Полнолуние

1




Голуб узнал этот сломанный нос.

Увечье на лице сразу бросалось в глаза. Это не привлекало специального внимания, потому что вокруг сейчас хватало не только взрослых мужчин, но и женщин и даже детей, лишенных войной рук, ног, глаз. Рядом с безногим танкистом, у которого еще и обгорела часть лица, бородач с неуклюже вывернутым набок, расплющенным на переносице носом выглядел чуть ли не баловнем судьбы. Но взгляд Голуба зацепился за что-то знакомое — и он тут же отодвинулся в сторону, чтобы Офицер случайно его не заметил.

Почему и каким образом тот вынырнул именно в Сатанове, Голуб понятия не имел, но особенно этим не обеспокоился. Игоря Вовка он оставил на берегу реки, в тайге, возле подрезанного Балабана. Теперь Офицер тут, их пути пересеклись, и такой расклад Голуба не удивлял. Разве что в который раз получил подтверждение: мир на самом деле теснее, чем кажется. И сразу начал думать, чем грозит или, наоборот, помогает ему появление типа, с которым довелось вместе рвать когти.

Рассказать Теплому про Офицера нужно. Вряд ли он легавый, и там, в лагере, мусора провернули хитрую комбинацию с его вводом в ближний круг Проши Балабана. Конечно, от них можно ожидать какой угодно подлянки. Но на выходе любая игра должна была иметь старт и финиш. Реальной же, вменяемой конечной цели именно для такой долгосрочной комбинации Голуб со всем своим немалым криминальным опытом не видел.

Вывести на побег самого Балабана? Для чего? Ну, допустим, был план, но его и правда мог поломать Голуб. В таком случае для чего играть дальше?

Нет, сто пудов… Хорошо, пусть девяносто, железных девяносто, что Офицер выбрался из тайги. Ему тоже подфартило, и теперь они в одинаковом положении. Это может пригодиться Жоре Теплому — а может и не заинтересовать. Подумаешь, еще один бродяга-беглец. Толку с него.

Собственный вид Голуба позволял слиться с толпой и раствориться в ней. Старая, местами дырявая кожаная летная куртка поверх много раз стираной гимнастерки без ремня, такие же старые солдатские галифе, давно не чищенные сапоги. Вместо пилотки или фуражки — обычная кепка, козырек низко на глазах. К тому же старательно хромал, притворяться комиссованным после ранения помогала самодельная трость. В задымленную и заплеванную чайную при местном базаре зашел один из десятков тысяч неприкаянных горемык, одетых с чужого плеча. Подобные ему где-то в скитаниях или потеряли, или пропили все более-менее пристойное, что имели. И наверняка знают — никто нигде их таких с фронта не ждет, вот и пытаются хоть где-то кинуть якорь. Чтобы не скатиться в нищенство, потому что скоро зарядят дожди, дальше — холода, крыша над головой позарез нужна. Если повезет, то и пригреет какая невеселая вдова. Все ж таки руки-ноги при мужике, а хромает — так бог с ним, не так страшно, не человеческий обрубок.

Конечно, Голуба сейчас вдовицы не интересовали. Под видом комиссованного красноармейца, которому нужно за что-то зацепиться и на какое-то время осесть, он толокся среди людей, ненавязчиво расспрашивал о работе и будто между прочим намекал: мол, есть ли тут в селе военный склад? Фронт давно и быстро пошел вперед, однако склад остался. Поставили взвод солдат для охраны, командир наладил караульную службу. Но чем дальше, тем больше молодым здоровым бойцам надоедало сидеть в глубоком теперь тылу. Правда, не всем, кое-кто даже успел поджениться среди местных. Но приказа отправляться на фронт не поступало. Наоборот, часть склада переоборудовали под продуктовый, для местных нужд. Да и обмундирование новенькое осталось на балансе. Не только советское. В наследство от немцев, которые этот склад еще раньше оборудовали на околице, в старой конюшне, перешли комплекты формы и постельного белья достаточно пристойного качества.

Итак, с мая склад из сугубо военного, интендантского объекта превратился в целое структурное подразделение. Уже только стеречь его недостаточно: оброс тыловой бюрократией, которая нуждалась в кадрах. Так что «на складах», как говорили в Сатанове, можно было найти работу. Тем более вчерашним фронтовикам, которые имели целые руки и крепко держались на ногах.

Склад, вернее его содержимое, интересовал Жору Теплого уже давно. И подбираться туда нужно было долго и осторожно, шаг за шагом, не вызывая лишних подозрений.

