким-то раздражением.

– Что он сказал? – спросил я казака-забайкальца, который продолжал меня сопровождать.

– Ругается, что плохо попал. Не убил, а только ранил в плечо. Винтовка старая, глаза старыми стали. Плохо видит, – ответил тот.

В полном изумлении я уставился на якута. Я в четырехкратный бинокль не смог толком рассмотреть, куда он попал. Это какая же у него острота зрения? Больше четырехсот процентов? А какая же была, когда он хорошо видел? Потом перевёл взгляд на его винтовку. Кажется, Мартини-Генри, но не уверен. И как он из этого старья умудрился попасть?! В голове промелькнула интересная мысль, и я подозвал своего денщика, который, увидев меня, возвращающегося на позиции, присоединился к нашей группе. Отдал ему распоряжение на ухо, а сам стал выглядывать цель для старшего сына на артиллерийской позиции. В общем, из девяти выстрелов, которые сделали якуты, получились следующие результаты: у отца – один ранен, один убит. У старшего сына – один убитый. У младшего – один ранен. В общем, двадцать копеек семейство заработало и заставило замолчать две китайские пушки. Прислуга вся попряталась в укрытиях. Дёшево, сердито и эффективно!

В это время вернулся Хохлов и принёс кофр с мосинкой, специально изготовленной для снайперской стрельбы. С собой в командировку я прихватил десять таких, но оптических прицелов, изготовленных аналогично прицелу укороченного одна тысяча сорокового года из моего мира, было всего два. Объяснять, как работать с оптикой, якуту не собирался, тем более, он и русского языка не знает, но дать отличную винтовку – почему бы и нет. Реклама и пиар требует жертв. В кофре также хранились средства для чистки оружия и десять снаряженных обойм со специально отобранными патронами.

Когда я открыл чехол, старший из якутов прошептал что-то похожее на: «О, Сюгэ тойон!» В его черных глазах зажегся какой-то фанатичный огонь. Он даже не удержался и, присев на корточки, погладил приклад винтовки из ореха.

– Переведи ему, – обратился я к казаку. – Здесь пятьдесят очень хороших патронов. Я дам ещё сто таких же. Если он убьет сто маньчжуров, то винтовка его.

Старший из якутов, выпрямившись, выслушал казака, улыбнулся и произнёс несколько предложений.

– Ваше высокоблагородие, он говорит, что ему надо потратить десять патронов, чтобы привыкнуть к оружию. Если винтовка так же хороша, как выглядит, то все остальные пули найдут свою цель. Он поражён вашей щедростью.

Вручив кофр якуту, оставил Хохлова и забайкальца с новорожденной группой снайперов; наказав последнему, чтобы выбивали прислугу пушек, направился, несмотря на продолжающий орудийный огонь, в больницу. Пора было проведать Бутягиных и Машеньку.

Доехать до больницы не получилось. На полпути меня перехватил посыльный от полицмейстера. На крыльце полицейского управления узнал от Батаревича, что казаки и ополченцы из переселенцев нашли большой лагерь китайцев, где их было около двух тысяч человек, и сейчас гонят их на лесопилку. Полицмейстеру нужна помощь хотя бы из двух расчетов пулемётов, чтобы сдержать такую толпу.

Под непрекращающимся артиллерийским огнём я вернулся на позиции на берегу и, взяв на всякий случай четыре расчета, вернулся к полицейскому управлению, где нас должен был дожидаться посыльный. Тот оказался на месте, и мы потрусили неспешной рысью навстречу большому конвою из китайцев.

Увиденная картина добавила адреналина в кровь. От деревни Астрахановки по дороге вдоль реки Зеи по два-три человека в ряд передвигалась колонна китайцев, растянувшаяся почти на две версты. По бокам её сопровождали два десятка верховых, уставших и злых, как черти, казаков, то и дело пускавших в ход нагайки. Ещё в охране было три десятка переселенцев, вооруженных американскими топорами на длинных ручках. Такой топор входил в инвентарь, выдаваемый переселенцам. У некоторых из них за поясом я также увидел револьверы.

