Прогулка

– Спасибо тебе, – произнес Бен. – Огромное тебе спасибо.

– Ах, какая прелесть. Теперь мне вроде как снова хочется тебя съесть. – Тут она игриво подмигнула ему. – Шучу, шучу. Ладно, я пошла.

И она с грохотом затопала по пустынному шоссе в поисках новых, свежих ароматов и вкусов.





Глава двадцать седьмая. Вилла




После ухода Фермоны Циско и Бен стали свидетелями еще одной из бесконечной последовательности метаморфоз. Она наблюдали, как асфальтовое шоссе, появившееся словно бы ниоткуда и ведшее к логову Вориса, обогнуло разрушенную офисную усыпальницу и устремилось на запад вдоль пустынной равнины. Бен и Циско запрыгнули в грузовик и час за часом ехали вдоль тропы. Оба с удовольствием поглощали фастфуд. Циско почти беспрестанно помахивал рукой у решетчатой отдушины кондиционера.

– А как делается такой прохладный ветер? – спросил он у Бена.

– Его делает хладагент. Фреон, – ответил Бен.

– Кто такой Фреон?

– Это химикат такой. Он охлаждает воздух.

– Прямо чудо какое-то.

– Сто`ит в магазинах тридцать долларов, дружище.

– А вот то будущее, из которого ты… оно бы мне понравилось?

– Если честно, оно, наверное, не очень-то отличается от известного тебе мира. Кто-то там счастлив. Кого-то терзает злоба. Войны идут. Не знаю, так ли сильно разнятся времена. Мир меняется, но люди всегда ведут себя одинаково.

– А как по-твоему, я бы смог управлять этим грузовиком?

– Нет.

Километров через сто пятьдесят шоссе вдруг уперлось в обширный массив заболоченных джунглей. Деревья вздымались ввысь прямо с края пустыни, вытягивая стволы к солнцу и образуя плотный, почти непроницаемый навес. Тропа вела в темную глубину тропического леса, а купол из ветвей накрывал их густой зеленой тенью.

Лесная дорога сделалась узкой и ухабистой, растения обступали и царапали грузовик, словно пытаясь поймать его. На капот вдруг прыгнул лемур, отчего Циско опасливо перекрестился, после чего зверек перескочил на стоявшее рядом дерево. Невидимые животные и насекомые издавали разнообразные звуки, пока грузовик катился вперед. Через несколько мгновений он выехал на заповедный берег моря, устланный песком из мелко-мелко перемолотых волнами морских раковин. Солнце медленно садилось в восхитительное изумрудно-лазурное море, чьи воды могли умиротворить любого, взглянувшего на них. Лиловые и розовые лучи предзакатного солнца отражались от песка, придавая ему перламутровый отблеск.

На берегу тропа расходилась по трем направлениям. Справа стояла вилла из тесанного бука с шикарным внутренним двором и бассейном, наполненным такой чистой водой, что она казалась дистиллированной. Там даже имелось отмеченное на песке парковочное место для красного грузовика. Слева тропа вела вдоль берега моря, где он делал небольшую дугу вокруг залива.

Прямо перед ними тропа упиралась в стоявший почти у самой воды небольшой круглый журнальный столик, накрытый белой скатертью, с прибором на одну персону и бутылкой шампанского (всегда шампанское), охлаждавшейся в серебряном ведерке. Тарелок в приборе не было, за исключением большого бирюзового блюда со стоявшим посередине его стеклянным пузырьком, плотно закрытым пробкой. Минуя стол, широкая тропа уходила прямо в воду.

Из-под блюда виднелась небольшая карточка. Кто-то изящным почерком начертал на ней его имя:

БЕН.

Он вылез из грузовика и взял карточку, ощущая пальцами фактуру плотной бумаги. Циско обнажил меч и начал оглядывать берег в поисках потенциальных хищников, но вокруг никого не оказалось. Бен не так остро воспринимал опасность. Здесь их вряд ли кто-нибудь побеспокоит. Вориса больше нет. А это – награда. Здесь они в безопасности.

Циско заглянул Бену через плечо и увидел карточку.

– Что это значит? – спросил он.

– Это значит, что мне придется отправиться в море, – ответил Бен.

– А я пойду другим путем.

– Верно. Тропа велит нам разойтись в разные стороны.

– Я не желаю этого делать.

Бен хлопнул испанца по плечу.

– Я тоже, старина.

– Ты должен выпить из этого пузырька?

– В какой-то момент – да.

– И ты знаешь, что с тобой произойдет?

– Да. Я превращусь в краба.


– Но это же невозможно.

– Ты видел то же, что и я. Так зачем же сомневаться?

– И ты этого хочешь? Стать крабом?

– Циско, то, что я хочу, уже давным-давно перестало иметь значение.

Бен подошел к ступенькам, ведущим на виллу, и взмахом руки пригласил Циско последовать за ним.

– Пошли. Спешки нет никакой. Мы можем и отдохнуть немного.

Вилла оказалась открытого типа с тремя спальнями. Во внутреннем дворе стоял роскошно накрытый стол: манго, ананасы, оливки, блюда с нарезанной моцареллой, крупными и сочными помидорами, охлажденными хвостиками омаров, огромными кусками ростбифа, цельными копчеными лососями длиной со скамейку и кувшины со свежевыжатыми соками всех известных науке цитрусовых.