Замысел был очень простой. Одним наскоком захватить все, что можно забрать со складов за раз. Марш-броском рвануть от Сатанова до Проскурова, там скинуть всю добычу оптом по заранее договоренной цене барыгам — и раствориться с живыми деньгами. На этом этапе Теплый рассчитывал распустить банду, чтобы потом, через какое-то время, встретиться подальше отсюда. Желательно в большом городе. В Киеве, а еще лучше — в Харькове, откуда до Жориных родных мест рукой подать.

Как успел убедиться Голуб, земля в Каменце и вокруг начинала гореть у Теплого под ногами. Потому тот обрадовался его появлению, пусть и устроил неприятную проверку. Ведь он — новый в этих краях человек, нигде не светился и способен передвигаться по городу и окрестностям свободнее других. Придумать соответствующую легенду — и можно посылать кента в разведку. Задание Голуба — вынюхать все связанное со складами.

Ясно, расклад смены караула вряд ли выйдет узнать. Такие вопросы сами по себе звучат подозрительно. Но стоит попробовать разговориться с кем-то из служивых. Они же скучают, когда идут в увольнение, — им некуда себя девать. Разве что чайная при базаре, ее мужчины не обходят, и бойцы, которые несут службу на складах, ничем не хуже. Какие еще развлечения в небольшом поселке…

Вот почему Голуб пошел в чайную.

Где и узрел Офицера.

Тот зашел в затянутое сизым табачным дымом помещение, сразу двинулся к самодельной фанерной стойке, поздоровавшись с несколькими знакомыми по пути. А Голуб, расположившись с кружкой пива в компании таких, как он сам, всего лишь в нескольких метрах от того места, немедленно закашлялся. Опустил голову, позволил похлопать себя по спине. При этом переместился так, чтобы Офицера ему перекрыл один из новых знакомых.

Из-за традиционного шума никто не обратил внимания на мужика, которому разбавленное пиво пошло внезапно не в то горло. Точно так же не обращали внимания здесь на безногого танкиста с баяном: даже тот, кто попадал в чайную впервые, узнавал: зовут его Вася. Калеку прикатывает сюда на самодельной тележке с колесиками дочка, девочка лет десяти. Доставляет аккуратно, ровно на время открытия. А когда пора закрываться — возвращается за папой. Денег баянисту почти не бросают, зато постоянно подкармливают и подпаивают, и вот таким, сытым и пьяненьким, ребенок забирает отца домой. Ведь иначе придется думать, как накормить героя войны самим — ее мама работала в одной из поселковых контор, упорядочивая бесконечные бумаги.

Взяв себе пива, Офицер на ходу плеснул немножко в подставленную кружку баяниста, перекинулся с ним несколькими фразами. О чем говорили, Голуб не услышал, да и не очень хотел. Стараясь не попадать в поле прямого зрения того, кто готов был убить его на берегу Глухой Вильвы, он не сводил взгляда с бородача. При этом поддерживал не слишком обязательную беседу с местными завсегдатаями. Долго Офицер в чайной не задержался, натянул кепку, вышел, махнув на прощание знакомым.

Сразу же попрощался и Голуб.

Он дал Вовку небольшую фору, а потом увязался следом.

Будний день клонился к вечеру. Игорь пересек базар, который начинал сворачиваться. Не оглядываясь по сторонам, двигаясь так, будто ему ничего тут не угрожает, довел шпиона до знакомого уже тому Дома культуры. Там Офицер о чем-то коротко переговорил с немолодым человеком. Тот пристроил на специальную доску с надписью от руки «Кино» самодельную афишу с рукописным: «Завтра по просьбам — „Чапаев“!» — а тогда, дружески хлопнув его по плечу, открыл двери и исчез внутри.

Первый порыв — подойти к дядьке с афишей и спросить, кто такой этот с бородой, — Голуб укротил. Причем с определенным усилием. Непременно же ляпнет потом Офицеру: мол, интересовался тобой тут один, будто между прочим. Вовк насторожится, потому что залег на дно, рыло в пуху, тени собственной шугается, факт. Так что решил пока прикинуть, кем его бывшего солагерника могут в этом Сатанове считать.

Ответ нашелся быстро. Не иначе пристроился Офицер тут, в Доме культуры. Придурился кем-то, тянет лямку обычного советского человека. Служит, получает продуктовые карточки.

Ну-ну…

Площадка перед домом была небольшая, однако довольно открытая. Оставаясь тут дольше, Голуб мог засветиться. Потому, забыв про свою главную цель, он отошел и расположился со своей тростью так, чтобы видеть крыльцо и входные двери. Не живет же Офицер там, не спит. Хотя… хрен знает, как тут у него все сложилось. Голуб приготовился ждать долгонько, даже начал думать, куда бы переместиться, поменять точку. Но меньше чем за час из помещения вышли один за другим несколько человек. Преимущественно женщин, если не считать пожилого киномеханика. Одна вела за руку мальчика лет семи, видно, брала с собой на работу. Офицер покинул здание последним. Сперва старательно запер на висячий замок входную дверь, потом обошел здание по периметру, закрывая снаружи ставни на окнах. Уже сгустились быстрые сентябрьские сумерки, и Голуб понял: рабочий день закончился. Значит, и правда пристроился здесь ловкий Офицер. Кем? Ключником… или сторожем, так, наверное, правильнее будет.

