Ранняя пташка

– Ты ведь теперь Чарльз, мой Чарльз? – неуверенно произнесла она.

– Пока что да.

– Ты и я? Пусть… сбудутся сны?

Я изменил сон. Не только слова, но и действия. И я также изменил ответы Бригитты.

– Не желаете запечатлеть счастливое мгновение? – окликнул нас фотограф с моментальной фотокамерой в руках. – Качественный снимок, и…

– …по умеренной цене, такую вы больше нигде не найдете, – перебил его я. – Вы ведь это собирались сказать?

– Ну да, – согласился фотограф, растерянно глядя на Бригитту.

Та пожала плечами. Я понял, что теперь управляю сном, а не просто еду в нем пассажиром.

– Времени у нас мало, – сказал я, чувствуя, как к пляжной идиллии быстро приближается тень сна про синий «Бьюик». – Я хочу увидеть нас с тобой, но не на берегу. Где и когда мы встретились в последний раз?

Улыбка на лице Бригитты погасла.

– Зачем ты у меня спрашиваешь, Чарли? Ты и так сам все знаешь.

И действительно, я знал. Это произошло в «Геральде Камбрийском», за неделю до Засыпания, три года назад. Но как раз в этот момент появилась смеющаяся девочка с большим мячом, однако теперь она не пробежала мимо, а остановилась и посмотрела на меня.

– Будь осторожен, Чарли, – сказала девочка. – Если заглядывать в чужие сны, найдешь там одни только кошмары.

И с этими словами она убежала.

Собравшись с духом, я перепрыгнул в другой сон, в сон внутри сна. Я не знал, смогу ли это сделать, но у меня получилось. Это все равно как в восемнадцать лет обнаружить, что ты умеешь играть на пианино – ты будешь потрясен, но в то же время воспримешь это как должное, поскольку на самом деле ты всегда это знал.

Я стоял на улице перед безрадостным Дормиториумом, погруженным в темноту, унылым, зловещим, из потемневшего от времени камня. Этот сон, как и тот, который я только что покинул, был гиперреалистичным, и от реальности его отличало только то, что я твердо знал обратное. Это здание я уже видел, в реальном мире. Это был «Геральд Камбрийский».

Мельком увидев собственное отражение в стекле входной двери, я увидел, что Чарли Уэбстер пристально смотрит на меня сквозь него. Он выглядел осунувшимся, усталым, постаревшим, огрубевшим. Я толкнул дверь, гадая, куда приведет меня мое подсознание.

Внутренняя обстановка была из тринадцатого века, когда лишь духовенство и знать пользовались Дормиториумами и спячка была неразрывно связана со смертью, возрождением и религией. Изогнутая лестница вела из фойе в пустое пространство посредине, но по обе стороны от стойки, за которой привратник перебирал какие-то бумаги, стояли современные диваны. На одном Заза листала иллюстрированный журнал, а на другом за развернутой газетой спрятался агент Хук. Третья фигура стояла в телефонной кабинке сбоку, судя по виду, или Аврора, или Токката, однако определить точно не представлялось возможным.

– Добрый вечер, – сказал привратник.

– Добрый вечер, – ответил я. – Для меня есть что-нибудь?

Та моя часть, которая была Консулом Чарли, не знала привратника, но его знал Чарли Бригитты.

– Только одна записка, – ответил привратник, доставая из ячейки листок.



Пусть всегда будет Говер.



Записку написал не он. Это был почерк Бригитты, что могло означать только одно: за мной охотятся, и я должен незамедлительно затаиться в укромном месте, вести себя тихо и ожидать указаний.

Поблагодарив привратника, я развернулся, но вместо того чтобы покинуть Дормиториум, что предлагала Бригитта, взбежал по лестнице на первый этаж. Я услышал позади шелест свернутой газеты и шаги по каменным плитам, но не ускорил шаг. Раз я слышу агента Хука, он также слышит меня.

Здание было древнее, мрачное, в плохом состоянии. Повсюду были расставлены ведра, чтобы собирать воду, капающую со сводов, а на сырой штукатурке расцвели большие пятна плесени. Пройдя по изогнутому коридору, я вошел в комнату 106 и осторожно запер за собой дверь.

