Прежде чем иволга пропоет

Глава 10





Динка


Ясногородский учил меня: о любом человеке, с которым тебя близко сталкивает судьба, старайся понять три вещи. Первое и самое главное — чего он боится. Страх управляет жизнью значительно сильнее, чем мечта; у многих мечта — не что иное как побег от ужаса. Второе: в чем заключается сильная сторона этого человека. И третье — чего он хочет.

Чужой страх, говорил Ясногородский, это твой самый верный союзник, но заполучить его с ходу, с наскока почти невозможно, потому что страх люди прячут глубже всего. Сильную сторону определить несравнимо легче, достаточно наблюдательности и внимания к людям. Когда поймешь ее, думай, что ты способна ей противопоставить. Что за козыри у тебя в рукаве, Дина?

Какая сильная сторона у Кирилла?

Я ломала голову, но ответы меня не устраивали.

Обаяние?

Ум?

Все не то, не то!

Ответ все время был передо мной, и я не знаю, отчего мне потребовалось два дня, чтобы увидеть его.

Сильная сторона Кирилла заключалась в том, что он умел убивать людей.

Вот и все.

И противопоставить этому мне было нечего.

Помню, я еще спросила Леонида Андреевича: а в чем моя сильная сторона? Он засмеялся, потрепал меня по щеке и сказал, что мне придется догадаться самой.

С того разговора прошло четыре года. Достаточно времени, чтобы перебрать всю себя по винтикам в поисках той части, которая окажется крепче остальных.

Кто-то предположил бы, что меня должна была закалить колония. Чушь собачья! Знаете, что такое было мое заключение? Трехлетний день сурка. Вот только вы ничему не учитесь. Самосовершенствование? Иностранные языки? Ха-ха! И, кстати, забудьте обо всех этих киношных тренированных телках, которые, попав за решетку по ложному обвинению, только и делают, что качают пресс и каждый день пробегают по десять километров, чтобы выйти сильными и отомстить всем гадам. У нас на сто человек делала зарядку только я одна. Настоящую зарядку, а не эту… коллективную пародию.

Так что у меня нет сильной стороны. Неоткуда ей было взяться.

И что же мне теперь, лечь и помереть? Сдаться без боя?

Ясногородский любил говорить: «Не падай прежде выстрела». Он часто повторял это, когда я твердила, что у нас ничего не получится, я не гожусь для его заданий, я все провалю, из меня никудышная актриса… Я и сейчас слышу его мягкий голос, укрощающий мои страхи. «Не падай прежде выстрела, Дина. Упасть всегда успеешь».

Забавно, что всем лучшим в себе я обязана человеку, которого собиралась предать и который успел первым.

Теперь я наблюдала за Кириллом постоянно. Научилась ловить его отражение во всех мало-мальски годных поверхностях и даже выпросила у поварихи еще зеркало, наврав, что тренируюсь каждый день и мне непременно нужно видеть себя от макушки до пяток.

Наши вечера выглядели идиллически. Я садилась на диване с книгой, Кирилл устраивался в кресле с ноутбуком. Второй Кирилл отражался напротив. Я делала вид, что читаю, а сама посматривала на него. Мне было важно держать его взглядом. Как будто ничего плохого не случится, пока я на него смотрю.

Рядом с тобой живет мужчина. Он пахнет мужчиной, обнимает тебя как мужчина, он смеется, и в его улыбке, в его голосе, в его смехе нет ничего отвратительного.

Лучше бы он смердел. Лучше бы от него воняло падалью. Или в зеркале вместо симпатичного улыбчивого лица отражалась тварь с окровавленной пастью. Мне было бы легче.

Я искала в нем признаки психопата — и не находила. Шизофрения, раздвоение личности — что угодно было бы лучше этой приветливой нормальности хорошего парня.

А вот со мной происходило что-то странное.