Я подъехал к группе верховых, сопровождавших полицмейстера, вокруг которой собиралась большая толпа жителей Благовещенска, пережидающих в этом месте уже вторые сутки артиллерийский обстрел. Видя, что Батаревич занят активной беседой с горожанами, направился с казаками к колонне.

– Скажи-ка, братец, где вы их столько нашли? – поинтересовался я у казака Амурского полка с лычками старшего урядника.

– В трёх верстах за Астраханкой, ваше высокобродь, вытирая рукавом пот со лба, ответил казак. – У них там целый полевой бивак был оборудован.

– Как же вы их стронули-то с места? Их же чуть ли не в сто раз больше было?

– Немного повоевать пришлось. Когда уходили, у них и оружие кое-какое нашлось. Из огнестрельного в основном револьверы. Но хлипкие душой они. Как пару десятков узкоглазых, что оружием грозить да стрелять начали, в землю вбили, так остальные как шёлковые стали, – урядник устало, но победно улыбнулся. – В конце конвоя две подводы с отобранным оружием едут. По дороге ещё много подобрали. Идут и сбрасывают под ноги. Тьфу, слабаки, – казак, чуть свесившись с седла, сплюнул на землю.

– А по дороге бежать не пытались? – поинтересовался я.

– Было несколько человек. Да от пули не убежишь. Если бы все врассыпную кинулись или напали, тогда бы вырвались. А так!.. Аники-воины, нет в них стержня нашего казачьего.

«Н-да, никакого тебе либерализма и толерантности, – усмехнулся я про себя. – Обнажил оружие – умри. Интересно, сколько казачки народу положили и что им за это будет?!»

За разговором с урядником и своими мыслями не заметил, как доехали до места, где остановился полицмейстер. Батаревич, закончив что-то говорить жителям, присоединился к нашей группе.

– Что будем делать, Тимофей Васильевич? Я же не предполагал, что мы их почти всех соберём. Почитай, три тысячи народу набирается. Куда их девать?

– Отправить на ту сторону. И отправить немедленно. Если сегодня ночью будет штурм города, то никакие стены не удержат три тысячи потенциальных противников.

– Господи! Как их переправлять-то? – покачиваясь в седле, полицмейстер достал платок и, сняв фуражку, вытер струйки пота, катящиеся по вискам.

– На лесопилке полно бревен и досок, на самой реке рядом с ней много сплавленного леса. Пусть китайцы делают плоты. Сплавим их в Амур по Зее. Там как раз течение к китайскому берегу направлено. Доберутся. Кто плавать не умеет – на плоту, кто умеет – то держась за канаты, которые можно пустить по бортам плотов. Я тут прикинул, плот из пятнадцати бревен диаметром в фут и длиной в четыре сажени сможет нести пятьдесят человек.

– И стоить будет семь-восемь рублей. А таких надо шестьдесят, – грустно сказал полицмейстер и вновь стёр пот с висков. – Не думаю, что Павел Васильевич согласится потерять пятьсот рублей. Лесопилку-то он, как гласный городской думы, предоставил для моих нужд, когда я объяснил ему проблему. Но потерять почти тысячу стволов леса. Даже и не знаю, Тимофей Васильевич, как обратиться к нему с такой просьбой.

– Леонид Феофилактович, думаю, что директор-распорядитель Амурского золотопромышленного общества найдёт в себе силы пожертвовать на оборону города пятьсот рублей, – я потеребил темляк шашки. – Представьте, какие потери будут, если город захватят китайцы, которым на помощь смогут прийти вот эти вот три тысячи, можно сказать, пленников. От них надо срочно избавляться. Не расстреливать же их безоружных?!

– Бог с вами, Тимофей Васильевич! Какие расстрелы, – Батаревич судорожно перекрестился и продолжил: – Хорошо. Если возможно, проконтролируйте размещение китайцев на территории лесопилки, а я поеду к Мордину.

