Сердце умирает медленно

– Это еще зачем?

Я замешкалась, понимая, что правда ее не порадует.

– У меня к ней вопрос.

– Ты вспомнила про ее бредни? Эмили, ты вроде неглупая девочка. Доктор запретил Корделии волноваться, ей прописали полный покой.

– Но я…

– До свидания, Эмили.

И я ошарашенно уставилась на потемневший экран. Вот стерва!

С Шейлой связаться тоже не получилось. Но сдаваться я не собиралась. «Завтра повторю попытки». Откинулась на подушки, снова проверила почту, не пришел ли ответ насчет личности моего донора. Но и там по-прежнему было пусто. Тогда я приглушила свет, устроилась поудобнее и открыла папку «Видео», чтобы просмотреть ролики с Райаном. По позвоночнику побежали мурашки, в груди неприятно екнуло.

Папка оказалась пуста, видео нигде не было! Они исчезли!





-28-




– Теперь все изменится. – Я посмотрел на окровавленную иглу и улыбнулся.

Последний стежок вышел самым красивым и аккуратным. Провел пальцами по слову, вышитому на ее спине, и ощутил, как удовольствие вибрацией разливается по моему телу.

– Спасибо, что дождалась. Это последний этап, теперь ты будешь свободна.

– Мм… – застонала она, приходя в сознание.

– Ты даже не знаешь, как я сейчас рад, Сара. Не представляешь, что чувствую. После того, что я пережил…

– Мм… – она дернулась, но веревки не подвели.

Я завязал последний узелок, взял с железного подноса маленькие ножницы и срезал хвостик нити. Как всегда, вместе с законченной работой приходила слабость, но она была столь приятной, опустошающей, что трудно стало удержаться от чувств.

– Скажи, это ведь в последний раз, Сара? Больше ничего подобного не повторится, да?

– А-а-а… – она сделала усилие, чтобы приподнять голову, но не смогла. Подбородок глухо ударился о поверхность стола.

– Я обессилен, Сара, – отложил иглу, снял хирургические перчатки. – Не выдержу, если такое снова повторится. Мое терпение не бесконечно.

Взял со столика бутылочку со спиртом, открутил пробку.

– А-а-а! – истошно завопила она, когда обжигающая жидкость тонкой струйкой полилась на участок тела между ее лопатками.

– Кричи, Сара. Прими это как своего рода очищение. К тому же никто не услышит твоих криков.

Я полюбовался надписью. Теперь, когда спирт смыл лишнюю кровь, красные стежки четко выделились на белом мраморе кожи.

– Теперь все будет по-другому, – я обошел ее и наклонился так, чтобы взглянуть ей в глаза. Нам всегда нравилось сидеть, подолгу смотреть друг на друга. Это были моменты особого единения, когда я понимал, что по-настоящему нужен ей. – Теперь мы снова вместе. Снова будем счастливы.

Увидев меня, она поняла. Затряслась, начала из последних сил натягивать веревки. Покрасневшие зрачки расширились, губы задрожали, лицо сморщилось от боли. Блеснувшие в глазах слезы были просто прекрасны. И не могли не тронуть меня.

Я почувствовал себя самым счастливым.

– Никто и никогда не разлучит нас, детка, – по щеке мазнуло чем-то горячим. – Обещаю тебе, – стер слезу пальцем. – Осталось совсем немного, потерпи.





* * *


Мальчик.

Юноша.

Ему лет шестнадцать. Не вижу четких очертаний. Он выше меня, крепче. Мы идем вдоль какой-то улицы. Он что-то говорит. Как ни напрягаюсь, не могу услышать. На мне – синее платьице с пояском, белые мягкие туфельки. К груди прижата большая папка, держу ее обеими руками – в ней что-то важное. Не могу понять, что ощущаю. Наверное, восторг, потому что меня ожидает нечто интересное, грандиозное.


Солнце заставляет меня щуриться. Улыбаюсь. Он рассказывает что-то смешное, и мы заливисто хохочем. С испугом останавливаемся возле проезжей части, пропускаем автобус. Здесь все новое, я ничего не знаю. Первый раз в этом городе. Но он – рядом, и потому мне как-то спокойнее. Хочется взять его за руку, но не могу. Мы уже не маленькие дети, и каждый из нас знает, что это будет означать. Он сам должен сделать это. Если я ему нравлюсь так же, как и он мне.

Автобус пролетает мимо с грохотом, и мы перебегаем на другую сторону улицы. Он подает мне руку, я хватаюсь с благодарностью. Прыг! Через узкий участок газона, и вот мы – на узкой пешеходной дорожке. Оглядываемся в поисках нужного направления. Приходится расцепить руки. Показываю: «Кажется, туда». Идем. Его смех заразителен, ему нельзя сопротивляться. Он – как колокольчик, низкий и звонкий, родной до невозможности.

Только рядом с этим юношей мне хорошо.

Чтобы взбодрить меня или отвлечь, он начинает глупую детскую игру в догонялки. Пихает локтем, и я подаюсь назад. А он удирает, хохоча. И мне приходится бежать следом. Настигаю его в два счета – опять поддался. Обнимаю, щекочу, пробираясь пальцами под ребра, и маскирую свое маленькое счастье под маской озорства. Его руки проходятся по моему телу в ответном жесте. Сколько ни увиливаю, ни отворачиваюсь, щекотка берет свое – папка вылетает из моих рук и падает на асфальт.

Мы бросаемся подбирать то, что из нее выпало. Встаем на колени и укладываем обратно листы бумаги. Но несколько все же взлетает от порыва ветра, и нам приходится их ловить. Мне тревожно и весело. Нужно во что бы то ни стало их поймать, они крайне важны, но я хохочу, как безумная, – потому что присутствие этого парня в моей жизни столь же важно, как и листы.

