Прежде чем иволга пропоет

— Не берем в расчет примитивные мотивации вроде «нравится», или «больше ничем не умею занять собственные мозги», или «приучили и с тех пор не могу отвыкнуть». В целом, все просто. Из двух первобытных людей с одинаковыми физическими данными дольше жил тот, кто при встрече с саблезубым тигром знал, чего от него ожидать. Из трех пещерных женщин, собиравших корешки для супа, в живых оставалась та со своей семьей, которая уже что-то слышала от своей матери о корешках. Я к чему веду? Залог выживания человеческой особи — это приращение опыта. Чем больше знаешь, тем выше шанс уцелеть во враждебной среде. В наше время нет необходимости спасаться от хищников или травиться дикими ягодами. Но эволюционный механизм, позволивший сохраниться популяции, запущен и вовсю работает. Глобально мы читаем, чтобы остаться в живых. Присоединяем к своему ничтожному опыту чужой, огромный, накопленный тысячами живущих до нас и вместе с нами.

Бабкин помолчал, осмысливая.

— И что, помогло кому-нибудь? — спросил он.

— Что?

— Ну, применить этот чужой опыт и протянуть лишних пару лет?

Илюшин заявил, что тот своим прагматичным подходом опошляет его прекрасную теорию, и разговор перешел в легкую перепалку.

К этому времени Гордей Богданович захмелел. Из него посыпались байки, как подарки из мешка Деда Мороза. Трезвой своей частью Гордей Богданович забеспокоился, что выглядит смешно, но Кирилл, Макар и Сергей слушали с неподдельным любопытством. Он рассказал им про Золотую Бабу, про Смерть-гору, про лабиринты, гигантов и Ладожское чудо-юдо.

— А кто там на самом деле, как думаете? — Макар поворошил веткой угли.

— Да змея, — таким обыденным тоном ответил Чухрай, что все рассмеялись. — Серьезно. Гадюк вокруг полно, а у страха глаза велики. Поднимет башку над водой — вот тебе и чудовище. — Он подбросил сосновое полено, оно затрещало, рассыпая искры. — Я лучше вот что расскажу. Церквушку по дороге видели?

Все кивнули. Старая, серая от времени церковь выглядела как обычная покосившаяся изба, к которой сверху прилепили луковку купола с крестом. Вокруг нее стояла тишина.

— Я таких насмотрелся, — с горечью сказал Чухрай. — Никто их не реставрирует, догнивают себе помаленьку, как грибы после дождя… Возле нее мужичонка один жил, Семен. Домишко у него был полуразрушенный, в землю ушел по самую крышу. Как уж он выживал — бог весть. Пил страшно. Я его к себе звал, иди, говорю, хоть сторожем, хоть кем… Живая же душа, ну! А вот привык один, не хотел к людям. Зимой, бывало, неделями его не видел. Зайду, покричу, он изнутри прорычит что-то — и вся беседа. Но огромное количество сказок знал и разных легенд. Не баек для туристов, а настоящих, древних. Мы с ним несколько раз сидели вдвоем — и вот он, как выпьет, начинал сказывать. Глаза прикроет, бороденку желтую вперед выставит, — и заводит песню. В самом деле, не говорил, а будто пел. Библиотеку мировой литературы можно было из его историй составить. Я, дурак, не записывал… Теперь уж половины не помню.

— Давно он умер? — спросил Сергей.

— Прошлой весной. Удивительный был мужик, хоть и пьянчуга. Он себе гроб смастерил, переоделся в чистое, лег в него — и помер. А дверь открытой оставил, нараспашку. Такого ни один местный сделать бы не мог. Я как увидел издалека черный проем, сразу все понял. Только не догадался, что Семен это нарочно.

— А почему местный не мог? — заинтересовался Кирилл.

— Звери же набегут. Все растащат. Сожрут, нагадят. Медведи заглядывали — бывало и такое. Но я-то думал, Семен упал и лежит где-нибудь неподалеку. Вхожу — а он в гробу. — Чухрай перекрестился. — Руки, значит, на груди сложены, на лицо — ну чисто святой! Даже борода не желтая, а белая, только что не сияет, будто он ее отбеливателем прополоскал… Самое главное-то что? Не тронул его никто. А ведь он на полу в гробу два дня пролежал. Вот это действительно чудо, а башка в озере — ну, подумаешь, башка. Чудо — это то, что с человеком случается.

Наступившую тишину нарушил громкий кошачий вопль. Вздрогнули все, кроме Чухрая.

