Поступь хаоса

Но времени, конечно, не было.

Миновал полдень, настал день. Мир был все такой же пустой и жуткий. Мальчик и девочка бегут по дну долины. Никаких тебе поселений, ни караванов, ни телег, ни даже звуков, способных перекрыть речной ропот, который с каждым часом становился громче и под конец сделался таким, што я собственный Шум не слышал, а штобы переброситься парой слов, приходилось практически кричать.

Впрочем, для разговоров мы были слишком голодны. И слишком устали. И слишком бежали.

Поэтому мы не разговаривали.

А я наблюдал за Виолой.

Пыльный хвост на гряде некоторое время следовал за нами, потом обогнал и к вечеру совсем пропал в отдалении. Виола следила за ним на ходу. Она бежала рядом со мной, морщилась от боли в ногах, растирала их на привале, пила из фляги. Я смотрел на нее.

Теперь, увидев ее наконец, я никак не мог перестать ее видеть.

– Что? – она перехватила мой взгляд.

– Ничего. – Я отвел глаза.

Все равно ведь не знал што.

Река с дорогой выпрямились, склоны долины сделались круче и придвинулись ближе. Назад был небольшой, но все-таки обзор. Никакой армии пока што, никаких всадников. Тишина была чуть ли не страшнее, чем вездесущий Шум.

Спустились сумерки. Позади, за долиной, садилось солнце – над армией, где бы она сейчас ни была… над тем, што осталось от Нового света… што сталось с людьми, вышедшими с ней на бой, и с людьми, в нее вступившими.

Над тем, што сталось с женщинами.

Виола бежала впереди.

Я смотрел, как она бежит.

Только затемно мы наткнулись на еще одно поселение, тоже с пристанью на реке и покинутое. Вдоль обрывка дороги высыпало всего-то пяток домишек, и первым – дом с небольшой лавкой спереди, из таких, где торгуют всякой всячиной.

– Стой! – Она и сама остановилась.

– Думаешь, ужин? – Я едва переводил дыхание.

Она кивнула.

Дверь в лавку слетела только с шестого удара. Нет, в ней точно никого не было, хотя я все равно оглядывался, вдруг нас кто-то сейчас накажет. Унутри оказались в основном жестяные банки, но мы нашли буханку черствого хлеба, какие-то битые фрукты и несколько полосок сушеного мяса.

– Всему этому не больше двух дней, – поделилась Виола с полным ртом. – Здешние наверняка двинули в Убежище вчера или позавчера.

– Слухи про армию – штука сильная, – согласился я, недостаточно прожевав мясо перед тем, как заглотить, и выкашливая немного обратно.

Мы набили животы как можно лучше, а остальное я запихал в Виолину сумку, которую теперь как раз нес сам. Пока запихивал, снова увидел книгу. Лежит там, в пластике… с дырой от ножа насквозь.

Я потрогаал обложку через пакет. Мягкая и едва слышно пахнет кожей.

Книга. Моей ма. Так и шла всю дорогу с нами. Тоже пострадала от ран. Совсем как мы.

Я посмотрел на Виолу. Она встретила мой взгляд.

– Да что такое?

– Ничего. – Я сунул книгу к еде. – Пошли?

Снова дорога. Снова река. Снова к Убежищу.

– Это, возможно, наша последняя ночь на пути, – сказала Виола. – Если доктор Сноу был прав, завтра мы окажемся на месте.

– Ага, – сказал я. – И мир станет другим.

– Опять.

– Да, опять.

Еще несколько шагов.

– У тебя появилась надежда? – У нее в голосе было живое любопытство.

Я пошуровал в Шуме.

– Нет, – сказал. – А у тебя?

Она подняла брови, но покачала головой:


– Нет. Нет.

– Но мы все равно идем.

– Ух, да. Хоть пекло, хоть потоп.

– Может, и то и то.

Солнце совсем село, луны совсем встали – серпики уже поменьше, чем вчера. Небо чистое, звезды на месте, мир тих… только река неуклонно делается громче.

Полночь.

Пятнадцать дней.

Пятнадцать дней до…

До чего?

Мы бежали сквозь ночь, небо медленно проворачивалось назад. Разговоры приутихли – ужин провалился куда надо, и усталость снова брала свое.

Где-то перед зарей на дороге попались две перевернутые телеги – всюду зерно и несколько пустых корзин валяется.

– Они даже подбирать не стали, чтобы не тратить время, – сказала Виола. – Половину на земле оставили.

– Чем не место для завтрака.

Я взял корзину, перетащил туда, где дорога практически нависала над рекой, и сел.

Виола взяла вторую и уселсь рядом. В небе взблескивали полосы света – солнце раздумывало, не пора ли уже на работу. Дорога казала прямо на восход, и река вместе с ней – так и бежали в зарю. Я вынул припасы, которые прихватил из лавки, што-то дал Виоле, што-то принялся есть сам. Потом мы попили из фляг.

Книга. Оставшаяся одежда. Еще – бинок.

Все-таки книга.

Я слышал ее молчание рядом, чувствовал, как оно тянет меня, как отзывается пустота в груди, в животе, в голове. Помнил, как было больно, когда она оказывалась слишком близко, как это было похоже на горе, на утрату, словно я падаю, падаю в ништо… будто оно клещами берет за сердце, и хочется плакать, по-настоящему плакать хочется…

…но сейчас не так.

Не настолько.

Я посмотрел на нее.

Она все равно знает, што у меня в Шуме творится. Я тут один такой, а она день ото дня все лучше его читает, как бы там река ни надрывалась под боком.

Но она просто сидела рядом, ела, ждала, што я сам скажу.

Ждала, пока попрошу.

Потому што именно об этом я и думал.

Когда взойдет солнце, настанет день, в который мы доберемся до Убежища… окажемся там, где много людей – больше, чем я за всю свою жизнь видел вместе; где Шума будет выше крыши, где ты ни в какую не останешься один, если только они там лекарство не нашли… а в этом случае я буду один с Шумом, што даже еще хуже.

Убежище… Мы станем частью города.

Уже не будет Тодда и Виолы рядышком на берегу реки, на рассвете, за завтраком, – единственных двух людей на целом лике планеты.

Кругом будут все, сразу. Последний шанс, наверное.

Штобы заговорить, мне пришлось перестать на нее смотреть.

– Помнишь, как ты эту штуку делала, с голосами?

– Ага, – спокойно ответила она.

Я вынул книгу из пакета.

– А ты смогла бы сделать прентисстаунский голос?





38