Прежде чем иволга пропоет

У меня вырвался смешок.

Холодно, зябко. Над озером плывет туман. Ни души вокруг, и я не посмотрела на часы: должно быть, совсем рано.

Коттедж сыщиков желтел впереди и напомнил мне сказочный терем, к которому меня, Дину-дурочку, должен привести волшебный клубок. У двери снаружи глянцево поблескивали сапоги Бурого, — огромные, размера пятидесятого, не меньше! В одном таком я бы, наверное, целиком поместилась.

И вдруг я уверилась в том, что все будет хорошо. Как будто в тереме жил добрый великан, который защитит меня и от сумы, и от тюрьмы, и чего там еще я боялась… Разве что от угрызений совести не получится. Нету у великана таких полномочий.

Я ускорила шаг. Еще минута — и все останется позади.

Меня подвела обувь. Нога в свободно болтающейся кедине подвернулась, и я полетела на землю. Шишка впилась в ладонь, я охнула — и тут же мне сзади заткнули рот.

В колонии мне доводилось драться. Всего пару раз, потому что вела я себя тише воды ниже травы и мечтала только об одном: выбраться оттуда здоровой, без туберкулеза и застуженных яичников.

Одна из баб, которой пришлось показать зубы, оказалась мастером чего-то там по борьбе. Дольф Лундгрен в юбке, за минусом его сексапильности. Привлекательности в ней было не больше, чем в чугунной чушке. Бой был коротким и закончился бесславно: она попыталась завязать меня в узел, и если бы я не гнулась, как гуттаперчевая, переломала бы мне кости. На мое счастье, ее быстро оттащили. Я же говорю, место было образцово-показательное.

Но человек, скрутивший меня в каких-то двадцати метрах перед домом сыщиков, дал бы той бабище с бицепсами сто очков форы. Мне показалось, руки у меня провернулись в суставах, как у куклы; я захрипела и от боли потеряла сознание.



Очнулась оттого, что мне в лицо плеснули пивом.

Темное пиво стояло у нас в холодильнике, и ни я, ни Кирилл не прикасались к бутылке: Кирилл — потому что, по его словам, не пил ничего, кроме хорошего вина, а я — потому что все это время мне было малость не до пива. Не помню, кто из нас его купил и зачем.

Вот оно и пригодилось, подумала я, облизнув губы.

Перед глазами у меня был телевизор. Прежде мы его ни разу не включали. Для Кирилла это, кажется, составляло предмет особой гордости: он не такой, как все эти зомбированные первым каналом! Его не обмануть политической пропагандой! Сейчас на экране беззвучно кривлялась певица в костюме Снегурочки, которую суровый Дедушка Мороз отправил на панель.

— Как печально умирать под русскую попсу, — сказал знакомый голос у меня над ухом.

Кирилл присел на корточки. Его лицо оказалось на уровне моего.

— Горлышко не тянет? — заботливо спросил он.

Я бы и ответила, но хрипеть не хотелось.

Горлышко, как он выразился, тянуло. На него была наброшена петля. Другой конец веревки эта сволочь привязала к моим лодыжкам.

Упражнение из художественной гимнастики. Называется «рыбка» или «колечко». Нужно дотянуться пальцами ног до головы. Мне всегда удавалось без труда, я и кончики собственных пальцев могла увидеть, согнувшись так, что пятки доставали до макушки, только вот какое дело: ладонями я при этом упиралась в пол. А сейчас Кирилл перетянул мне запястья за спиной.

— Лодочка, плыви, — сказал Кирилл. Лицо у него было грустное-прегрустное, мне показалось, что он вот-вот заплачет. — Девочка ты моя, девочка… Вот чего тебе не хватало, а?

Я молчала. Веревка давила на горло. Я действительно походила на лодку, привязанную к берегу. Это он точно подметил.