На лесопилку Батаревич приехал, когда за забор загоняли последних задержанных китайцев.

– Тимофей Васильевич, всё отлично! – полицмейстер просто лучился довольствием. – Павел Васильевич разрешил для переправы использовать любой материал, что есть на лесопилке. Даже обещал прислать свой буксир, чтобы ускорить сплав плотов по Зее.

Оставив полицмейстера организовывать массовый сплав китайцев на плотах, направился в город. Надо было где-то перекусить, увидеться с Бутягиными и Беневской, узнать, почему молчит наша артиллерия, договориться с Орфеновым, чтобы на время заплыва «пятой колонны» перебросить для подстраховки в устье Зеи оставшиеся расчёты пулемётов, ну и уточнить счёт у снайперской команды. Такие вот первоочередные задачи и порядок их решения. Как говорится, война войной, а обед по расписанию.

С учётом этого заехал к Тарале и, как оказалось, угадал. Попал на обед прислуги. Арсения дома не было. Быстро умылся, побрился, переоделся в казачью форму, перецепил награды и ещё быстрее пообедал наваристыми щами с требухой из большого чугунка и свежеиспеченным хлебом.

«Вкуснота, да ещё горяченькое, – наслаждался я, отправляя в рот ложку за ложкой вкусного супа и откусывая ещё теплого хлеба. – Теперь готов трудиться день и ночь. Но поужинать также не помешало бы, определиться бы где».

Быстро договорился с кухаркой, чтобы она организовала судки с остатками щей и ещё какой-нибудь снедью, да побольше всего. А её мужу сказал, чтобы тот закладывал тарантас Таралы, чтобы всё это отвезти в больницу общины сестёр милосердия. Почему-то была у меня уверенность, что с едой для персонала и больных там сейчас не очень хорошо. Всё это простимулировал финансово, вручив кухонной хозяйке трехрублевую банкноту.

С обстановкой в больнице я угадал. Как оказалось, питались персонал и больные пищей, которую готовили в ближайшем трактире. Только вот тот вторые сутки не работал. Поэтому то, что я привёз, пошло на ура. Горячее пошло на питание раненым, которых в больнице было пять человек, включая подполковника Кольшмидта. Персонал перекусил всухомятку, наделав бутерброды с ветчиной и колбасой, которых я привез достаточно. Чтобы поднять настроение медицинскому персоналу, научил медсестёр есть «правильные», по мнению кота Матроскина, бутерброды. Как благодарность, увидел на их измученных работой, тревогой и бессонницей лицах улыбки. Немного пообщался с Виктором Бруновичем, который чувствовал себя для своей раны очень хорошо. Пересказал ему новости обороны города.

Потом пришла пора прощаться с милыми для меня людьми. Как-то так получилось, но за эти дни Бутягин, можно сказать, стал администратором-хозяйственником этой больницы, Марфа-Мария – врачом по всем болезням, а шесть медсестёр, включая Марию, – основным медперсоналом по уходу за ранеными. Пообещав Бутягину решить вопрос питания, поцеловал чуть дольше, чем остальным, ручку Беневской, что заставило ту мило покраснеть, отправился к военному коменданту.

У Орфенова пробыл не долго. Николай Александрович выделил из своей казны деньги на питание для больницы по нормам для больных и персонала, для Бутягиных и Беневской – по офицерским нормам. А я пообещал ему, что договорюсь с кухаркой купца Таралы о готовке пищи, а с её мужем – о доставке в больницу. Наша артиллерия не стреляла, как объяснил комендант, потому что готовили укрепленные позиции для орудий, устраивали наблюдательные пункты на соборе и пожарной каланче, тянули телефонную линию, составляли карту огня, намечали реперные точки. Ближе к вечеру проведут пристрелку. Резерв с пулемётными расчетами в устье Зеи подполковник разрешил забрать и был очень рад новостям о сплаве китайцев на их берег.


