Призрак Канта
Часть 39 из 59 Информация о книге
— Что ты говоришь? — Ничего не говорю. Я молчу. Василий Васильевич взял её за подбородок, повернул к себе и поцеловал в губы. Ему давно хотелось её поцеловать, пожалуй, с тех пор, как он впервые увидел её умытой и беленькой, с брызгами веснушек на носу. И когда она шмыгала носом — хотелось, и когда ела пшённую кашу. Кажется, Мура поначалу очень удивилась и даже подалась от него назад, но потом перестала вырываться, обняла его и прижалась. Руки у неё были худые и горячие. Меркурьев хватил воздуха и ещё раз поцеловал. Мура поднялась на коленях и прижалась к нему всем телом. Ах, как это было — остро, серьёзно, от всей души. Сердце у него молотило в грудную клетку, и, кажется, там, куда оно било, оставались дыры. И сквозь эти дыры в него вливались сила и страсть. Дыхание опять кончилось, они оторвались друг от друга, и Василий Васильевич спросил поспешно: — А когда мы целуемся, ты тоже слышишь разговоры Канта с Бесселем? Мура засмеялась, обняла его за шею, Меркурьев стиснул её, они вместе повалились на кровать, сбросив на пол коричневую обезьяну, тут же вскочили, как ошпаренные, и уставились друг на друга. Василий Васильевич немного взмок от переживаний, руки покрылись «гусиной кожей». — Поедем, — сказала Мура, не глядя на него, и слезла с кровати. — Мне нужно одеться. — У тебя есть куртка или пальто? — спросил Василий Васильевич и даже сделал озабоченное лицо, как будто только что на кровати ничего такого не произошло. — Там холодно и дождь может в любую минуту пойти. — Пальто, — повторила Мура, словно это и впрямь имело значение. — Хорошее такое пальто… Они договорились встретиться у подъезда между липами, так романтично это звучало — между липами! Меркурьев, лихорадочно собираясь, всё вспоминал, как они целовались, как он её держал, как она пахла и как двигалась, и совершенно не остывал, а, наоборот, распалялся. Когда он выскочил на улицу, Мура бродила по брусчатке в некотором отдалении, смотрела себе под ноги и, кажется, что-то бормотала. Распалившийся Василий Васильевич встал как вкопанный и уставился на неё. Она была в коротком сером пальто, голубой клетчатый шарф намотан кое-как. Ноги в чёрных джинсах казались бесконечными. Волосы заправлены за уши, как у девочки. Мура, подумал Василий Васильевич. Вот она какая. Он подошёл к ней, снова взял за подбородок и поцеловал. Невозможно было удержаться. — Вася! — возмущённо прошипела Мура, когда он её выпустил. Стукнули тяжёлые двери, и они одновременно оглянулись. Из дома выходила Лючия, укутанная в меха и шелка, на ходу надевая тёмные очки, хотя солнца никакого не было, низкие тучи наползали с моря, и казалось, вот-вот пойдёт снег. — Вы с девушкой, — проговорила Лючия низким голосом. — Это приятно. Познакомьте нас скорее. Василий Васильевич весело сказал, что знакомить их нечего, они знакомы, в одном доме живут, в одном месте обедают. Лючия перевела взгляд на Муру и медленным движением сняла очки. — Нет, не узнаю, — сказала она, рассматривая Муру. — Впрочем, что-то знакомое есть, я вас где-то видела… — Я Антипия, — призналась Мура. — Это моё второе имя. Лючия так удивилась, что вытаращила глаза и чуть не уронила очки. — Нет, этого не может быть! Впрочем, всё возможно. — И она расхохоталась. — Нет, какие разительные перемены! Это всё благодаря вам, Василий? — Мура любит представать в разных ипостасях, — проинформировал Меркурьев. — Сколько нам добираться до города? Лючия ответила, что минут сорок, и они погрузились в белый «Кадиллак» следующим порядком — Лючия за руль, Мура назад, а Меркурьев рядом с Лючией. Хозяйка машины так распорядилась. Ехал Василий Васильевич преимущественно спиной вперёд, лицом к Муре. Он моментально соскучился, оказавшись рядом с Лючией и так далеко от Муры, — «Кадиллак» был просторен, широк и длинен, и Мура сидела словно в отдалении. Лючия разговаривала с Меркурьевым, а он разговаривал с Мурой, и хозяйка машины в конце концов рассердилась. — Сядьте как положено, Василий, — велела она довольно резко. — Нас сейчас оштрафуют. Василий Васильевич сел «как положено», но очень быстро опять оказался лицом к Муре и спиной к лобовому стеклу. — Мы с отцом в Калининградскую область приезжали каждый год, — увлечённо рассказывал он Муре. — Он полковник, служил в ВВС, ему путёвку давали в Светлогорск, в военный санаторий. Когда маму не отпускали с работы, мы с ним вдвоём ездили. В Светлогорске пионерский лагерь был, имени Гайдара, и меня стали туда отправлять. Но я не любил жить в лагере и всё время оттуда мотал, а меня ловили! Я любил жить в санатории. — С пенсионерами? — уточнила Лючия. — С пенсионерами, — весело согласился Меркурьев, глядя на Муру. — Они все, военные дядьки, играли со мной в холле в пинг-понг и