След предателя
Часть 8 из 29 Информация о книге
Большая часть реки Саны до тридцать девятого года принадлежала Польше и протекала через Свентокшиское воеводство. А с первого сентября тридцать девятого года река стала пограничной между Советским Союзом и Германией. Первой танковой армии уже удалось захватить на правом берегу реки небольшой плацдарм, который значительно укрепила вовремя прибывшая пехота. Но это было единственное, чего удалось добиться за последние дни, остальная часть реки оставалась за немцами. Одна из главных задач — пробиться на левый берег через укрепленный плацдарм, но немцы, ожидая на этом участке генерального наступления, укрепили его артиллерией, понастроили дотов, понатыкали мин. Каждую ночь в район прибывали новые стрелковые подразделения. Немцы внимательно следили за нашими передвижениями на этом берегу и при малейшей опасности открывали шквальный артиллерийский огонь. Командование решило наступать на тот берег несколькими коридорами, для чего подогнало инженерно-строительные части для наведения низководных мостов. Старшина Щербак всегда детально прорабатывал предстоящий маршрут. В таких делах, как разведка, мелочей не было. Он зрительно представлял дорогу: окружающий лес, тропинки, знал почву, по которой предстояло идти. Разрабатывал запасные пути, безопасную дорогу для отхода. Вариантов было несколько, на разные ситуации. Щербак знал, даже этого будет недостаточно, потому что ни один рейд не был похож на другой, обязательно в запланированную операцию вмешивались случайности, которые мгновенно перекраивали все, что было до этого тщательно спланировано. Разведчики решили выдвигаться ночью, когда позиции скроет темень. Вряд ли обессиленное бессонницей охранение станет стрелять по смутным теням. Так ведь и своих положить можно. А там сразу к реке. В ранний рассвет (час самого глубоко сна) в тумане предстояло пересечь реку. Разливаясь в долине, она текла медленно, сильно заболачиваясь в некоторых местах. Так что при должной сноровке можно перейти ее незамеченными. Надвигались густые сумерки. Видимость заметно упала. А тут вдруг неожиданно стал стелиться клочковатый туман и, подвластный ветру, ложиться прямо на позиции немцев, словно путаясь в колючей проволоке. Самое время еще раз взглянуть на немецкие окопы. С наблюдательного пункта, блиндажа, укрепленного бетонированными плитами, приникнув к стереотрубе, старшина без труда различил среди плывущего тумана первую линию обороны — длинные траншеи, упирающиеся в овраг, наполовину залитый водой. Перед ними несколько рядов проволоки Бруно, обвешанных консервными банками и всем, что могло предательски задребезжать и застучать даже при легком прикосновении. На позициях было тихо. Казалось, легкий ветер обходил сейчас спящих немцев стороной, опасаясь потревожить. Оборона была эшелонированной и глубокой, в три ряда траншей, каждая из которых огораживалась колючими изгородями. И все-таки эти позиции были не такими основательными, как в сорок третьем. Тогда на первом рубеже располагались многочисленные бронированные огневые точки с различного рода фортификационными сооружениями: броневыми колпаками, танками, зарытыми в землю, усиленными пулеметными гнездами, противотанковыми и минометными опорными пунктами. Тем не менее оборона в этом месте по-прежнему была мощной и тщательно продуманной. У строительных батальонов просто не хватало времени, чтобы должным образом укрепить позиции — слишком уж быстро продвигалась Красная Армия. Во многих местах немцы едва успевали соорудить земляные валы, чтобы хоть как-то сдержать наступление русских. Правда, фашисты всегда удачно пользовались естественными преградами, реками и оврагами, создавая за ними надежные долговременные рубежи. Старшина Щербак поворачивал стереотрубу и удовлетворенно хмыкал: на его военном пути встречалась и более глубокая оборона, здесь же, с нынешними возможностями Красной Армии, немцам не продержаться и