Только прибыл на позиции казаков, тут же нарисовался Хохлов.

– Ваше высокоблагородие, я там вам пообедать припас, – произнёс денщик, показывая в сторону оврага, где казаки организовали что-то вроде кухни и столовой.

– Спасибо, Севастьяныч, я у Таралы пообедал. Так что съешь обед вместо меня или кому предложи, если сам сыт. И вот ещё, – я открыл офицерскую сумку и достал из неё завернутый в чистую холстину небольшой свёрток. – Держи, я тут для тебя несколько бутербродов с ветчиной сделал. До вечера на такой жаре закиснут. Так что надо немедленно их съесть.

Хохлов взял свёрток в руки, а в его глазах блеснули слёзы.

– Благодарствую, ваше высокоблагородие.

– Давай быстрее обедай. Я тут сейчас инструктаж проведу с расчетами. И нам надо будет выдвигаться к устью Зеи. И, кстати, где якуты и какой у них счёт?

– Ушли обедать. У отца уже почти два десятка. Все наглухо. Старший сын пятерых подстрелил, троих точно насмерть. Младший только двоих. Отец ему запретил больше стрелять. Патронов много тратит впустую. Да и китайцы перестали по берегу свободно разгуливать. В траншеях прячутся, – отрапортовал Севастьяныч и направился обедать, а я проводить инструктаж.

Когда солнце начало клониться к закату, наш небольшой отряд с шестью пулемётами расположился в устье Зеи на полуострове, который в моём мире образует затон имени Ленина, на том месте, где стоят очистные сооружения. Быстро оборудовали позиции для стрельбы лежа и стали ждать.

Вскоре сверху Зеи показался буксир «Бурлак», тянувший за собой длинную вереницу плотов, которые были куда шире, чем предложил я, и вмещали больше ста человек. Течение Зеи и Амура позволяло пройти по фарватеру таким большим сооружениям. Видимо, опытные плотогоны предложили такую конструкцию.

Буксир прошёл мимо нас и вошел в течение Амура. Плоты потянулись за ним, а на полуострове появились казаки и вооруженные ополченцы, сопровождавшие по берегу этот караван. По зазейскому берегу также шли казаки и ополченцы. Когда три четверти плотов были уже в Амуре, со стороны Сахаляна китайцы открыли ружейную стрельбу, а потом загрохотали орудия. Рядом с буксиром встало несколько водяных столбов.

В бинокль я увидел, как один из матросов буксира отрубил на корме пару канатов, прикреплённых к первому плоту. После этого буксир начал разворот, чтобы уйти назад в Зею. Между тем снаряды начали рваться рядом с плотами, на которых началась паника. Люди начали падать в воду. Стрельба с китайского берега нарастала.

– Ваше высокоблагородие, они что, своих расстреливают? – повернув в мою сторону голову, спросил лежащий за пулемётом Журба.

– Я вижу то же самое, что и вы все. Да, расстреливают!

Казаки на позициях загомонили, поминая по матери узкоглазых и их происхождение от различных животных.

С последних плотов, находящихся ещё в Зее, китайцы, умеющие плавать, начали прыгать в воду и плыть на наш полуостров и зазейский берег.

– Что с ними делать будем, ваше высокоблагородие?! – указывая на пловцов, вновь спросил меня Журба.

Я смотрел на китайцев, пытающихся вплавь добраться до полуострова, и не мог отдать приказ на открытие огня по ним. Афганистан и Чечня многое во мне изменили, так же как и та боль, которую причинили мне хунхузы в этом мире. Но отдать приказ на расстрел беспомощных людей я не смог. При этом понимал, что среди них могут быть сочувствующие ихэтуаням, и они способны ударить в спину в самый неподходящий для нас момент. Прикинув, что к нам на полуостров плывет не больше сотни китайцев, отдал приказ не стрелять.

«Если что, этих привлечем к копанию окопов. Сто-двести ходя – это не три тысячи», – подумал я, отдавая распоряжение.