Сначала мне стало трудно называть его Кириллом. Кирилл — это человеческое имя. Маленькие Кирюши отодвигают ложкой пенку с манной каши, выпрашивают у мамы с папой щенка корги, кидаются в школьном дворе снежками, через пять лет провожают из института девушку с синими прядями в черных волосах; они не убивают, не убивают, не убивают людей ПРОСТО ТАК.

Что жило рядом со мной? Ложилось со мной в постель? Что целовало меня по утрам?

Я принюхивалась к нему, как хозяйка к своему псу, удравшему на прогулке, — не извалялся ли он в дохлой кошке? Обнять — и незаметно втянуть воздух носом под его щекой. Мой парень должен пахнуть смертью.

А пахнет пеной для бритья.

Когда он ушел, я выдавила пену себе на ладонь, принюхалась, и меня вырвало.

Однажды утром, вернувшись от Безымянной, я поймала себя на том, что не могу оторвать взгляда от его рук. Я уже говорила, у Кирилла красивые руки: длинные пальцы, ногти почти без кутикулы, ровные, розовые, как лепестки; руки что-то делали, и я внезапно осознала, что они существуют отдельно друг от друга: руки и Кирилл. Они — независимые сущности! Это открытие расставило все по своим местам. Я-то думала, он убивал руками. Нет! Убивали только руки!

Согласитесь, это все объясняло.


Кирилл сидел и разговаривал со мной, пока его руки размешивали сахар в чае, подносили ложку к его губам. Они ухаживали за ним, как за маленьким ребенком. У меня чуть не вырвался крик: «Зачем ты им подчиняешься?! Прекрати это! Ты ничего о них не знаешь!» Когда я поняла, что сейчас схвачу эту белую пятипальцевую дрянь, начну бить по ней сахарницей, чтобы переломать ей отростки, чтобы из-под ногтей брызнула кровь, только надо учесть вторую, ведь она бросится на помощь и станет душить меня или попытается выдавить мне глаз, — когда я представила огорченное лицо Кирилла над его руками, убивающими его девушку, тогда я налила в чашку кипяток и опустила в нее чайный пакетик, а вместе с пакетиком свой палец.

— Господи, Динка!

Он вскочил, сунул мою ладонь под холодную воду.

— Дин, мне иногда кажется, что ты задумываешься и проваливаешься в другое измерение. Первый, первый, как слышите меня? — Кирилл провел ладонью перед моим лицом. Его пальцы беззвучно хихикали, я видела ухмылки. — Ты иногда пугаешь меня!

Я иногда пугаю его!

Я. Иногда. Пугаю. Его.

— Таковы все творческие натуры, — с шутливым укором добавил он. — Держи под водой, не вынимай! Я поищу мазь.

Он ушел вместе с руками.

Я смеялась до тех пор, пока лицо не намокло от слез, потому что я пугала его, понимаете ли, и если бы вы оказались рядом, у вас не возникло бы сомнений, кто из нас двоих ненормальный.

Вечером Кирилл поставил фильм «Семейка Аддамс». Когда кисть руки по прозвищу Вещь вбежала в комнату, на меня вновь напал хохот.

— О, я тоже его обожаю! — обрадовался Кирилл.

Честное слово, никогда столько не смеялась.

Но зеркала сделали свое дело. Я кое-что начала подмечать.

Мелочи, пустяки — на первый взгляд. Я затыкала раковину, набирала в нее воду, записывала пальцем на воде, чтобы не забыть, и вынимала затычку.

Во-первых, иногда Кирилл зависал. Останавливался в самых неподходящих местах, например, посреди комнаты — и просто стоял без всякого выражения, словно его система в этот момент потребовала перезагрузки. Минуту, две. Затем приходил в себя. «Забыл, куда шел», — однажды пошутил он, поймав мой взгляд.

Никуда ты не шел, урод.

Во-вторых — еда. Он слишком тщательно ее пережевывал. Я успевала съесть ужин, заварить себе чай и помыть посуду, пока он бесконечно двигал челюстями над салатом. Я спросила, почему он так долго ест. «Боюсь подавиться», — ответил Кирилл.

