Слуга Божий

Пошатываясь, я шел до ближайшей улочки, а когда уже был уверен, что он меня не увидит, выровнял шаг. Весь кафтан и плащ были изгвазданы в грязи, поэтому подумал, что Энья нынешним вечером развлечется не только постельными забавами. И может, это будет не настолько приятным, но зато куда как полезным.

Тень, что появилась из-за угла одного из домов, я увидал в последний момент. И в последний момент отскочил в сторону: стрела свистнула над моим левым плечом. Убийца целился в сердце. И был очень меток. Если бы не многолетние тренировки, лежать мне деревянной колодой, пялясь во тьму слепыми зеницами. Печальный был бы финал жизни бедного Мордимера, милые мои. Кончить в тирианских сточных канавах. Насколько же это неэстетично!

Тень снова появилась — на миг! — и снова пропала. Я вынул кинжал и осторожно двинулся в ту сторону. Внезапно услышал, как кто-то резко и болезненно сипит, а потом что-то с громким плеском упало в грязь. Я, крадучись, подобрался ближе. У стены лежал человек в черном, облегающем кафтане. Маленький арбалет выпал из его рук. Я склонился над телом. Мужчина был молод, светловолос, с лицом в расчесах и со следами оспы. Я обыскал его, но ничего не нашел. Даже кошеля с деньгами. Лишь маленькая оперенная стрелка, что торчала из кадыка. Осторожно вытянул ее. Острие было длинное, серебристого цвета. Понюхал и ощутил запах яда. Оторвал полоску от рубахи покойника, старательно обмотал стрелку материей и спрятал в карман плаща.

Кто же прикончил таинственного убийцу? Кто он, мой неизвестный опекун? А может, это просто случайность? Впрочем, ответы на эти вопросы — не самые важные. Намного сильнее меня интересовало, кто хотел убрать бедного Мордимера из этого и так не лучшего из миров? Кому понадобилась моя смерть? Потому как наверняка ведь не разбойничкам, связанным с тирианскими купцами. Те убьют меня, лишь когда доберутся до моих дукатов. Вернее, постараются убить. Ну а я постараюсь не убить их, пока не склоню к полной и откровенной исповеди.





* * *


Когда я вернулся в гостиницу, Энья спала, и ее не разбудил даже скрип двери. В свете луны видел ее нагое тело. Светлые волосы разметались по подушке, левая рука на груди, так что указательный и средний палец легли на сосок, а слегка разведенные ноги манили сладкою тайной, скрытой меж ее бедер. Выглядела так волшебно и невинно, что даже верить не хотелось, будто передо мной лишь продажная девка. Но лоно ее было отполировано десятками, а то и сотнями мужчин. Что ж, через несколько лет утратит даже призрачную сладость и невинность. Жаль. Как всегда, когда из мира исчезает малая толика красоты.

Хлопнул ее по задку, чтобы проснулась, высек огонь и зажег лампу на столе.

— Мордимер, — сказала она, потягиваясь, а ее аппетитные груди соблазнительно качнулись. — И где ты все это время был? — глянула на меня чуть внимательней. — В какой канаве успел искупаться?

Я скинул плащ и кафтан, снял сапоги, размотал онучи.

— Дела, — вздохнул. — А теперь хватит болтать — и за работу! — И указал ей на лежавший на полу грязный ворох.

Она недовольно фыркнула, но встала с кровати. Почесалась между ног.

— Вши, холера, — пробормотала. — Как я ненавижу вшей.

— А кто их любит?

В ведерке еще оставалась вода, поэтому я прополоскал рот, умыл лицо и смочил волосы.

— Может, приказать трактирщику приготовить ванну? — спросил. — Как ты? Большая бадья, полная горячей воды, щелочь и березовый веник, чтобы хорошенько тебя высечь…

— Особенно мне нравится про «высечь», — засмеялась она и взглянула на мою одежду. — А горячая вода пригодится после твоих приключений в канаве. У тебя есть я, а ты шляешься по девкам? — спросила, но я видел, что шутит.

— Любовь моя, рядом с тобой я даже думать не смею о другой женщине. И не из страха перед тобой, но с учетом разницы между выгодами и потерями.

— Хм?.. — заинтересовалась она.

