Royals

Дома, во Флориде, адски жарко.

Отчасти мне это нравится – я люблю нежиться на солнце, вдыхать соленый воздух, любоваться яркими цветами. Первые несколько дней я так и делаю. Я отдыхаю после перелета, лежа на покрывале на заднем дворе и наблюдая, как по листьям пальм бегают крохотные ящерки. Я густо мажусь кремом от загара, и запах кокоса напоминает, что я дома, что всё случившееся в Шотландии ушло в прошлое.

Конечно, рамками прошлого оно не ограничивается – приготовления к свадьбе, которая состоится в декабре, идут полным ходом. А значит, мне придется вновь столкнуться с тем, что осталось в Шотландии. У нас с Элли всё в порядке – по крайней мере, хоть здесь проблем нет – но я опять встречусь с семейством Алекса. С Себом.

С Майлзом.

И от этого больно по-прежнему. До моего отъезда мы не разговаривали, и, пусть даже у меня благодаря Шербету есть его мэйл, я не стала рисковать. Всё так запуталось, что, по-моему, лучше уж не усложнять. Я думала: может быть, когда я уеду, Майлз восстановит свое положение во дворце, а к моменту свадьбы летние события уже утратят остроту.

Наверное, я выдаю желаемое за действительное.

Иза сказала, что в блогах только об этом и писали. После возвращения я даже не осмеливалась выходить из дома, потому что боялась обнаружить свое лицо на всех обложках.

Просто удивительно, как королевская семья обыграла инцидент на матче. Судя по тому, что рассказала мне Иза, эта история хранит следы когтей Глиннис. Нигде нет ни слова о том, что Себ признался Элеоноре в любви. Алекс ударил брата, потому что он якобы бросил тень на мою репутацию. Меня выставили этакой распутницей, которая внесла разлад в ряды Мародеров, и, хотя Майлз и Себ вообще-то не ссорились – ну, если серьезно – наверное, итоговый результат в любом случае был бы тем же самым.

Первые несколько дней после возвращения из Шотландии я в основном сижу на заднем дворе или в своей комнате и болтаю с Изой (и – да, прошу ее читать блоги). Мне слишком страшно выходить. Здесь, в Пердидо, папарацци никогда нас не беспокоили, но это было до того, как я попала в историю, и теперь каждый раз, лежа во дворе, я боюсь услышать щелканье фотоаппаратов. На всякий случай я даже загораю в одежде, а не в купальнике.

На четвертый день моего добровольного затворничества ко мне в комнату приходит папа – в пестрой рубашке и в шортах, переделанных из старых джинсов. Седые волосы растрепаны, темные очки сдвинуты на затылок, а на кончике носа едва держатся обычные.

Иными словами, папа как он есть.

– Ну? – говорит он, и я, нахмурившись, смотрю на него поверх ноутбука.

– Что?

– Хватит, – отвечает папа, обводя жестом мою комнату. – В воду.

Он хочет, чтобы я вышла из дома.

Я отползаю дальше, подтянув колени к груди.

– Нет. Никакой воды, я никуда не пойду.

Но когда у папы такое настроение, его невозможно переубедить.

– Ты не можешь вечно сидеть в комнате, Дэйзи, – напоминает он. – Рано или поздно придется пойти в школу, ну или найти работу, просто чтоб всё было по-честному. Мы не в состоянии содержать дармоеда, сама понимаешь.

– Миссис Миллер предлагает мне вернуться в магазин, – негромко говорю я. – Но я не…

– Ты не хочешь видеть себя на обложках журналов, – заканчивает папа и подмигивает. – А может, не хочешь возвращаться в рабство, после того как отведала шикарной жизни?

Я вспыхиваю – полагаю, папа на это и рассчитывал.

– Ничего подобного, – отвечаю я, и он пожимает плечами.

– Ну так докажи. Ступай в магазин прямо сейчас и лично скажи миссис Миллер, что на этой неделе ты уже готова встать за кассу. Слабо?

Поэтому через пятнадцать минут я вновь оказываюсь в царстве линолеума и дешевого хлеба – и морщусь, проходя мимо журнальных стоек. Иза не работает сегодня, за кассой сидит Брэдли, с которым мы учимся в одной школе. Увидев меня, он машет рукой. Больше ничего, никаких странных взглядов. Приветственный жест – и только.

Я уже начинаю думать, что всё обошлось, но тут замечаю ближайшую обложку.

«БЕЗ УМА ОТ ДЭЙЗИ!»

Почему они так упорно тащат мое имя в заголовки?

В журнале моя фотография – до того как Алекс и Себ успели сцепиться. Мы стоим с Майлзом – а сбоку небольшая врезка, с изображением принцев.

У меня что-то обрывается в животе, колени подгибаются, внутренности словно превращаются в жидкость. Мне становится нехорошо. Я уже готова развернуться и выбежать из магазина.

Но папа не позволяет.

– Подожди минуточку, – говорит он и подходит к стойке.

– Папа, – зову я, стараясь не повышать голоса, но в нем явственно звучит отчаяние.