Прыжок, и он подхватывает «беглеца», готового улететь на проезжую часть. Протягивает мне.

Мы смотрим друг на друга. Пристально, долго. Наверное, такой взгляд что-то означает. Он слишком откровенный. Но я не вижу его лица. Только глаза – добрые и бесконечно влюбленные. Смутившись, отворачиваюсь, чтобы пересчитать мятые листы. Вглядываюсь – это ноты. Они для меня как нечто божественное, волшебное, очень дорогое.

Момент упущен. Мы снова просто друзья. Неловкое прощание, короткое рукопожатие, почти объятие – касание плечом. Улыбки. Он говорит какое-то напутствие, но мне хочется услышать совсем другое. Честное, искреннее. На что у него, кажется, никогда не хватит духа. И я бросаю на него последний, печальный взгляд. Подмигиваю. Каждый идет своей дорогой, он – налево, я – направо. Постоянно оборачиваемся и опять машем на прощание.

Больше не вижу, он пропадает из вида. Чувствую, ощущаю каждой клеточкой тела, что он стоит за углом и продолжает провожать меня взглядом. Такой вот, нерешительный. Я слишком хорошо его знаю. Наверное, стоило бы первой сделать шаг, но вдруг ему это не нужно? Смотрю на часы и почти бегу. Останавливаюсь только возле двери, чтобы отдышаться и собраться с силами.

Ответственный день. Важный. Он решает все. Моя дальнейшая жизнь будет зависеть от него. Поднимаю голову. «Королевский Северный колледж музыки» – гласит надпись на табличке. Сердце на секунду замирает, а затем пускается вскачь бешеным галопом.

Пора.

Я толкаю массивную дверь, чтобы сделать первый шаг на пути к будущему, и…

Боже… Вода… Слишком много! Она повсюду. Вновь падаю в невесомость. Чувствую себя тряпичной куклой, не способной сопротивляться. Но почему? Почему тело меня не слушается?

Погружаюсь в глубину, взгляд устремлен наверх – туда, где сквозь прозрачную толщу что-то мелькает. Вижу собственные руки и ноги, они мне не подчиняются. Мысленно приказываю им шевелиться, но почти ничего не выходит. Не могу всплыть на поверхность. Тогда пытаюсь крикнуть, но сразу же впускаю в рот влагу, которая моментально заполняет легкие. Кашляю, чувствуя боль и головокружение.

Пожалуйста, только не это. Не надо снова!..

Скрючиваю пальцы, из последних сил заставляю себя барахтаться, но ничего не получается. Мое тело тяжелее, его тянет вниз. Паника отключает мозги, оставляя лишь глупые инстинкты, которые заставляют кашлять и кашлять, распахивая настежь дыхательные пути для неминуемой смерти.

Он должен меня спасти. Где он? В груди горит, руки и ноги становятся безвольными. Ступни чувствуют дно, но оттолкнуться не могут. Это конец. Сквозь затуманенное сознание прорывается что-то синее, какие-то символы. Рисунки? Буквы? Кажется, морские коньки. Да, они. Я так их любила. Они повсюду. Застыли, наблюдая за моими мучениями. Немые свидетели ужасной сцены.

Тянусь к ним, но достать не могу. Перед тем как смежить веки и погрузиться в небытие, вижу буквы.

Буквы…



Я проснулась, судорожно пытаясь вдохнуть побольше воздуха. Отчаянно закашлялась, обхватывая руками шею. Постельное белье было в поту. Во рту и в носоглотке явственно ощущался привкус воды.

«НОВЫЙ ЧЕЛОВЕК» – надпись так и стояла перед глазами.

Именно эти два слова мне удалось разглядеть перед тем, как я проснулась. Маленький прямоугольник, размытый водой, а в нем – странная надпись.

Что они означают?

Я вздрогнула от звона. Он повторился еще раз. Непонимающе уставилась на свое запястье. Именно браслет на запястье издавал такой звук. Непривычно. Пошевелила рукой еще, и морские коньки качнулись в такт, ударяясь друг о друга серебристыми тельцами.

Я закашлялась и обессиленно опустилась на подушки.

«Кошмары меня доконают». Они настолько реальны, что, кажется, я сама сейчас чуть не умерла, захлебнувшись. Ну и дела.





-29-




Одевшись и умывшись, спустилась на первый этаж. Там царила тишина. О вчерашнем вечере ничего не напоминало, все было прибрано с особой тщательностью. В гостиной на диване – тоже никого. Значит, Дэниел уже встал.

Солнечный свет особенно радовал после грозы, разбушевавшейся накануне. Он наполнил дом до самых краев, и, несмотря на поселившуюся во мне тревогу, с наступлением утра вновь хотелось жить и радоваться новому дню.

Заметив, что дверь в кабинет Дэниела открыта, я направилась туда.

Но что-то заставило меня остановиться. Здесь, на этом участке гостиной было как-то неуютно пусто. Присела, чтобы как следует рассмотреть пол. Кажется, он слегка выцвел и потому его аккуратно прикрыли ковром. Отогнув краешек, обнаружила царапины и отметины на древесине. Провела по ним подушечками пальцев.

Да, тут определенно остались следы от ножек рояля. Он стоял когда-то именно здесь. Выпрямившись, я задумалась. Как выглядела гостиная с музыкальным инструментом? Наверное, игравший на нем мог любоваться видом из окна.

Интересно, кто это был? Мама Дэниела? Или он сам?