Между тем избиение каравана плотов с китайцами самими же китайцами продолжалось. Один из снарядов попал в плот, и тот раскололся, в результате чего все находящиеся на нём полетели в воду. Буксир «Бурлак» получил снаряд в левую скулу и начал быстро тонуть, с него в воду посыпались матросы и поплыли на наш берег.

Передние плоты течением Амура начало прибивать к китайскому берегу, и обстановка стала ещё ужаснее. Выскочившие на берег то ли ихэтуани, то ли регуляры начали безжалостно рубить пытавшихся выбраться на берег безоружных сограждан.

«Что же, “благовещенская утопия” состоялась. Пускай не так, как в моём мире, но состоялась», – подумал я, опуская бинокль на грудь.





Глава 20. Освобождение




– Тимофей Васильевич, позвольте вам представить редактора и издателя «Амурской газеты» господина Кирхнера Александра Валерьяновича, – произнёс полицмейстер Батаревич, мгновение назад подошедший ко мне вместе с мужчиной лет сорока, одетым в косоворотку, пиджак и брюки, заправленные в сапоги. На голове у Кирхнера была фуражка с чиновничьей кокардой, из-под её козырька торчали очки, усы и борода, как у кота Базилио из фильма про Буратино, роль которого сыграл Ролан Быков.

– Приятно познакомиться, господин капитан, – вежливо произнёс Кирхнер, а потом затараторил: – Господа, это просто бесчеловечно! Как можно убивать своих сограждан без суда и следствия? Хорошо, что фотограф газеты заснял бесчинства ихэтуаней и маньчжурской военщины. Необходимо правду об этих событиях довести до международной общественности.

Я, стоявший у кромки берега полуострова в устье Зеи и наблюдавший, как продолжается избиение китайцев и маньчжуров, которых мы попытались переправить на их берег, аж вздрогнул от этих фраз. Настолько и тон, и содержание были похожи на визги правозащитников типа Новодворской и Ковалева в моём времени.

«Правду, конечно, надо донести, – подумал цинично я про себя, отключив слух от сыпавшего правдолюбскими лозунгами Кирхнера. – Только какую правду? Да, китайцы расстреляли плоты, рубят своим согражданам на том берегу головы. По моим прикидкам две трети состава сплавлявшихся уже заставили заняться проблемой переселения души, но и мы отличились. Не один десяток на тот свет отправили, пока не начали переправу на плотах. Да и сейчас на зазейском берегу народ резвится, загоняя назад в реку пытавшихся вернуться после такой встречи на наш берег китайцев. И как я рассмотрел через бинокль, в руках у казаков часто мелькали шашки, а не нагайки. Да и выстрелы с нашего берега раздавались. Озлобилось местное население на соседей через реку, после всего того, что они натворили. А лучший способ решения проблемы с китайцами на нашем берегу – «нет человека, нет проблемы». Вот такая вот она – правда! На полуострове моё присутствие, да Батаревича, не дало казакам и ополченцам разгуляться. Только поэтому чуть больше сотни китайских и маньчжурских пловцов сохнут на берегу, согнанные в тесную кучку, а не поплыли дальше по течению живыми или мертвыми тушками. Хотя и на зазейском берегу не все зверствуют. И там, вижу, начали формировать колонну из спасшихся китайцев».

Как потом выяснилось, на наш берег в районе устья Зеи выбралось в общей сложности около трехсот человек из сплавляемого конвоя. Вероятнее всего, ещё столько же или больше смогли выйти на берег дальше по Амуру, не доплывая до нашего первого поста. И это могло стать большой проблемой. Среди маньчжурских деревень на нашем берегу они могли найти укрытие, несмотря на то что основная масса жителей этих поселений ушла на китайский берег.

