Поменяй воду цветам

Однажды мы придем и сядем рядом с тобой в доме Бога.



Август 1996

Филипп вышел от Женевьевы Маньян, чувствуя себя несчастнейшим из смертных. Доехал до кладбища, где в этот день были похороны. Люди группками стояли на жаре, вдалеке от могилы Леонины. Он не принес цветов. Никогда не приносил. Обычно это делала его мать.

Он впервые встретится с дочерью один. Раньше, два раза в год, компанию ему составляли родители.

Отец и мать парковались у шлагбаума, боясь встречи с Виолеттой и ее отчаянием. Он, как хороший сын, устраивался сзади. В детстве сиденье казалось ему широченным, но его это не заботило, ведь конец путешествия обещал встречу с морем.

Филипп всегда думал, что остался единственным ребенком, потому что родители занимались любовью всего один раз. «Ты – дитя случая», – говорил он себе.

Его отец, пришибленный годами жизни с женой и затосковавший навек, плохо водил машину. Неизвестно зачем тормозил и ускорялся. Брал влево, потом резко вправо. Обгонял, когда не надо, и тащился в хвосте, даже если мог обогнать. Часто терялся и не обращал внимания на указатели.

Дорога от переезда до кладбища казалась Филиппу бесконечной. В первый раз он почувствовал запах горелого за много километров от замка. Воздух вонял, как после вселенского пожара.

Они остановились у ограды замка. Сразу войти не решились, потом, преодолев ступор безысходности, прошли двести метров до величественного здания с полуразрушенным левым крылом и увидели пожарных, местных депутатов и отупевших от горя родителей. Смятение и ужас. Молчание. Механические, словно замороженные движения. Ощущение, что время замедлилось, а окружающий мир обернули звуконепроницаемой ватой. Тело и душа разделились, чтобы не взорваться, человека полностью заполняла боль. Ее груз был невыносим.

Филипп не сумел подойти к комнате № 1. Весь периметр был перекрыт. Так изъясняются герои американских сериалов, вот только происходит все в Бургундии и на самом деле. Красные пластиковые полосы очертили границы кошмара. Эксперты осматривали пол и стены, делали снимки. Изучали маршрут огня, искали улики, доказательства, реперные точки. Прокурор потребовал точный и подробный отчет. Гибель четырех детей – не шутка, так что наказание и публичное осуждение воспоследуют в любом случае.

Он выслушал множество «Мне очень жаль, примите наши соболезнования, они не страдали». Не помнил, видел ли кого-нибудь из персонала замка. Других девочек – счастливиц, которых уберег случай, – уже увезли. Срочно эвакуировали. Как с поля боя.

Тело Леонины ему опознавать не пришлось, как и выбирать гроб и тексты для церемонии: все взяли на себя родители. Он думал: Я в жизни не купил дочери ни пары носок, ни платьица, ни заколки, ни туфелек. Это делала Виолетта. С любовью. Но о гробе она не позаботится. Ее не будет на кладбище.

Вечером он позвонил ей из отеля (ответила Марсельеза – так он про себя называл Селию), хотел уговорить приехать. «Виолетта спит, я не могу ее оставить, – сухо объяснила Селия. – Несколько раз был врач, делал уколы успокоительного».

Похороны состоялись 18 июля 1993 года.

Все присутствовавшие поддерживали друг друга – под руку, за руку, за плечи. Он молчал и ни к кому не прикасался, а от матери отшатнулся, как в детстве, когда она пыталась его поцеловать.

Другие люди плакали, рыдали, выли, женщины гнулись, как тростник на ветру, падали на колени. Казалось, что все опьянели от горя, и ноги перестали их держать. Его глаза оставались сухими, он держал спину, как солдат на параде.

А потом увидел ее в огромной толпе, сгрудившейся вокруг могилы. В черном с ног до головы. Очень бледную. С пустыми глазами. Что здесь делает Женевьева Маньян? Мысль промелькнула и ушла. Ему ни до чего не было дела. Сердце тянулось к Франсуазе. К Виолетте и Леонине. Теперь все кончено. Четыре дня, проведенные в Бургундии, его мучила одна-единственная крутившаяся в голове фраза: Я даже не сумел защитить дочь.

Когда все закончится, кто-то уедет в отпуск, другие останутся на этом злосчастном кладбище. А он сядет на заднее сиденье машины отца и вернется – не к морю, а к Виолетте и ее неизмеримому горю.