несколько суток. — Проволоку везде подрезали? — повернулся старшина к лейтенанту, командиру взвода саперов. — Почти до самого леса. Проволока — штука коварная, выдает без разбора. Если кто-то зацепился, немцы реагируют мгновенно — сразу палят из всех видов стрелкового оружия. В прошлый раз из группы в пятнадцать человек в живых осталось только двое. — Как вам это удалось? — невольно подивился Щербак. — Соседи помогли, артиллерийский полк. Они стали сопку обстреливать, вон ту, под тридцать градусов, — показал рукой лейтенант. — Немцы туда и двинули. Думали, что прорыв там будет. Так что им не до нас было, а мы в это время мины обезвреживали и проволоку для вас резали. — С меня причитается, — улыбнулся Богдан. — Как вернешься, рассчитаемся, — усмехнулся в ответ минер. — Но большой группой сложно будет пройти. — Нас всего трое будет. — Тогда другое дело. Старшина повернул стереотрубу. Удобная штука: сам находишься в укрытии, запрятанном под бетонными плитами, а поле видно как на ладони. Такого обзора в бинокль не получишь, и увеличение будет поменьше. Внимательно, стараясь не пропустить ни единой детали, старшина рассматривал поле. Изрытое минными осколками, побитое разрывами, осложненное небольшой низиной, переходящей в глубокий овраг, оно было не самым удобным местом для прохода. Но на их стороне дубнячок, забиравшийся острым уголком прямо в середину нейтральной полосы. Ближе к первому проволочному ряду стояла подбитая почерневшая немецкая самоходно-артиллерийская установка, возле которой лежало три изрядно истлевших трупа. Вот только кто они — немцы или свои, — понять было невозможно. В бронированном наблюдательном пункте старшина не чувствовал тошнотворного трупного запаха разлагающейся человеческой плоти, но на позициях он ощущался всегда, буквально преследовал всю войну, начиная с ранней оттепели и заканчивая заморозками. К нему привыкаешь, он становится неотъемлемой частью происходящего — как грязь или как рваные куски проволоки, торчащие из земли. Этот сравнительно небольшой пятачок, изрытый взрывами, с возвышением на окраине лиственного леса, несколько раз в течение последних дней переходил из рук в руки. Оставалось только удивляться упорству фрицев, державшихся за него, как за свое последнее пристанище. Нейтральная полоса была изрыта многими ломаными линиями траншей, уже изрядно засыпанных разрывами; повсюду из осыпей суглинка сломанными и расщепленными ребрами торчали бревна блиндажей и землянок. Черными обгоревшими глыбами, потерявшими первоначальную строгую геометрию, стояли повсюду подбитые бронемашины. По правому флангу, где располагалась советская батарея, валялись изуродованные взрывом некогда грозные, наводящие ужас штурмовые орудия. Их развороченные и помятые лафеты с раскоряченными ногами станин нелепо попирали почерневшую землю, покореженные стволы незряче пялились в посеревшее небо. Возле позиций, покрывая землю железным слоем, валялись огромные потускневшие гильзы от артиллерийских орудий. В нескольких метрах от них, едва присыпанные землей от разрывов, лежали убитые. Это уже свои. Вот только похоронить их по совести не было пока возможности. По левому флангу находились бывшие немецкие позиции. Повсюду щедрой россыпью валялись пулеметные и автоматные гильзы. Бой был нешуточный — стоил жизни целому взводу бойцов. Такую картину старшина Щербак наблюдал повсеместно начиная с сорок первого года, вот только рельеф бывал другим и трупов на нейтральной полосе лежало поболее. Оторвавшись от стереотрубы, Богдан произнес: — Большую работу провел. Молодец, хвалю. Лейтенант-сапер едва кивнул: мое дело разминировать, а твое — в разведку идти. Но по его довольному лицу было заметно, что одобрение ему по душе. — Будьте все-таки повнимательнее, немцы тоже не дураки. Сутки уже прошли, могли снова мин наставить. — Как-нибудь прорвемся, — пообещал старшина и, открыв бронированную дверь, вышел в окоп. Вернувшись в землянку, старшина