Я с трудом удержалась, чтобы не броситься на него, не повалить на пол, не начать запихивать ему в рот все подряд с тарелок, чтобы он подавился и сдох.

Именно тогда меня впервые кольнула догадка: со мной тоже не все хорошо.

В-третьих, он был брезглив. После кипятка на пальце у меня вздулся волдырь. Кирилл заметил его и торопливо отвел взгляд. Я видела, что ему неприятно.

В тот же день, чуть позже, мы зашли на базу за какой-то мелочью и обнаружили, что Тимур носится в поисках бинта. Он порезал ладонь у основания большого пальца — не сильно, но кровило будь здоров. Когда на пол упала жирная красная капля, у Кирилла сделалось такое лицо, будто его сейчас стошнит. Он вышел и дожидался меня снаружи, пока я спокойненько перевязывала бедному Тимуру его страшную рану.

Ей-богу, простой порез!

И вещи вокруг него. Они всегда были в таком порядке, словно зашел в «Икею» за час до открытия. Ровные стопки футболок на полке. Ботинки чистые и носами к стене. Он даже шнурки складывал внутрь! Все чашки на сушилке поворачивал, чтобы ручки смотрели в одну сторону. Я с утра незаметно от него развернула чашку ручкой к стенке и стала наблюдать: грохнет он ренегата или нет? Кирилл ее снял, брезгливо помыл — помыл! — и отставил в сторону.



Еще пара суток — и я бы свихнулась.

Съехала бы крышей, к гадалке не ходи.

Но тут случился поход, и из похода он вернулся другим.

Полтора дня без Кирилла меня спасли. Я ощущала себя как человек, которого топили, а потом отпустили и дали глотнуть воздуха. На этом воздухе можно было продержаться еще немного.

Вернувшись, Кирилл рассказал, как чуть не убился на камнях, и если бы не Бурый, лежать бы ему с разбитой головой… Я ужасалась, сочувствовала и даже пустила слезу. Ну, еще бы: одна мысль о том, что смерть едва не забрала Кирилла, а этот дурак, бычара тупая, его спас, вызывала во мне желание реветь в голос!

Но изменился он не поэтому.

В нем появилась непривычная мне сосредоточенность и… одержимость. Да, одержимость! Как будто все, что бы он ни делал, — ел, гулял, чистил зубы — имело теперь дополнительный смысл. Нужно было для чего-то.

Таким я его еще не видела.

Кирилл смотрел сквозь меня. Весь сиял, как новогодняя елка. Если бы я не знала, что он ходил в компании трех мужиков, и не была уверена в его ориентации, я бы сказала, что он влюбился.

Ясногородский как-то это называл… Состояние аффекта.

И вот теперь наконец-то стало видно, что Кирилл все-таки не совсем нормален.

Объяснить на словах постороннему человеку, что именно не в порядке, было бы невозможно. Чашки, еда, зависания — все мелкие признаки, за которые я хваталась, как околевающий в лесу от холода за промокшие спички, — господи, какая чушь! Если бы любой, кто поворачивает чашки ручками в одну сторону, был психом, человечество уже истребило бы само себя. Последний бой состоялся бы между чашечниками и рулонниками (кстати, и туалетную бумагу Кирилл всегда перевешивал хвостиком внутрь — единственное по-настоящему серьезное доказательство, что от него можно ждать чего угодно).

Теперь все было иначе. На его лице поселилось вдохновенное выражение. Взгляд расфокусированный, на губах постоянно блуждает улыбка. Если бы сейчас я встретила его в кафе, даже чаевые побоялась брать у него из рук. То ли наркоман, то ли богомолец.

Но таким Кирилл был только при мне. Так не стесняются при кошке или собаке справлять нужду. Выходя за дверь коттеджа, он надевал прежнее лицо.