плавали на время в бассейне. Почему-то там всегда была холодная вода. А по вечерам мы ходили в кинотеатр «Прибой», где крутили старые комедии. — Ужасная жизнь, — сказала Лючия, и тут Василий Васильевич, всё это время скучавший по Муре и не отводивший от неё глаз, посмотрел на водительницу. — Почему ужасная? Прекрасная!.. — Но ведь скука смертная. Меркурьев посмотрел в окно, вспоминая. Он помнил только радость жизни, только веселье, удовольствие от комедий, пинг-понга, холодного моря, горячего песка, отцовских приятелей, покупавших ему квас из бочки — кружка была тяжелой, мокрой и холодной, сами они угощались пивом у соседней бочки, — а никакой смертной скуки не помнил. Старые немецкие липы с белыми полосами на могучих стволах летели по обе стороны узкой ухоженной шоссейки, за липами простирались поля и холмы, низкое небо, перелески на горизонте, и хотя моря не было видно, чувствовалось, что оно рядом. — Я никогда здесь не скучаю, — произнес Меркурьев задумчиво. — И не скучал! Какая бы ни была погода или время года. Однажды мы поехали с мамой, наоборот, отец не смог. Мне было лет одиннадцать. Я всё время хотел есть, а в санаторной столовой кормили ужасно. Было ничего, а стало совсем плохо. Ну, как положено в столовых!.. Всё холодное, клёклое, противное. Макароны я любил, но они тоже были совсем холодные и в свекольном соке. К макаронам и котлете полагалась тёртая свёкла, она текла, и вся еда была в соке. Я не мог её есть!.. Я ел сухари. На стол ставили большую миску сухарей, должно быть, хлеб оставался и его сушили, но есть хотелось страшно. А мама решила, что я капризничаю! Она говорила — ешь, что дают. Все едят, а ты выпендриваешься!.. — Ты не выпендривался, — сказала Мура с сочувствием. — Я понимаю. У меня та же история с манной кашей была. Бабушка тоже думала, что я придуриваюсь, а я просто не могла её проглотить! — Как трогательно, — пробормотала Лючия. — Общие воспоминания. — Потом позвонил папа, — Меркурьев продолжал предаваться этим самым воспоминаниям, — мама ему пожаловалась, что я не ем. И он сказал, хватит его воспитывать, покорми лучше где-нибудь в другом месте! Он сказал: я же дал вам денег, вы можете с утра до ночи есть в кафе! И мы пошли в кафе. — Меркурьев засмеялся. — Оно называлось «Хромая лошадь», не знаю почему. На манер Среднего Запада, должно быть, хотя при чём тут Средний Запад! Там я съел салат, две порции, куриную лапшу, две порции, и венский шницель с капустой. — Две порции? — уточнила Лючия. — Одну! Но к нему полагалось украшение — зелёный горошек и кукуруза в формочках, вырезанных из лука. Из самого обычного репчатого лука! И я съел горошек с кукурузой вместе с формочками из лука!.. Они с Мурой разом захохотали. Лючия посмотрела в зеркало заднего вида, и Мура, встретившись с ней взглядом, пристыженно отвернулась. Ей стало неловко. — Какая провинция, — проговорила Лючия, — какая скукота. Прибалтика хороша в Юрмале. В Сигулде приятно. В Эстонии на мызах тоже забавно, меня один раз туда приглашали. Я выдержала только один день, но было довольно мило. — Тогда зачем вы здесь? — спросила Мура. — А вы? — Она приехала на шабаш, — пояснил Василий Васильевич. — Кстати, я не понял, ты была на нём или прогуляла? — Прогуляла. — На какой шабаш? — дрогнувшим голосом спросила Лючия. — Она что, ведьма? — Нет, нет, — поспешно сказала Мура. — Это просто так называется. — Собираются гадалки, экстрасенсы, ясновидящие и дурят друг другу голову, кто лучше, — продолжал Меркурьев. — Наша Мура не такая. Она общается с духами по-честному. Она их приглашает, и они к ней приходят. — Вы шутите? — уточнила Лючия. — Шутит, шутит, — заверила Мура. — Вася, ну что такое? — Если вы ясновидящая, значит, должны знать, куда делось колечко этой девочки, студентки. Вы знаете? — Нет, — призналась Мура. — Я решила все свои драгоценности отвезти в банк, — сообщила Лючия. — Арендовать ячейку и запереть на замок. Если уж на её безделушку позарились! — С чего вы решили, что перстень — безделушка? — спросил Василий Васильевич и повернулся лицом к Лючии. — По-моему, в нём редкий и дорогой камень. — Вы специалист? Разбираетесь в драгоценностях? — Увы. — А я разбираюсь, — сказала Лючия с нажимом. — Таких изумрудов не существует, уж поверьте мне. А те, что есть, находятся в Грановитой палате! Вы хоть представляете себе, сколько может стоить такой камешек? Василий Васильевич признался, что не представляет. — Несколько миллионов евро, — сообщила Лючия. — И вообразить, что девочка носит его на пальце! Немыслимо. — Возможно, вы правы, — согласился Меркурьев осторожно. — Но мне показалось, что камень самый настоящий. Хотя я держал его в руках всего ничего… — Если бы такой камень был в Калининграде, — продолжала Лючия, — мне бы об этом было известно.