Щербак достал бумагу, карандаш и начал писать: «Здравствуй, моя милая Настя! Особенно писать нечего. Потихонечку воюем, немцы драпают от нас со всех ног. Так что мы едва за ними поспеваем. А когда догоняем, поддаем им по первое число! А в остальном все обыкновенно. Сидим в землянке и слышим, как где-то вдалеке стреляют орудийные расчеты. В целом, конечно же, скукотища, даже не знаю, куда себя деть. Был бы дома, так непременно сходил бы на луг, покосил бы. А то руки тоскуют по настоящей работе. Хотя, конечно же, мы сюда не танцевать пришли, а немцев бить. Вот жалко, что тете Клаве не успел печку сложить. Но ты ей обязательно скажи, как только воткну осиновый кол в гроб фашисткой гадине, так сразу же возвращаюсь обратно и обязательно сделаю ей печь. Такой в нашей деревне ни у кого не будет! От одного полена жара хватит на целую ночь. Ага, кажись, зовут на ужин, а вроде бы недавно только обедали. Вот так и живем, не успевает закончиться один прием пищи, а мы уже на другой торопимся. Так не замечу, как и война закончится. Обнимаю тебя крепко, твой Богдан». Сложив письмо треугольником, надписал адрес. Обычно письма Щербак писал перед выходом в разведку, что-то накатывало, хотелось поделиться наболевшим. А там кто знает… Может так случиться, что и не вернешься. Пусть улыбнется Настюха разок, вспомнит своего бесталанного, сейчас в тылу тоже несладко, все на бабьих плечах держится. Заканчивая письмо, Богдан всякий раз думал о том, что очень бы не хотелось, чтобы оно стало последним. А если что… Так пусть письмо останется памятью о нем. Одевшись в маскхалат, сшитый из тонкой темно-зеленой пятнистой материи с разводами, и натянув на голову капюшон, старшина вышел из землянки. Строев с Калмыковым дожидались его на позиции. Сосредоточенные, серьезные. Ни шуток, ни пустых слов. Каждый из них понимал, что может не вернуться, так что зубоскалить перед выходом в немецкий тыл — примета скверная. Но и повода, чтобы раскисать, тоже не было, смерть — дело привычное. Если не сегодня, то завтра она может забрать любого из них, а потому к ней привыкаешь и внутренне подготавливаешься. До рассвета еще часа четыре, вполне достаточно, чтобы под покровом ночи преодолеть нейтральную полосу, а там как судьба рассудит… Все трое терпеливо стояли в окопе у бруствера и дожидались сигнала: сначала должна взмыть в небо красная ракета, за ней ударят пушки артиллерийского дивизиона, отвлекая на себя внимание противника. На некоторое время, позабыв о нейтральной полосе, попрячутся в окопы даже наблюдатели на переднем крае, а затем в ответ заголосят немецкие пушки. Сначала нужно быстро проползти первые пятнадцать метров, а далее, спрятавшись в воронку, переждать, осмотреться и двигаться дальше. Осветительная ракета. Залп. Выждав несколько секунд, старшина Щербак коротко скомандовал: — За мной! — и, проворно перекатившись через бруствер, пополз в зияющую бездонную черноту. Огибая препятствия, за ним устремился Строев; с рацией на спине пополз Калмыков. Снова где-то впереди, взмывая вверх, зашипела осветительная ракета, через мгновение она полыхнет, ударив ярким светом по глазам. Нейтральная территория. Ты здесь как на ладони. Старшина Щербак быстро сполз в ближайшую воронку, полную грунтовой воды. По телу пробежал неприятный холод. За ним в яму плюхнулись Строев и младший сержант Калмыков. В тот же миг над нейтральной территорией ярким белым светом вспыхнула ракета. На какое-то время, удерживаемая парашютом, она зависла в воздухе, заставляя все живое искать укрытие, потом медленно стала опускаться на землю, постепенно угасая. Старшина увидел, что стоит по колено в воде, поверхность которой покрылась болотистой зеленой ряской. Рядом, вжавшись в темно-коричневый глинистый склон воронки, замерли разведчики. Раздались автоматные очереди, пытавшиеся сбить осветительные ракеты. Брызнув искрами, одна из них погасла и погрузила позиции в темноту, показавшуюся еще