Прогулка

– Нет.

С помощью примитивного шифра Бен рассказал Циско о семечке, которое по-прежнему лежало в песке вместе с ядом для убийства Вориса. Раз в двенадцать дней Бен выкапывал его и швырял оземь, вот только ничего из него не вырастало.

– Почему ты так заботишься о чем-то совершенно бесполезном? – спросил его исследователь.

– Однажды оно прорастет. Вот увидишь.

Циско покачал головой. Казалось, исследователь мог поверить в любые чудеса, вот только не в какое- то там сморщенное семечко.

– Я съем это твое семечко, – пошутил Циско.

– Не смешно.

– Можно тебя спросить?

– Валяй.

– Вот этот шрам у тебя на лице. Откуда он взялся?

– Я дрался на мечах и победил.

– Это благородное и доблестное занятие.

– О, я так доблестен, что дальше некуда, Циско.

По мере того как подвигалась работа, воспоминания Бена становились все более размытыми и абстрактными. По вечерам он разговаривал с камнем, чем невероятно смущал Циско, и придумывал истории, как у камня прошел день: что Питер надевал, что проходили в школе, с кем он подружился, как обстояли дела в семье. Он клал камень себе на спину и ползал на четвереньках, словно катал его на слоне, как он проделывал с Питером дома в прошлой жизни. Каждый вечер он рисовал на песке свою семью, и их образы делались все более абстрактными и искаженными. Жена становилась красивее. Дети взрослели и набирались сил, иногда представляясь ему суперменами. По ночам ветер вздымал песок и швырял его на коврик, покрывая кожу Бена тончайшим слоем, который так и не удавалось полностью стряхнуть. Иногда песчинки попадали под веки, что раздражало до крика.

Случались дни, когда Дымки напрочь лишали их воды, и язык у Бена чернел и твердел от жуткой жажды при работе на солнцепеке. От дикого голода Бену мерещились миражи: целые озера фруктового пунша, уходившие за пустынный горизонт полки супермаркетов, коптильни с толстыми колбасками, свисавшими над раскаленными жаровнями.

Они с Циско бесконечно говорили о еде, сырах и винах. Однажды ночью они заключили людоедский пакт: если один из них умирает, то второму разрешалось его съесть. Это казалось вполне нормальным. Лишь бы кто-нибудь выбрался обратно на тропу, ведущую домой. Они открыто обсуждали этот пакт, без всякого шифра. Как будто бы Дымкам не было до этого никакого дела.

– Запомни, – говорил Бен. – Я должен умереть.

– Да, – отвечал Циско.

– Тебе нельзя есть меня до того, как это произойдет.

– А если ты спишь как убитый и вправду похож на мертвеца? – пошутил Циско. – Дай мне хоть руку оттяпать. Ты правша, так что я съем левую руку. Она не так нужна.

– Ты давай-ка кончай эти шуточки. Дурные мысли всегда начинаются с дурных шуток.

– Похоже, да.

Циско поглядел на висевшие в небе две луны.

– Жду не дождусь, когда попаду домой, – сказал он Бену. – Когда-нибудь я вернусь в Испанию. И тогда люди узнают, что я открыл новый путь на Восток…

– Я устал тебе твердить: все это нереально.

– Откуда ты знаешь? Ты упрямо повторяешь: нереально, нереально, когда сам-то ты здесь. По-моему, у тебя нездоровый взгляд на вещи.

– Я не в том смысле, что все это нереально. Просто… В мое время, через пятьсот лет после тебя, вся Земля нанесена на карты. Все открыто.

– Это невозможно.

– Говорю же тебе, Циско: в том времени, откуда я, за пределами планеты находятся камеры, которые смотрят вниз и все видят. Дома у меня есть небольшой ящичек, где можно посмотреть все, что видят эти камеры. Я могу разыскать тот участок мира, где живу, и увидеть его прекрасную картинку, плюс услышать голос, говорящий мне, как добраться туда, куда мне нужно.

– Это дар Господень.

– Это ты так думаешь. И все же.

– Если этот твой ящичек может тебе все показать, почему же он никогда не показывал тебе это место?

– Не знаю.

– А ты раньше знал об этой второй луне?

– Нет.

– Ну так, значит, это я ее открыл. Новая луна на дальнем конце мира. Они назовут ее в мою честь. А континент – в честь моей матушки.

– Этот континент Нового Света уже назвали.

– И как же?


– Америкой.

– В честь Веспуччи? Этого грязного итальянского свинопса?

– Да не волнуйся ты так. Если я вернусь, то скажу всем, что Америка – неверное название континента.

– Ты не веришь в то, что хоть когда-нибудь вернешься.

– Понятия не имею.

– Ты не веришь в Бога.

– Если все это делает Бог, я не желаю быть рядом с Ним.

– А я верю в Бога. Знаешь, Постановщик и есть Бог. Нам за это воздастся. Ты сам увидишь. Бог отправил нас сюда, потому что Он нас любит. Я жду не дождусь встречи с Ним в конце тропы. Ты тоже с ним встретишься.

– Сильно сомневаюсь.

– А твой мир – это мир Бога?

– Даже не знаю, как ответить на твой вопрос, Циско. В будущем существует миллиард католиков, если тебе это отрадно слышать.

– Но ты не из их числа.

– Нет.

– Друг мой, просто то, что Бог любит тебя, не означает, что Он может избавить тебя от страданий.