Комната оказалась небольшой, со сводчатым потолком, покрытым штукатуркой, обшитая сосновой доской. Кое-где оторванные доски были заменены на новые, наспех, кое-как. Единственное окно в эркере выходило на пожарную лестницу, а на стене висели часы в форме многоконечной звезды, стрелки которых застыли на «10.55». Не было ни книг, ни личных вещей, картин, фотографий. Похоже, Уэбстер был или человеком без прошлого, или человеком, страстно стремящимся к тому, чтобы прошлого не иметь.

Не задумываясь, я сунул руку в кожаную сумку, висящую на плече, и достал круглый картонный тубус, в каких носят валики с музыкой или для диктофона. Этот был тот самый валик, который меня попросили передать Кики. Но я не знал, кто такая Кики, как ее найти и откуда у меня этот валик. Я был лишь частью Чарльза, а не всем им целиком; передо мной открылось лишь маленькое окошко, позволяющее заглянуть в его жизнь. Подойдя к камину, я положил валик на подвернувшийся кстати выступ в дымоходе. Покончив с этим, я поднес спичку к записке, которую мне передал привратник, и проследил, как она превратилась в пепел.

Только я начал гадать, когда появится Бригитта, как – вполне предсказуемо, если учесть, что это происходило со мной во сне, – раздался осторожный стук в окно, и я увидел, что она машет мне с пожарной лестницы. Но это была не Бригитта с пляжа, а Бригитта отъевшаяся, Бригитта конца сезона, упитанная Бригитта, готовая Весной принести мне ребенка, Бригитта встревоженная – причем, думаю, тревожилась она не за себя.

– Ради всего святого, Чарли, – сказала Бригитта, когда я открыл окно и помог ей забраться внутрь, – разве привратник не передал тебе мою записку?

Но по крайней мере она была здесь, пусть и разозленная. Ее черные волосы были забраны в свободный хвостик, под пуховиком был виден забрызганный красками комбинезон.

– Я получил твою записку, – сказал я, следуя в русле повествования, наслаждаясь вселяющей дрожь опасностью.

Я уже видел Дормиториум издали, я знал, где жил Уэбстер, поскольку видел его адрес в личном деле. И теперь я просто заполнял пробелы. Я упивался этим сном, наслаждался своими похождениями. Все эти приключения существовали исключительно у меня в голове, и я намеревался насладиться каждым их мгновением.

– Тогда почему ты не укрылся на конспиративной квартире? – продолжала Бригитта. Корни ее гнева крылись не столько в раздражении, сколько в беспокойстве. – Кики позаботилась бы о том, чтобы благополучно переправить тебя отсюда.

Сон с каждой секундой все больше напоминал шпионский боевик: мы с Бригиттой находились в Трясине не в качестве трудовых мигрантов. Мы выполняли секретное задание для «Кампании за истинный сон». Я по поддельным документам устроился в «Гибер-тех», чтобы подняться по карьерной лестнице от низкоквалифицированного труда до должностей, открывающих доступ к конфиденциальной информации.

– Я простой санитар. Я притворюсь тупым. От меня ничего не добьются.


– Только не на этот раз. Она была там, в телефонной будке. Я ее видела, когда заходила в здание. Она все знает.

Я не знал, что мне следует на это ответить, но это было неважно; за меня заговорила Бригитта. И сказала она примерно то, что я и ожидал.

– Кики нужен валик.

Разумеется. Именно это она и должна была сказать. Я по-прежнему заполнял пробелы тем, что подворачивалось под руку. Я уже говорил: сон – это просто попытка подсознания построить связное повествование из разрозненных воспоминаний, фактов и мыслей.

– Он в надежном месте, – сказал я, имея в виду тубус, который только что спрятал в дымоходе, – и я вернусь за ним, обещаю, и доставлю его Кики.

Бригитта подняла бровь.

– Без тебя я не покину Двенадцатый сектор.

Раздался громкий стук в дверь. Мы его ждали, но тем не менее вздрогнули от неожиданности.