более непроглядной. Скоро должна вспыхнуть следующая. Не теряя драгоценных секунд, Щербак скомандовал: — Вперед! Подавая пример, он пополз по направлению проволочного заграждения. Добравшись до первого ряда, аккуратно приподнял проволоку, увешанную консервными банками, металлическими лентами и прочим гремящим хламом, и протолкнулся в лаз. Следом, так же аккуратно, прошмыгнул Строев. Сняв рацию, Калмыков сначала протиснул в дыру ее, а потом пролез сам. Преодолев еще метров двадцать, старшина остановился, поджидая отставших разведчиков. Немного в стороне по правому флангу находился окоп боевого охранения немцев, с которого те наблюдали за нашими позициями. До них было недалеко, метров тридцать, и это был самый ответственный участок. С правого фланга, отвлекая внимание, вот-вот должен заработать крупнокалиберный пулемет. Вжавшись в землю, старшина Щербак терпеливо ждал, когда это случится, и пулеметчик не подкачал. Тяжело и часто сначала затарахтел станковый пулемет, разбивая в щепы бруствер передних окопов. Затем раздались минометные разрывы, осыпая мелкими осколками немецкие позиции. Небо прорезали трассирующие пули. Но все это было немного в стороне, отвлекая внимание противника от ускользающих к лесу разведчиков. Точно так же, под минные разрывы, преодолевая вторую линию обороны, разведчики миновали разбитую самоходку с разбросанными по земле траками и скатились в глубокий овраг, дохнувший на них прелой болотиной. Понемногу рассвело. Со дна оврага разрывы артиллерийских снарядов казались далекими и не такими страшными. Впереди темной полоской с заросшими берегами показалась река, над которой легким белесым облачком поднимался туман. За рекой стоял густой влажный лес. Это уже глубокий немецкий тыл, где расположились подразделения обеспечения, полевые госпитали, склады. Там следует быть особенно внимательными. Отчего-то возникла уверенность, что ничего не случится. Так бывает: колотят пушки, разрываются мины, строчат беспрерывно пулеметы — даже головы не дают поднять, — а в сознании вдруг возникает уверенность, что на этот раз ты останешься жив. Такое чувство придает уверенности, позволяет действовать правильно, что в конечном итоге и уберегает от беды. Нечто подобное произошло и сейчас. Легкий туман, поднявшийся над рекой, заворожил, успокоил окончательно и вселил надежду. Время для разведки подходящее — еще не рассвет, его отблески только проглядываются на горизонте, но для сна самый час. Бодро сбежали по оврагу, его устье, пряча разведчиков в густом высоком папоротнике, упиралось прямо в песчаный берег, заросший густыми прутьями ивняка. Раздвинув ветки, старшина внимательно посмотрел на гладкую речную поверхность: ни вспышки, ни движения, не слышно даже щебетания птиц. Все умерло в предрассветную рань, чтобы через несколько часов вновь воскреснуть, наполнить окружающее пространство звуками. В самом широком месте реки Щербак заприметил, как гладь воды чуток зарябила, вздулась. Так бывает, когда течение обходит какую-то подводную преграду — камень или остатки давней запруды. — Глянь туда, — показал старшина Строеву. — Похоже, там брод. Видишь, вода бурунами пошла. — Так оно и есть, товарищ старшина, — согласился Строев. — Думаю, по грудь будет. — Тогда пошли… За рацией смотри, а то без связи останемся, — наказал Щербак слегка отставшему Калмыкову. — Как же иначе, товарищ старшина, — едва слышно отозвался радист. — Конечно, смотрю. — Может, помочь? — предложил Строев. — Не нужно, я за рацию отвечаю, я ее и понесу. — Надеть немецкие каски, кто знает, как там. — Они достали из вещмешков каски, застегнули их под подбородком. — Потопали. Подняв над головой вещмешок с патронами и автоматом, старшина осторожно, прощупывая ногами дно, стал переходить реку. За ним, ступая след в след, пошел радист, крепко держа в руках рацию; Строев шел замыкающим, внимательно всматриваясь в примолкший лес, отчего тот казался подозрительным и враждебным.