– Послушай, ты по-прежнему считаешь, что все это реально, и что Земля плоская, и что Иисус отправил тебя сюда. Все это прекрасно. Мне кажется, это достойная точка зрения. А я? Мне ничего не нужно. Я хочу домой. Там я хоть что-то создал, Циско. Папаша мой был никудышным слабаком. Я выбрался из заштатной Миннесоты, нашел хорошую работу и построил жизнь из ошметков, оставленных мне Богом. И вот я застрял тут. Когда бы я ни думал о том, что мы с Терезой создали дома, я вижу, как все это гниет. Все, что мы созидали, просто исчезает, обреченное на гибель. А я тут вожусь с этим проклятым пустым замком. Ты никогда не скучаешь по дому?

– Здесь я делаю для семьи гораздо больше, чем мог бы сделать дома. Люди вроде нас рождены для странствий и открытий. Дома` у нас для того, чтобы их покидать. И если я погибну здесь, на этой тропе, то воздам своей жене и детям больше славы и чести, чем смог бы воздать, сидя дома, как трус. Ты меня понимаешь?

– Нам надо поспать.

– Да, поспать надо.

Циско захрапел, а Бен продолжал лежать с открытыми глазами. Прямо напротив их куцего коврика стояло новое обиталище Вориса: навесные наружные стены закончены, и каменная внутренняя отделка первого этажа почти готова. Работа Бена там, дома, состояла в оптимизации расходов небольшой строительной фирмы, так что он знал все о стройматериалах по подрядным работам: брусы, балки, замочные шипы и распорки. Но тогда он лишь изредка прикасался к подобным вещам. Теперь он доскональнейшим образом изучил строительные работы и материалы.

Он уснул, и ему снилось, как он дотла сжигает замок.





Глава двадцать пятая. Яд




Минуло еще четыре года. Тяжелый труд, голод, жажда, непреходящая усталость, убийственный полуденный зной и пробирающий до костей полночный холод ополчились на Бена, чтобы окончательно сломить его. Каждый день его тело то расширялось, то сжималось от перепадов температур, словно готовое вспучиться дорожное полотно. Кожа покрылась бурыми пятнами. Зубы пожелтели и начали крошиться. Лицо заросло всклокоченной бородой, закрывавшей нижнюю часть шрама. Он сам превратился в зомби: выпотрошенную тень прежнего Бена с мертвенно-белыми, вымазанными раствором руками, не думающую ни о чем, кроме выполнения работы и отправления элементарных надобностей.

Однако он еще не успел окончательно превратиться в мертвеца.

По-прежнему одержимый жаждой уничтожения Вориса, он беспрестанно бормотал себе под нос фразы, когда-то прочитанные в старом томе из библиотеки: «Порошок карри. Мертвая ткань другой нежити. Мертвая сваренная человеческая ткань». Циско глядел на него с мрачной озабоченностью. Бутылочка для опытов, спрятанная в стене замка, пока не дала никаких утешительных результатов, и Бен с маниакальным упорством искал в глубинах своей памяти и в пустыне последний отсутствовавший ингредиент.

Строительство замка приближалось к концу: башенки и фланкирующие угловые бастионы возвышались на двенадцать метров и соединялись парапетными переходами, которые Бен и Циско закончили именно так, как предписывалось. Каждое утро они просыпались и видели кузов грузовика нагруженным материалами, необходимыми для работы: деревянными брусьями, длинными угловыми балками, железными гвоздями и клиньями, стремянками, гибкими штифтами из сосны и кузнечным горном. Дымки так и не отобрали у Циско его мешок, хотя заблудившийся исследователь ничего особо полезного в нем не накопил. Там лежала кое- какая одежда, котелок, веточки розмарина (по особым случаям Циско заваривал из них чай), несколько сухарей, Библия, полбутылки вонючего корабельного бренди, карты и дневники (которые он по какой-то странной причине отказывался показывать Бену), соль для отпугивания Бескожих и его драгоценный спальный коврик. Циско добыл коврик после того, как пересек озеро, кишевшее анакондами-людоедами. Потом он сражался мечом с пауком, чье тело представляло собой человеческую голову. Именно это тропа сочла достойными его испытаниями.

Как-то вечером они решили отпраздновать сорок восьмой день рождения Бена. Поскольку календаря у них не было, они выбрали день наугад и отметили праздник сухарями, глотком бренди и несколькими песнями. Бен научил Циско современной музыке, а Циско спел Бену несколько соленых матросских песенок. Пели они вслух, а Дымки наблюдали за ними, испортив, по обыкновению, все удовольствие. Расхрабрившись от жуткого пойла, Бен встал и рявкнул прямо в сторону полупризраков.

– Завтра, – заявил он, – я порешу вас обоих, гниды, а вы мне ничем не сможете помешать.

Дымки не обратили на него внимания и продолжали глазеть. Они уже привыкли к его бранным тирадам. Убить он их не мог, так что они разрешали ему орать все что заблагорассудится. В итоге они всегда могли заткнуть его, если бы захотели.

Под чужими звездными россыпями Бен начал рисовать на песке очередное изображение своей семьи: снимок с телефона в закусочной, где семья сгрудилась за столиком с дешевой скатертью. Он что-то бормотал себе под нос о яде, когда Циско осторожно положил ему руку на плечо.

– Нет там ничего в этой бочке, друг мой. Так что оставь бесплодные старания.

– Нет.

– Ты же уже все перепробовал. Это благородное стремление, но и у благородства есть пределы.

– Осталась всего-то одна вещь, а я никак ее не распознаю. Мне известно, что она существует, прячется где-то рядом, а я не могу…

Он нарисовал руку жены, какой запомнил ее на фото: большим пальцем она робко потирала обручальное кольцо.