– Уэбстер! – послышался из-за двери голос, принадлежащий Токкате либо Авроре.

– Кто там? – невинным тоном, нараспев спросил я.

– А ты как думаешь? – продолжал голос. – Грымза? Немедленно открой дверь!

Мы с Бригиттой переглянулись.

– Комнату обыщут, – прошептал я. – Здесь не должно быть ничего, что связывало бы нас с тобой. Вот.

Протянув руку, я вытащил выцветшую фотографию, засунутую за часы в виде многоконечной звезды. Это был моментальный снимок нас с Бригиттой, сделанный в то прекрасное и теперь уже оставшееся далеко позади мгновение в Розилли. Я протянул его Бригитте.

– Ты ее сохранил? – сказала та. – Крайне опрометчивый шаг. Я ее уничтожу.

Она сунула снимок в карман, и мы какое-то мгновение смотрели друг на друга. Мы-они в последний раз видели друг друга, и, полагаю, мы-они это понимали. Прощальные слова дались нам без труда.

– Я тебя люблю, Чарли.

– Я тебя люблю, Бригитта.

Мы произнесли эти слова бесстрастно, без чувств, так, как их говорила мне в реальном мире лунатик Бригитта. Она не произносила их тупым монотонным голосом, она повторяла их в точности так же, как произнесла в последний раз. Без спешки, простая констатация факта, а не гимн страсти.

После чего Бригитта скрылась, выбралась в окно и спустилась по пожарной лестнице. Дверь вздрогнула от мощного заряда «Кувалды», замок вылетел с громким треском и впечатался в противоположную стену. Второй выстрел превратил дверь в облако щепок и…



…я оказался под раскидистым дубом, на неровной груде камней, воздух насыщен ароматом Лета, лазурное небо, пробивающийся сквозь ветви солнечный свет покрывает землю яркими пятнами.

Как и прежде, не было никакого перехода, никакого предупреждения – ничего. Вот я находился в «Геральде» в ожидании того, когда меня схватят, и в следующее мгновение я уже очутился под дубом. Усевшись, я огляделся по сторонам. Теперь я больше не был Уэбстером, я был Доном Гектором. Кожа на подбородке отвисла, конечности ныли, перед глазами все расплывалось. Вся левая сторона тела онемела, а глубоко в груди чувствовались хрипы, означающие, как я понимал, не проходящую болезнь, а погребальный марш.

С трудом поднявшись на ноги, я осмотрелся вокруг. Синий «Бьюик» стоял рядом, на горизонте виднелся Морфелей, неподалеку был накрыт столик для пикника – и здесь была миссис Несбит, окруженная потрескивающим дрожащим голубоватым сиянием.

– Мы знаем одну укромную ферму в Линкольншире, где живет миссис Бакли. В июле там…

Ей не дали закончить. Ее перебил другой голос, задиристый женский голос, не совпадающий с артикуляцией дрожащего видения. На этот раз я его узнал. Достопочтимая Гуднайт.

– Уортинг?

– Да.

– Ты там, под дубом, на солнце, рядом синий «Бьюик» и накрытый столик для пикника?

– Да, – подтвердил я, глядя на руку, прячущуюся за цветком в нескольких шагах от меня.

– Куда ты только что ходил? Тебе что-то снилось. Это имеет отношение к нашим поискам валика?

– Нет, – поспешно ответил я, – это было воспоминание из Приюта – памятная игра в крикет в здании, когда Билли Дефройд метким ударом отломил руку статуе Морфея, а затем прилепил ее жвачкой, сидя на плечах у Эда Дуизла.

– Очень интересно, – сказала миссис Несбит.

– Вы так считаете?

– Нет. Наверное, это самая неинтересная вещь, какую я только слышала. Я хочу услышать только про один сон, про тот, в котором есть валик. Нам нужно узнать, где он. Нам нужно его вернуть.

Теперь я знал, о каком валике идет речь, по крайней мере в физическом смысле: это был звукозаписывающий валик, вероятно, восковой, с записанной на нем звуковой дорожкой, спрятанный в дымоходе в «Геральде».

– Тот, который ищет Кики? – спросил я.