— А так все хорошо могло получиться… — пробормотал Кирилл. Поднял на меня глаза. В них стояли слезы, и радужка с центральной гетерохромией казалась помутневшей. Он меня убивал — и плакал.

— У тебя есть минут десять, наверное. Или пятнадцать, не знаю. — Он вытер глаза. — Это зависит только от тебя.

Кирилл встал, отошел и вернулся, держа флакончик духов — бабулиных духов! Мой «Ландыш серебристый»!

— Хочу, чтобы тебе было приятно напоследок.

Вздохнул и нажал на распылитель. Сначала «Ландыш» попал на его рукав — Кирилл неправильно повернул флакон, — но со второй попытки он обрызгал мне макушку.

— От тебя вкусно пахнет. Ты молодец! Хорошо держишь спинку.

Не меняя выражения лица, он надавил мне на щеки, и когда челюсть непроизвольно приоткрылась, запихал в рот мокрую тряпку. Поднялся. Некоторое время передо мной маячили его ноги в голубых джинсах, со следами травы на правой коленке. На экране мелькнул курсор усиления звука, и к видеоряду добавился голос. «Ты даже сам не знаешь, насколько сильно ты самый крутой!»

Кирилл отодвинулся. Больше ничего не загораживало мне телевизор. Шаги, скрип двери… Ушел. Его последними словами было: «Хорошо держишь спинку».

Я попыталась выплюнуть тряпку. Легче было бы выскрести пластилин из дупла. Он как-то хитро утрамбовал ее…

Подергала руками — только плечи заныли сильнее.

— Не надо домой, давай еще покружим по кольцевой! — Теперь настал черед Димы Билана.

Давай, Дима, еще покружим. Разве ж я против!

Пока получается тянуть ноги к затылку, петля на шее не душит меня. Но рано или поздно я устану, расслаблюсь и сама себя прикончу. Простое техническое решение, правда? Телевизор заглушает мое слабое сипение, штора задернута — снаружи не разглядеть, что происходит в комнате.

Не падай прежде выстрела, говорил Ясногородский.

Все, Леонид Андреевич. Теперь можно падать.

В телевизоре симпатичные ребята отрывались на танцполе в клубах синего дыма.


— А мама не в курсе, что мы с тобой на тусе! А мама не в курсе, что мы с тобой на тусе!





Кирилл


По дороге Кирилл остановился, бросил прощальный взгляд на озеро. Последний глубокий вдох, секунда тишины перед тем, как все начнется.

Он любил смотреть в интернете ролики, основанные на эффекте домино. Незначительное изменение запускало долгую реакцию, шарики падали, карандаши взлетали, костяшки складывались в цветок лотоса. Самые изобретательные он сохранял и пересматривал.

Теперь он сам придумал такую схему. Пусть не очень сложную, зато экстравагантную. Без ложной скромности Кирилл признавал, что вряд ли кому-то еще пришло бы в голову такое красивое решение.

Все шарики разложены по желобкам, ниточки подвязаны, кубики расставлены. Фигурок не много, но у каждой особенный выход.

В кончиках пальцев покалывало, как всегда в начале охоты. Он был бы совершенно счастлив — если бы не Дина.

«Надеюсь, она задохнется быстро», — озабоченно подумал он. Меньше всего хотелось бы мучить девчонку. Кирилл знал: глупо проявлять доброту к человеку, который едва не уничтожил его, но ничего не мог с собой поделать.

Правильнее — и милосерднее! — было бы задушить ее самому. Но это означало зарубить на корню идею охоты. На это Кирилл, при всем своем гуманизме, пойти не мог. Нельзя начинать торжественный ужин в мишленовском ресторане с торопливого пожирания попкорна, это низводит художественный замысел до уровня дешевого развлечения.

Боль утраты только еще ждала его впереди. Сейчас он даже не успел толком все осознать. Не было времени. Пришлось действовать интуитивно, очень быстро, чтобы не выбиться из графика, — все было рассчитано еще сутки назад и перепроверено этой ночью. Трехмерная карта постоянно мерцала на границе периферического зрения.