Не обращая ни на кого внимания, ведя себя на удивление спокойно, Игорь двинулся в сторону, противоположную той, где занял позицию Голуб. Тот же, снова дав ему отойти, похромал следом. Стараясь держать дистанцию и при этом не забывать хромать на ту ногу, на которую припадал.

Так Офицер вывел его через весь поселок на самую окраину. Где прошел мимо двух разрушенных хат, зашел в третий двор, крайний на этой улице, — дальше начинался лес. Перешел двор, ступил на крыльцо. Повозившись с замком, исчез в доме.

Голуб задумался. Итак, он выследил Офицера и знает, где его логово. Что это дает? Зайдя в ближайший брошенный двор, он присел за забором, закурил. Сделав несколько затяжек, сразу подхватился, погасил цигарку. В этих краях чужие не ходят, тем более не прячутся и не курят.

Судя по страшным историям о волках-оборотнях, которых ему довелось наслушаться в Сатанове, всякий незнакомец, особенно тот, кто скрывается на окраинах и возле разрушенных хат, вызывает нежелательное подозрение. Черт его знает. Вдруг за оборотня примут и на вилы, глядишь, наколют с перепугу. Лучше убраться от греха.

Еще раз зыркнув вокруг, Голуб легко перебрался через полуразрушенный забор. Оглянулся на дом, в котором исчез Офицер. Окно слабо светилось: зажег свечку или керосиновую лампу. Тихо сидит в своей норе, даже не знает, что уже рассекречен.

Сплюнув, Голуб захромал назад. По большому счету, в поселке его больше ничто не держало. Все, что хотел, он узнал. А ведь собирался еще днем возвращаться в Каменец, но решил на всякий случай чуток задержаться.

Так бы и прозевал старого знакомого.

Ну-ну…






2




Общее собрание Левченко проводил днем.

На вечерний киносеанс привезли «Чапаева». Директор Дома культуры ленту из области едва не зубами выгрызла. Даром что две недели назад, в начале сентября, уже крутили. У партизан директор была парторгом, сменив на этой должности убитого в бою мужа, секретаря партийной организации отряда. Отличалась грубым прокуренным голосом, могла построить комсостав. В самом Сатанове с ней мало кто желал заводиться серьезно. Андрей был уверен, что Парторгшу, как ее тут называли, побаивался даже Сомов. Хотя случая убедиться в этом не представилось: начальник отдела НКВД и бывшая партизанка странным образом почти не пересекались ни по делам, ни лично. Несмотря на это Левченко придумал для себя пояснение — главный местный чекист обходит Парторгшу десятой дорогой, и это начальника милиции вполне устраивало.

Сам же Андрей невольно принял ее удар на себя, заикнувшись про важность таких собраний и призвав провести их перед показом «Чапаева».

— Все равно же видели, Тамара Васильевна! Каждый на память знает, пацаны вон пересказывают!

— Товарищ старший лейтенант! — пробасила Парторгша в ответ. — Вы товарища Левитана по радио слушаете? Знаете, что наши войска окружили фашистов под Яссами? Котел им там устроили. Пусть варятся, паскуды, в своей смоле.

— Я слушаю сводки информбюро, Тамара Васильевна. При чем тут кино про Чапаева?

— Чувство победы, товарищ Левченко! На всех фронтах наши побеждают! Говорят, Финляндия вступила в войну, вместе с нами бьет общего ненавистного врага. А мне что предлагают в области? «Ошибку инженера Кочина»? «Бесприданницу», где красивую артистку в конце убивают? Или комедию «Сердца четырех»! Тоже мне, для поднятия боевого духа трудового народа в тылу! «Чапаев», товарищ Левченко! Только «Чапаев»! И я объясняю это товарищам в культотделе…

— Тамара Васильевна, разве Чапаева в конце не убивают?

— Демагогия, товарищ Левченко! Нашего Чапаева не убивают! Он гибнет за дело революции в неравной битве с врагом! А буржуйскую дамочку другой буржуй таки убивает! И правильно делает, между прочим! Гибель Чапаева тогда, в те времена, вдохновляет наших людей на победный дух теперь! Потому надо крутить сейчас именно это кино, товарищ Левченко, идеологически, я сказала бы — политически важно! Будете спорить?

— С вами тяжело спорить, Тамара Васильевна, — согласился Андрей. — Разве что грызться.