А еще там стояло пиво. Холодненькое. В банках и бутылках. Бен даже не взглянул на яства. Ему хотелось пива. Он схватил две бутылки, сорвал с них пробки, разделся до трусов и с разбега влетел в залив. В пиво попало немного соленой воды, но от этого оно сделалось даже вкуснее, когда он глядел на закат, отражавшийся в сверкающих водах океана. Скинувший рубашку Циско робко подбежал к нему и навытяжку встал в воде, потому что не умел плавать. Бен приподнялся, и они чокнулись бутылками.

– С Рождеством, – сказал Бен.

– Откуда ты знаешь, что сегодня Рождество?

– Не знаю. Но все равно с Рождеством.

– И тебя тоже.

Они залпом осушили бутылки. Циско указал на ответвление тропы, шедшее вдоль берега залива.

– Завтра утром я отправлюсь в путь.

– Так скоро? Тебе бы лучше побыть здесь да хорошенько отдохнуть. Ты выглядишь хуже некуда.

– Нет. Господь и моя королева зовут меня в дорогу. Я не стану тут отдыхать ни секундой больше, чем понадобится. – Он повернулся к Бену. – Знаешь, нужно кое-что сказать, прежде чем мы никогда не увидимся.

– Ну, я тоже тебя люблю, Циско.

– Нет, совсем не это. Я не хочу, чтобы наша дружба тянулась дальше. Я не хочу, чтобы она увяла и умерла. Она закончится здесь, крепкой, как никогда. И это хорошо. Я не хочу быть рядом с тобой слишком долго, чтобы тебя не разочаровать.

– По-моему, все вышло бы как раз наоборот.

– Это невозможно. Ты сделал честь своей семье.

– Циско, честь для меня вообще ничего не значит. – Он снова сел в воду и высунул оттуда пальцы ног. Потом пошевелил ими, словно здороваясь с собой. – Ты знаешь, я больше не могу даже вспомнить, как выглядят мои дети. Я куда лучше помню наши с ними рисунки, чем их самих. Я пытаюсь их себе представить и знаю, что все не так. К тому же прошло много лет. Даже если я к ним вернусь, они будут не теми детьми, которых я знал, а я буду не тем папой, которого знали они. Наверное, у них даже цвет волос изменится. И мы сделаемся совершенно чужими людьми. Мне так долго хотелось домой, Циско. Но теперь я знаю, что дом неузнаваемо изменился. Понятия не имею, что сказал бы своей жене, доведись увидеть ее прямо сейчас.

– Тебе не нужно ничего говорить. Это любовь. А любви не нужны объяснения.

– Не знаю, дружище. Я до смерти напуган. Бьюсь об заклад, мне куда комфортнее шагать по этой окаянной тропе, чем находиться дома. Тропа раздавила меня. Ты знаешь, насколько это все шиворот-навыворот? Я понятия не имею, что мне делать с самим собой. Единственная причина того, что я еще жив, – чистая привычка.

– Это делает тебе честь.

– В выживании нет никакой чести. Это лишь то, что ты обязан делать. Половина людей, выживших в каких-то бедах, даже не знает, почему или как им это удалось. Уверен, что я-то точно не знаю. «Честь» – просто слово, которое люди выдумали для само-удовлетворения и самооправдания. Тебе может сойти с рук все что угодно, стоит сказать, что ты проделал это с честью.

Испанец не ответил. Вместо этого он вернулся на виллу, открыл еще пару пива и принес бутылки на берег. Они выпили дюжину пива на двоих, прежде чем солнце наконец уступило натиску двух лун, и их окутал куда более безопасный мрак ночи: прохладный, открытый и ласковый, сопровождаемый криками попугаев в простиравшихся позади них джунглях.

В ванных комнатах виллы друзья обнаружили чистые полотенца, бритвы и ножницы, так что оба помылись и побрились (Циско оставил себе длинную эспаньолку), а потом отправились спать. Когда Бен закрыл глаза, сон стеной оградил его от всего. Никаких сновидений. Никаких кусков прошлого, требующих изменений. Только отдых, и все.

Наутро Циско принялся настаивать, что ему пора в путь. Испанец оставался исхудавшим и уставшим после побега из пустыни, но происходящее по-прежнему представлялось ему великим приключением и миссией: новый загадочный континент, который он вскоре откроет всей Европе. Как бы Бен ни пытался убедить его в обратном, Циско оставался одержим желанием найти сокровища.

Они стояли у расходящейся по трем направлениям тропы и прощались. Бен протянул ему ключи от грузовика.

– Ты уверен? – спросил Циско.

– Да. В том времени, откуда я, все водят машины. Не вижу причины, почему бы тебе не сообразить, что к чему. Ты уже, наверное, лучше, чем большинство водителей из Мэриленда.

Циско забрался в кабину и ухватился за руль, закрыв глаза и наслаждаясь выпавшей ему властью.

– Запомни, – сказал Бен, – нажав на левую педаль, ты останавливаешься. Нажав на правую – движешься вперед.

– Жаль, что не могу оставить тебе что-нибудь в подарок, – произнес испанец. – Но я же знаю, что ты все равно не сможешь ничего с собой взять.

– А мне ничего и не нужно, – ответил Бен. – Как ты говорил, нет причины, чтобы это тянулось дальше. Наша дружба закончится здесь, крепкой, как никогда. А когда я вернусь, то поищу тебя в учебниках истории.

– Может, твою «Америку» назовут в честь меня, а этот ОТВРАТИТЕЛЬНЫЙ МУСОРЩИК Веспуччи сгниет в глубинах…

– Да, это очень даже возможно.

Циско пристально уставился на него.