Кто вдохновлял его?

Динка.

Кто приносил ему удачу?

Его девочка.

Благодаря ей Кириллу выпала главная в его жизни охота. Он чувствовал, что существует взаимосвязь между знакомством с ней и его удивительным везением.

Им оставался всего один шаг до ее инициации. Он уже придумал, как все обставит! Ох, какой же наивной сейчас казалась его романтичность…

А ведь один раз Динка попросила взять ее с собой. Глазки так и горели предвкушением! Он чуть не расплакался, ей-богу. Сентиментальный стал, как старик.

Кирилл всерьез прикинул, не рассказать ли ей о сыщике. Все взвесил. И понял, что ни с кем не хочет делиться победой. Есть переживания, через которые нужно проходить одному, — лишь тогда можешь подняться на новый уровень.

Он решил: закончив свое лучшее дело, возьмет ее с собой. С документами что-нибудь придумает. Его любимая девочка — перекати-поле без корней, за все эти дни ни одного звонка; что ей терять?

А в самое замечательное утро, в утро его великой охоты, она его предала. Кицунэ, прекрасный маленький оборотень, оказался дырявой плюшевой игрушкой, из которой торчали клочья синтепона. Если она и мечтала пройти с ним через охоту, то струсила. А как говорилось в любимой книге Кирилла, трусость — самый страшный порок.



Пискнул таймер.

Время пошло!

Кирилл вытащил нож, взбежал на крыльцо, бесшумно отодвинул в сторону громадные тяжелые сапоги. Чухрай наверняка возражал бы против того, что у него изъяли все запасные ключи от коттеджей, но Кирилл не оставил ему такой возможности.

Вот уж кого не было жалко. Старый лживый хрыч.

Петли и замочная скважина были смазаны сутки назад. Кирилл не мог позволить, чтобы такая ерунда, как скрип двери, сорвала его замысел.



Комната была светла и просторна, в окна падали солнечные лучи, и в скрещении этих лучей в кресле, спиной к нему, сидел возле круглого столика человек, положив ладонь на глиняный чайник. Рядом стояла синяя чашка с красной полосой, единственное яркое пятно во всей комнате.

Кирилл замер. Выразительность этой картины, ее лаконичная безупречность поразили его. Он подумал: японец бы написал хайку о том, что смерть идет рука об руку с красотой, нет красоты совершеннее, чем та, что обречена, и выразил бы это в простых символах. «Жаль, что я не японец. Отвратительна эстетика разложения, но не эстетика смерти как завершенного действия. Победа живого над живым — это тоже смерть».

Он повторил это несколько раз про себя: «Победа живого над живым». Его победа. Человек в кресле, не подозревая о присутствии постороннего, зашевелился, вздохнул и взялся за чайник. Кирилл подождал, пока закончит литься из носика прозрачная золотистая жидкость, — это тоже было поэтично, — спокойно, не торопясь подошел к Илюшину и наклонился к его уху.

— Не дергайся и не кричи.

Приказ прозвучал негромко, почти интимно. Сознание раздвоилось: Кирилл был тем, кто стоял возле добычи, и одновременно ощущал холодное прикосновение лезвия к кадыку.

Сыщик не обманул его ожиданий. Ни вскрика, ни поворота головы. Как сидел, полуобернувшись к окну, так и замер. Только затылок слегка вдавил в кресло. Кирилл великодушно подумал: это простительно, рефлексы пальцем не раздавишь.

Зато Макар принюхался. Слабо раздулись ноздри — Кирилл постоянно наблюдал эту привычку и у своей подружки. Бывшей. Или даже лучше сказать — неудавшейся, во всех смыслах.

В Динке эта повадка умиляла его. А сейчас он на секунду испугался, что от него воняет какой-то дрянью.