— Тоже нет смысла, кстати. Все равно вы свою лекцию не будете читать ни перед «Чапаевым», ни вместо «Чапаева».

Левченко вздохнул, представив, как с этой женщиной-кремнем приходилось уживаться партизанам и сейчас договариваться другим людям.

— Вы не понимаете. Не собираюсь я лекции читать. Но в поселке у нас тихая паника. Причина — никому не нужные сплетни про якобы волков-оборотней. Когда все испуганы, это способствует поднятию боевого духа в тылу? Наши войска громят фашиста на всех фронтах. А тут люди с наступлением сумерек прячутся по хатам, законопачивают окна и двери изнутри, собственной тени боятся. Нормально это, как вы считаете?

— Суеверия. Я воевала в здешних лесах. Оборотней не бывает. Временами некоторые двуногие страшнее оборотней. Или сами ими являются. Вы милиционер, товарищ Левченко, лучше меня это знаете.

— Знаю. Но это не означает, что гражданам не нужно спокойно, публично объяснить: оборотней не существует. А всякий, кто сеет панику, работает на врага. Помогает ему, деморализует население на освобожденных территориях. Недругам только того и надо.

— Кто же тогда на людей нападает?

— Тут другой вопрос. — Левченко в свете последних событий сам хотел бы иметь какой-то вменяемый ответ. — Милиция занимается, процесс идет.

— Волков ловит?

— Почему волков? Видите, Тамара Васильевна, и вы туда же! Умная женщина, воевали, награды имеете, член партии, вдова коммуниста, а туда же — волки…

— Люди хотят знать, что происходит в поселке.

— Так я вам о чем говорю! Видите, сами же согласны!

— Но перед «Чапаевым» будет выпуск хроники! Потом — сам фильм! Знаете, когда это закончится? Уже стемнеет! Люди боятся поздно ходить, товарищ Левченко! А вы же затянете время своей лекцией, или что там у вас еще? Разве я не права?

— Вполне, — пришлось признать Андрею.

— Предлагаю вам такой выход, — простила Парторгша, довольная очередной победой своих аргументов. — Соберите днем партийных работников, руководителей, поселковый актив, короче говоря. Проведите разговор с ними. А уже потом пусть ответственные товарищи говорят с людьми дальше, шире, как говорится. Принимается?

— Резонно, — согласился Левченко.

И вот в актовом зале, который при необходимости превращался в кинозал и площадку для танцев под патефон или баян, собралось десятка полтора людей. Может, это и лучше, решил Андрей. Все настроены по-деловому, меньше будет шума и глупых выкриков с мест. Поздоровавшись с некоторыми лично, остальным махнув, он сперва примостился на краешке сбитой на скорую руку сцены. Подумав, легко запрыгнул на нее, стал перед залом, будто лектор или на самом деле актер самодеятельного театра.

Начал без предисловий, без обязательных и поэтому лишних слов:

— Товарищи, вы знаете, почему я попросил вас сейчас собраться. Ситуация в нашем поселке сложилась не очень простая из-за всех этих. — Хотел сперва сказать «преступлений», потом «убийств», но в конце концов нашел, как показалось, более подходящее слово: — Из-за всех этих скоропостижных смертей. Не так давно тут еще были немцы. Годы оккупации, страх, потеря надежды. Но советская власть вернулась на Подолье навсегда. И хотя страна продолжает воевать, а наша доблестная армия бить врага, люди верят в победу и устали бояться. Ни для кого не секрет, что силы милиции ограничены. В то же время банды, которые состоят из дезертиров, предателей, воровских недобитков, поднимают голову. Вооружаются. Не дают нам с вами налаживать такую нормальную жизнь, которая возможна далеко от линии фронта в военное время. Мне приходится признать, что личного состава милиции не всегда хватает, чтобы дать бандитам и спекулянтам-мешочникам отпор. Что, товарищ Маковник?

— Вы будто оправдываетесь сейчас, — произнес с места глава местной парторганизации. — С ситуацией все ознакомлены. Конкретнее надо говорить.

— Речь идет о том, — упрямо продолжил Левченко, завершая предыдущую мысль, — что, когда милиция, грубо говоря, ловит бандитов, это все понимают. Но уже несколько месяцев мы находим трупы людей в окрестном лесу. Не можем объяснить толком, кто или что стало причиной скоропостижной смерти людей. Вот тогда начинают возникать и распространяться суеверные, страшные, никому не нужные слухи.

— Народ боится неизвестного, — вставил со своего места одноногий директор школы Иван Худолей. — Это только детвора у нас на перерывах в оборотней играет.

— Такое есть?

— Еще и не такое! Уборщицу, бабу Пашу, двое архаровцев так испугали! Подстерегли за углом и рыкнули в два голоса! Пришлось самогоном отпаивать старую женщину.