Он то ли не слышит меня, то ли игнорирует.

– Ну, – произносит он, листая журнал, – это всё правда?

Застигнутая врасплох и полная замешательства, я немо смотрю на него и качаю головой.


– Значит, они врут? Принц не был безумно влюблен в тебя, и ты не уходила от Себастьяна к его лучшему другу?

Я краснею – и радуюсь, что в магазине почти пусто.

– Нет, – шепотом отвечаю я. – Ты же знаешь.

– Знаю, – подтверждает папа. – Ну, по большей части. Честно говоря, сомневаюсь, что хочу знать всё. Далее. Твоя мама знает правду. Элли тоже. И, наверное, Изабель.

Я тереблю край футболки:

– Не понимаю, к чему ты клонишь, папа.

Он ставит журнал обратно на стойку, кладет обе руки мне на плечи и заглядывает в глаза.

– Есть хоть один человек, чье мнение для тебя важно, который думал бы, что это правда?

В магазине тихо, не считая музыки в динамиках, периодического поскрипывания тележек и писка сканера. И на папин вопрос очень нетрудно ответить.

– Нет, – говорю я. – Никого нет.

Папа пожимает костлявыми плечами.

– Ну вот и всё.

Кивком указав на журналы, он добавляет:

– Твоя сестра теперь живет странной жизнью, и ты невольно в нее втягиваешься, просто потому что Элли – часть нашей семьи. Даже когда ты здесь, даже когда всё вокруг кажется нормальным. Но ты… – он слегка стискивает мои плечи, – ты можешь оставаться нормальной, Дэйзи Мэй. Пока помнишь, что самое главное – это правда, и пока она известна тем, кто любит тебя.

И мне вдруг становится страшно, что я расплачусь прямо посреди магазина и после этого никогда уже не верну себе утраченную гордость.

– Спасибо, папа, – с трудом выговариваю я, и он быстро обнимает меня.

Я забираю свой зеленый фартук и даже не останавливаюсь, чтобы взглянуть на журналы, когда мы с папой выходим из магазина.

Через две недели я сижу в том самом фартуке за кассой. Хотя на стойке лежат два журнала с моим лицом и именем на обложке, я уже утратила популярность. К счастью, Себа застукали, когда он тискался с какой-то моделью на вечеринке. В обычной ситуации никто не удивился бы, но эта конкретная модель была девушкой Диклана Шилда, и когда они с Себом, неделю спустя, встретились на показе мод, случился огромный скандал. За милю видны заголовки «ПРИНЦ И РОК-ЗВЕЗДА ПОССОРИЛИСЬ ИЗ-ЗА МОДЕЛИ „СЕКРЕТОВ ВИКТОРИИ“!»

Несколько раз, глядя на свежие выпуски с фотографиями Себа, я гадала, не сделал ли он это ради меня. Может быть, и нет. Вероятно, он просто решил наконец стать самим собой – чертовски притягательной ходячей проблемой. Но все-таки мы с ним подружились.

Ну, типа того.

Наверное, глупо об этом думать, и Себ ведет себя вполне в рамках своего характера, но тем не менее время он выбрал удачно.

Сегодня у моей кассы изрядная очередь, и мне даже некогда разглядывать обложки, тем более что одна дама пришла с толстой пачкой скидочных купонов. Я уже помогла загрузить ей пятьсот пачек влажных салфеток в тележку, когда вдруг раздается голос:

– А кукурузные хлопья сегодня по акции?

От этого голоса у меня волосы встают дыбом. Я поворачиваюсь и вижу Майлза.

Майлза.

В нашем магазине.

Он подстригся – волосы у него теперь не доходят до воротника. И он стоит с полными руками…

Я присматриваюсь к тому, что Майлз набрал, и на моем лице расплывается улыбка, такая широкая, что щекам больно.

– Сейчас нет, – отвечаю я. – Только на арахисовое масло.

Майлз сваливает продукты на ленту, смущенно пожав плечами. В этой куче – не только арахисовое масло. Кукурузные хлопья, соленые крекеры, две бутылки соуса барбекю…

– Американская еда, – самым серьезным тоном говорит он. – Чтоб не выделяться.

Я внимательно смотрю на него, гадая, что он тут делает – у меня есть версия, но я хочу услышать ответ от Майлза – и чуть не пропускаю последние слова.

– Не выделяться? – повторяю я, и Майлз кивает, заправляя волосы за ухо.

– Чем больше я думал про следующий год, тем меньше меня привлекал… как там выразилась одна очаровательная американка? Ах да. Университет для богатеньких, где все носят полосатые галстуки и плюют на нищебродов.

Майлз улыбается – чуть-чуть. Всего лишь приподнимается уголок губ.

– И тогда я решил сделать то, чего никогда не делали мои предки. Исследовать жизнь в колониях.

Я качаю головой, заметив краем глаза, что Изабель перегнулась через свою кассу. Хорошо, что перед моей кассой нет никого, кроме Майлза.