К пустой комнате. Розовой комнате, откуда он вечно дезертировал. Из-за двери слышались смех и голос Виолетты, каждый вечер читавшей Лео.

Три года спустя он стоял у могилы дочери и молчал. Не молился, хотя умел, ведь его учили катехизису, и первое причастие он торжественно принял, причем именно в тот день, когда впервые увидел Франсуазу под руку с Люком. В день, когда вместе со старшим братом одного из друзей пил церковное вино и тихо произносил:

Отче наш,

Иже еси на небесех…





Они хохотали до слез, особенно когда надели поверх футболок и джинсов белые стихари, кричали друг другу:

– Ты вылитый кюре!

– А ты – баба!

Потом он увидел Франсуазу и дальше смотрел только на нее.

Ее можно было счесть дочерью Люка. И в то же время она напоминала идеальную мать. Само совершенство. Воплощенная Любовь. Его великая любовь.

Он жаждал увидеть ее снова, и со временем желание делалось все неистовей.

Через три года, у могилы дочери, он понял, что не вернется в Брансьон-ан-Шалон, раз не способен поговорить с Леониной. Ему хотелось одного – оседлать мотоцикл и помчаться к Франсуазе, чтобы она обняла его. Невозможно. Исключено. Время прошло. Необходимо забыть.

Нужно вернуться к Виолетте, встать перед ней на колени и умолять о прощении. Соблазнить ее, как делал когда-то. Уболтать, рассмешить, сделать ей ребенка. В конце концов, она еще молода, его Виолетта. Он пообещает выяснить, что на самом деле случилось в ту ночь в замке, расскажет, как измордовал Фонтанеля, признается в интрижке с Маньян. Он назовет себя ничтожеством и попросит дать ему второй шанс. Да, им нужен ребенок, чтобы ей было о ком заботиться. Может, повезет, и родится мальчик, сын, о котором он всегда мечтал. И вот еще что: никаких баб на стороне! Только Виолетта. Они переедут, начнут жизнь сначала, изменят жизнь. Такое случается, он видел по телевизору.

Первым делом он вернется к Маньян и еще раз поговорит с ней. «Я бы никогда не сделала зла малышкам…» Зачем она так сказала? Он должен выяснить все до конца, выслушать то, на что не хватило сил при первом свидании.

Он последний раз посмотрел на могилу Леонины, но ничего не сказал – просто не сумел. Он и с живой-то дочерью почти не общался… Никогда не отвечал на ее вопросы. «Папочка, а кто зажигает Луну?»

Он увидел их, Виолетту и старика, когда почти бежал к выходу с кладбища. Виолетта держала его за руку. Филипп почуял обман и вспомнил слова матери: «Никому не доверяй, думай только о себе, о себе…»

Филипп считал, что Виолетта в Марселе, у Селии, в отшельничестве. А она вот здесь – совсем в другом месте, с другим мужчиной! И улыбается. После смерти Леонины Филипп видел улыбку жены всего раз.

Полгода Виолетта каждое второе воскресенье отправлялась на кладбище. Брала красную машину дурынды из «Казино» и якобы ехала на могилу дочери. Она его дурачила! Старик – любовник Виолетты? Или есть кто-то еще? Как они познакомились? Где? Бред! Его жена не способна завести другого мужика!


Он спрятался за большим каменным крестом и некоторое время наблюдал за ними. Они скрылись в доме у входа на кладбище. В семь вечера старик вышел, чтобы запереть решетку. Значит, он и есть смотритель про́клятого места. Его жена спит с кладбищенским сторожем! Филипп рассмеялся, зло, неприятно. Почувствовал свирепое желание убить, изуродовать, уничтожить.

Виолетта осталась внутри. Он видел в окно, как она накрывает стол на двоих, как всегда делала дома, обвязав талию полотенцем. Это причинило ему такую боль, что он до крови прикусил палец. В детстве Филипп обожал вестерны. Особенно ему нравились сцены, где мужественному ковбою извлекали пулю из живота, а он, чтобы не кричать, прикусывал зубами деревяшку. Виолета вела двойную жизнь, а он ничего не подозревал. Наступила ночь. В доме погасили свет. Закрыли ставни. Она осталась у старика. Филипп получил подтверждение.