— Иволга. — Лодочник невозмутимо облизал ложку. — О ней Семен тоже знал много сказок. Одну я плохо запомнил. Что-то там с девочкой случилось… К великанам она попала, что ли, и они превратили ее в иволгу, чтобы она в клетке сидела и пела. А она сбежала и стала предупреждать людей, когда великаны задумывали всякие каверзы, типа с неба камнями швыряться. Если бы она в клетке осталась, пела бы красиво, а раз сбежала, великаны ее наказали: дали противный голос. И никто ее толком не слушает, бедняжку. Макар, будь ласка, дай пакет… Нет, соседний. Спасибо! А вторую он рассказал всего однажды. Женщину односельчане выгнали из деревни, обвинили в колдовстве. Она обернулась птицей и стала криком вызывать страшные грозы. Как запоет — так случается напасть. И тоже с неба валится, что характерно. То посевы градом побьет, то деревню затопит. Звали ее обратно, упрашивали, чтобы простила, а она так и осталась иволгой.

Будто в подтверждение его слов, из леса снова крикнули резко и неприятно.

— За дело выгнали, значит, — заметил Илюшин.

— Не помню, врать не буду. Говорю же — записывать надо было.

— В птичьем теле гадить сподручнее, — проворчал Бабкин.

— Семен больше первую историю любил. — Чухрай зачерпнул из пакета горсть кедровых орехов, которые считал панацеей от всех болезней. — Часто повторял, что кто мерзко орёт, тот, может, так поступает не по своей воле. И надо его сначала выслушать, а потом уже придушить — из милосердия. Кирилл, орехи будешь?

Ему пришлось спросить дважды, прежде чем тот услышал.

— Э, да ты спишь!

— В сон клонит, — признался Кирилл.

Он сидел с блаженной полуулыбкой, смотрел на огонь, расцветающий ровными лепестками, как над газовой горелкой. Сна не было ни в одном глазу.

Он наконец-то понял, зачем все это было: поездка, Динка, поход, обрушение в ущелье, где он чудом остался жив… И его предчувствия — сначала острая, ничем не объяснимая радость, затем страх. Все получило объяснение.

То, о чем он мечтал, нашлось.

Идеальная жертва.

Нет, не жертва — соперник. Такой, которого никогда не выпадало ни одному охотнику, в этом Кирилл был уверен. Ради него придется нарушить все свои правила, но оно того стоит.

Дело осложнялось тем, что их не один, а двое. Он перевоплотится в рыцаря, выходящего на двухголового дракона. Эта метафора ему понравилась, Кирилл покатал ее на языке: и смешно, и в то же время точно. Одна голова — ум и хитрость; она загадывала бы загадки дуракам, явившимся отвоевать принцессу. Вторая — мощь: она бы их сжирала без лишних слов.

Одна голова сильнее Кирилла.

Вторая умнее.

А кто победит?

Победит Кирилл. Потому что он Зверобой.

Все, что он делал, было не просто так. Год работы на запасную жизнь, предыдущие тренировки — мысленно Кирилл называл их уже только так, словно они не имели самостоятельной ценности, — были не более чем подготовкой к тому, что ему предстояло. Надо придумать слово… Он любил слова. Просилось что-то величественное, отражающее масштаб события. Свершение? Нет. Напыщенно. Глупо.

Но ведь его и правда ждала идеальная цель. Вот она — сидит, отделенная от него всполохами огня; один понимает другого с полуслова, занятно наблюдать за их перепалками, ни разу не переросшими в серьезный спор.

«Как Сергей успел добежать?»


Получалось, он вообще не задумывался — тело отреагировало на чужой крик молниеносно. Это не давало Кириллу покоя. Любой человек сначала бы обернулся, ему потребовалось бы время на осознание происходящего…

Дракон заслуживает уважения. На этот раз — никакой тайны, никакого преследования. Они станут играть в открытую — и Кирилл их переиграет.

Дух захватывало. Сердце замирало. Кирилл был пьян, но не от чухраевской настойки. Он переводил взгляд с Сергея на Макара и обратно, впервые в жизни вознося молитву: Господи, сделай так, чтобы с ними ничего не случилось; сбереги их для меня, Господи!

Не зря, не зря Чухрай сказал, что Кирилл — везунчик! «Бог в макушку поцеловал». Кириллу очень понравилось это выражение. Он коснулся макушки, словно проверяя, не осталось ли следа от божьего прикосновения.

Вон он, след! Доскребает картошку из миски. Подарок небес.

А ведь Кирилл и впрямь поцелованный. Кому еще выпадало счастье такой охоты.

Чудо заключалось не в том, что он спасся, как твердил глупый старый Чухрай, а в том, что ему встретились эти двое.