Для решения этой проблемы Грибский ранним утром четвертого июля направил к первому посту две сотни Амурского казачьего полка, сформированные из казаков-льготников. Но до этого вечером третьего числа наконец-то состоялась моя встреча с братами. Льготники второй очереди из Албазинского и Черняевского округов с большим трудом, но добрались до Благовещенска, где по берегу, где на различных плавсредствах. Амур в верховьях обмелел, поэтому путь вместо трех-четырех дней занял десять. Из них сформировали четвёртую сотню, которой командовал мой старый знакомый по юнкерскому училищу сотник Волков Леонид Петрович – поэт Приамурья. В неё попали все мои браты-казаки и Ромка Селиверстов, получивший наконец-то звание хорунжего. Дан, или хорунжий Данилов Пётр был субалтерн-офицером в пятой, которой командовал сотник Резунов Владимир Михайлович.

С братами удалось только обменяться кивками, когда сотня входила в город, а вот с Даном и Лисом вечером посидели за ужином дома у Таралы. Арсения не было, но его кухарка, готовившая для больницы, накрыла на стол и нам. Браты повзрослели, возмужали, правда Ромка так и остался шалопаем и сорвиголовой, а вот Пётр превратился в степенного, рассудительного молодого офицера.

Ужин долго не продлился, так как и мне, и братам надо было бежать по делам службы, но новостями удалось обменяться. Я рассказал о своих приключениях в Таку и Тяньцзине. Ромка тут же загорелся и дал клятву, что в этой войне также заслужит либо Георгия четвертой степени, либо Золотое оружие. Дана же больше интересовала обстановка, сложившаяся в Благовещенске и его окрестностях, а также планы командования. Потом настал их черёд рассказывать новости.

Из братов, кроме Ромки, Дана и Савина Женьки, все женились и стали уже отцами. Умерли старейшины – дед Давид Шохирев и дед Митрофан Савин. Старый дед Гусевский Ион, несмотря на свои семьдесят девять лет, скрипит потихоньку, ещё иногда приходит в станичную избу на собрания. В школе казачат всё отлично. Ещё бы, три выпускника стали офицерами. Её пришлось расширять. Руководит школой теперь Башуров Михаил, выигравший в своё время скачки при первом посещении Благовещенска цесаревичем Николаем. Три года назад его подстрелили хунхузы, после чего из-за ранения списали в запас. Дмитро Шохирев стал станичным атаманом, передаёт мне огромный привет.

Савины и Селивёрстовы наконец-то притерлись семьями между собой. Вместе ведут многие дела в станице: трактиры, гостиницы, магазины, пару канатных мастерских. Богатеют потихоньку. С прошлой осени подмяли под себя все перевозки от станицы до Зейского склада, торгуют лошадьми. Мой Беркут все ещё улучшает породу в табуне дядьки Петро. Анфиса и Семён подарили мне ещё племянника и племянницу, об этом я знал из писем. Но приятно было послушать рассказ Ромки о смешных эпизодах из их жизни. Тот тоже младших детей сестры увидел впервые за три года. До этого в станицу у Ромки не получалось вырваться – учеба, служба. Посидеть бы за столом подольше, но дела были у всех.

Ромка и Пётр уехали в расположение своих сотен, а я направился в резиденцию военного губернатора. Поприсутствовал на вечернем совещании, узнал, что завтра пришедшие сотни при двух орудиях направятся к первому посту. По дороге уточнят обстановку в маньчжурских деревнях зазейского клина. Если возникнет необходимость, то зачистят его от вооруженных хунхузов. Спасшихся китайцев – чуть больше трех сотен – вновь разместили на лесопилке. Их решили использовать на городских работах, как военнопленных. Пристрелка орудий была проведена, и завтра с утра артиллеристы попытаются нанести эффективный ответный удар по Сахаляну.

Грибский с полковником Печёнкиным, который должен был возглавить поход двух сотен, меня не отпустил, оставив помогать военному коменданту в городе. С Иваном Николаевичем Печёнкиным у меня были сложные отношения. В своё время он как бы присвоил себе смерть убитого мною хунхузского главаря Золотого Лю, стал через это войсковым старшиной. Шесть лет назад получил полковника и принял под командование Амурский казачий полк.