Два месяца назад он запретил жене возвращаться в Бургундию. Испугался, услышав ее рассказ о Маньян. Понял, что Виолетта вот-вот узнает о его связи с женщиной, которая в роковые каникулы работала в замке на кухне.

Теперь же история выглядела иначе. У нее любовник, потому-то по пятницам, накануне поездок на кладбище, она выглядит совсем иначе, не такой подавленной.

Филиппу пришлось перелезть через стену. От злости он что было сил долбанул ногой по двери, выходящей на улицу, и умчался на мотоцикле.



Около десяти вечера он был на улице, где жила Маньян. У ее дома стояла машина с синей мигалкой на крыше, по дому ходили полицейские. Под фонарями столпились соседки в халатах и обсуждали случившееся. Преобладало мнение, что «на этот раз Фонтанель перестарался».

Филипп развернулся и поехал на восток – прямо по адресу, где к его услугам всегда были сговорчивые женщины.





71




Через открытое окно мы вместе смотрели на жизнь, любовь, радость. Мы слушали ветер.



Дневник Ирен Файоль

22 октября 1992

Вчера вечером я услышала голос Габриэля в теленовостях. Он говорил о «защите женщины, которая от меня ушла». Ничего подобного он, конечно, не произносил, это мой мозг совершил подмену.

Поль помогал мне готовить ужин на кухне, «ящик» работал в соседней комнате. Я так изумилась тональности его речи, о которой мечтала в самых прекрасных снах, что выронила из рук кастрюлю с кипятком и обожгла лодыжки. Поль запаниковал, раскричался, начал суетиться, решил, что меня трясет из-за ожогов.

Он приволок меня в гостиную, усадил на диван перед экраном, прямо напротив Габриэля, находившегося внутри прямоугольника, в который я никогда не вглядываюсь. Поль накладывал марлевые компрессы, а я следила за Габриэлем в суде. Ведущий сообщил, что на неделе мэтр выступал на процессе в Марселе и добился оправдания трех из пяти подзащитных, обвинявшихся в коллективном побеге. Процесс закончился накануне.

Габриэль был совсем рядом, а я не знала! А если бы и знала? Что бы ты сделала? Попросила бы о встрече? Сказала бы: «Пять лет назад я сбежала, потому что не захотела бросать семью. Пять лет назад я испугалась вас, испугалась себя. Но знаете что? Я не переставала о вас думать».

Из своей комнаты появился Жюльен и сказал отцу, что меня нужно везти в больницу. Я отказалась. Они некоторое время препирались, потом нашли в аптечке тюбик «Биафина», а я все смотрела, как Габриэль жестикулирует перед журналистами. Я видела, с какой страстью он защищает людей, и хотела превратиться в Миа Фэрроу из фильма Вуди Аллена «Пурпурная роза Каира».

А меня он стал бы защищать? Нашел бы смягчающие обстоятельства моему поступку?

Как долго он ждал меня за рулем кабриолета? Когда сдался и уехал? В какой момент понял, что я не вернусь?

Слезы текли по щекам, как вода из крана.

Поль выключил телевизор.

Я потеряла сознание.

Муж и сын решили, что от боли, и вызвали семейного врача. Он осмотрел меня и сказал, что ожоги, слава богу, поверхностные.

Я не спала всю ночь.

Увидев Габриэля, услышав снова этот голос, я поняла, как сильно мне его не хватало.





* * *


На следующее утро Ирен нашла номер адвокатского бюро кабинета Габриэля. Он по-прежнему находился в Маконе, департамент Сона-и-Луара. Она сказала, что хотела бы встретиться с мэтром, ей ответили, что он страшно загружен, увидеться с ним получится через много месяцев, а вот с двумя его компаньонами договориться легче. Ирен сообщила, что торопиться ей некуда и она дождется мэтра Прюдана, назвала свою фамилию и продиктовала телефон. Не дома – розария. Ей задали вопрос, какого рода у нее дело, Ирен помедлила, потом сказала: «Мэтр Прюдан уже в курсе». Ей назначили встречу – через три месяца.

Габриэль объявился через два дня. Ирен собиралась поднять решетки, когда услышала звонок, решила, что это по поводу заказа, подскочила, схватила трубку и приготовилась записывать ручкой с изжеванным колпачком. Он сказал: «Это я». Она ответила: «Добрый день».

– Ты звонила?

– Да.