— Кирилл, давай миску. — Макар встал, собираясь помыть посуду.

— Да сиди! — дернулся было Чухрай, но Илюшин с улыбкой покачал головой. — Ладно, бог с тобой.

«Бог — со мной», — поправил Кирилл.

Он протянул свою плошку. Взгляд его, брошенный на Илюшина, просиял таким восторгом, что Бабкин про себя усмехнулся: вывезли городского паренька на природу. Накормили, напоили… А может второе рождение празднует, и все ему в кайф.

«Я тебя убью, — ликующе сказал Кирилл Илюшину про себя. — Пока не знаю как. Это будет сложно. Придется перехитрить вас обоих. Но у меня получится. Я тебя убью».

Они не смогут ничего поделать. Иволга может орать до тех пор, пока не надорвет горло, пытаясь предупредить их. Он ее опередит.



Последняя часть пути, водопад, выбор места для их маленького лагеря, палатки — все было расплывчато и не совсем реально. Четко он видел два лица, выступавшие из ткани этого дня, точно маски, накрытые легкой марлей. От водопада, до которого они добрались с такими сложностями, в его памяти осталась лишь чечетка подпрыгивавших камней. Он даже не знал, сколько времени они там провели.



Обратно вышли рано, перекусив на скорую руку бутербродами с чаем. Лес, мокрый, как искупавшийся пес, терся об них со всех сторон; через двадцать минут все промокли.

— Иволга накаркала, — ворчал Чухрай. — Не обещали нынче ночью дождя, а вот поди ж ты.

Кирилл улыбался. Спал он крепко и счастливо, как ребенок, увидевший перед сном в коридоре велосипед.

На выходе из леса в кустах раздался громкий хруст. И следом неприятный звук — что-то среднее между хрюканьем и рычанием. Кто-то тяжело задышал, заворочался. «Медведь», — мелькнуло у Кирилла.

— Кабанчики, — спокойно сказал Чухрай и вытащил из-под куртки свисток, висевший на груди.

Кирилл, который в этот раз шел за ним, в тревоге обернулся. «Господи, я же просил!»

Бабкин успел отодвинуть Макара и стоял между ним и тем, что хрустело в чаще. Он прислушался, бросил через плечо:

— Готовься. Вон на ту сосну тебя подсажу.

— А что ж не на плечи? — удивился тот. — Мы могли бы храбро противостоять медведю, выстроившись вертикальной колонной. А там уж сам бог велел поразить его копфшпрунгом.

— Ты сейчас меня этим шпрунгом поразил, — сказал Бабкин, не отрывая взгляда от леса. — В следующий раз, когда задумаешь вызывать дьявола, сначала предупреди.

— Не такая уж плохая идея, между прочим, — подал голос Чухрай. — Я про посадить на плечи. Мишка — зверь трусливый, его таким макаром запросто можно напугать.

— Макаром кого угодно можно испугать, — буркнул Сергей. — Дальше-то идем или все-таки строимся свиньей?

— Да пусть сам отойдет, — добродушно отозвался Чухрай.

Он сунул в рот свисток и с силой дунул.

Резкий звук разнесся по лесу. В кустах затихли, а затем с хрипом, от которого у Кирилла озноб пробежал по коже, зверь бросился прочь.

— Я же говорил — кабанчик. — Чухрай сунул свисток обратно и махнул рукой. — Тронулись, помолясь.

Кирилл бросил взгляд на Бабкина, вновь пропустившего Илюшина вперед.

«А красиво он его отодвинул. Молодец, умница! Годный сторожевой пес! Нет, Сергея нельзя убивать. Это, как выражается его друг, читерство. Устроим честную игру».

Что известно о Бабкине? Слабость надо вытащить из его внутренностей, слабость! Подцепить крючком петлю и подвесить сторожевого пса на ней, будто на его собственных кишках. Пусть болтается, беспомощный, как марионетка. Он и есть марионетка. Осталось сообразить, как стать его кукловодом, чтобы роль не выбивалась из задуманного сюжета.

Улыбаясь Сергею на привалах, благодарно кивая ему за вовремя протянутую на крутых подъемах руку, Кирилл не переставал обдумывать, что он может использовать против него. В калейдоскопе мыслей выпадал один узор за другим, но ни один пока не был достаточно прекрасен. Решение должно быть красивым.

Когда вдалеке показалось озеро и до них донеслись крики детей, Кирилл начал тихонько смеяться. Он придумал! Нет, не придумал — выхватил из воздуха, как будто идея существовала сама по себе, висела, точно золотой шар, исполняющий желания.