— Разница между выгодами и потерями, — повторил я. — Выгода здесь — ты, а потери — время, которое я провел бы с любой другой женщиной…

— Матерь Божья Безжалостная, какой ты лгунишка!

Я хотел хлопнуть ее по ягодицам, но так ловко увернулась, что сумел лишь дотронуться кончиками пальцев до ее кожи.

— Гибкая девочка, — пробормотал и пошел к трактирщику. Как можете догадаться, милые мои, владелец гостиницы не обрадовался внезапным желаниям, но я повертел перед его глазами серебряной двухкроновкой, и он сразу взбодрился. Погнал девку-служанку за горячей водой и приказал втащить наверх деревянную бадью из темно-коричневого, пропахшего щелочью дерева. Мне пришлось помогать, поскольку бадья была дьявольски тяжелой, а лестница — крутой и узкой. Но в результате мы уже через несколько молитв сидели в горячей воде, а девка-служанка летала туда-сюда с кувшином и доливала кипяток. Когда склонилась над бадьей, Энья придержала ее за пояс и потянулась к ее груди.

— Может, присоединишься, красавица? — спросила сладенько.

Девушка пискнула, зарумянилась и вырвалась.

— Я п-п-пойду п-п-по воду, — стремительно обернулась и выскочила за дверь.

Энья рассмеялась:

— Не хочешь, а, Мордимер? Как она тебе? Свеженькая. Сколько, интересно, ей лет? Четырнадцать?

— Девушек ты тоже любишь? — провел пальцами по ее гладкой коже.

— А почему нет? — ответила вопросом на вопрос. — А ты любишь свою работу, Мордимер? Любишь убивать и пытать людей?

Я возмутился, но не рассердился. Уже привык, что люди думают именно так, а кроме того, она была очень вежлива. Настолько вежлива, что даже странно — при таком-то вопросе.

— Это примитивное понимание работы инквизитора, — сказал я негромко, поскольку не хотел, чтобы кто-нибудь случайно услышал наш разговор. — Я — не для того, чтобы пытать и убивать, девочка. Я — для того, чтобы дать грешникам шанс искупления и искреннего, радостного раскаяния. Лишь благодаря мне могут надеяться на жизнь вечную с Христом. Впрочем, разговор не о моей работе. — И плеснул в нее водой. — Зачем тебе забивать свою прекрасную головку такими проблемами?

— Да-а-а? — спросила, выгибаясь. — Я красивая? Правда? Ты так думаешь?

Нагая, с мокрыми волосами и грудью, что покачивалась над водой, она выглядела весьма соблазнительно, и я сказал ей об этом. Потом притянул к себе, а когда служанка вошла с новым кувшином воды, Энья как раз объезжала меня, разбрызгивая вокруг воду и громко постанывая. Служанка выпустила из рук кувшин, но мы не обратили внимания — все равно уже намеревались перебираться в постель.






* * *


Мауриций Моссель появился в гостинице около полудня. Был в другом кафтане, теперь цвета чистой синевы, и в новой обувке, но тоже с изогнутыми носками. Я пригласил его во вторую комнату, но он успел глянуть в спальню и заметить нагое тело мирно спящей Эньи.

— Годриг, дружище, — сказал он сердечно. — Вижу, что ты не теряешь времени даром.

— А то. Дела делами, а мужику следует и развлечься.

— И я так думаю, — согласился он.

Мы уселись в креслах, и я налил вина в кубки. Чокнулись.

— Есть за что выпить, — сказал он. — Потому что у меня хорошие новости. Я нашел некоего человека, который задолжал мне услугу. К тому же он — капитан прекрасного корабля и прекрасно знает реку. Возьмет тебя на юг, дружище!

— Прекрасная новость! — обрадовался я. — Я тебе благодарен по гроб жизни, любезный Мауриций!

— Но есть и некоторая проблема… — повысил голос.

— Какая же? — встревожился я, но мысленно широко зевнул.

— Дело в том, что я должен этому капитану некую сумму. Небольшую, — сразу оговорился, пренебрежительно взмахнув рукою. — Но все же значимую для меня, поскольку как раз теперь я вложился в некоторое дело и свободной наличности у меня нет…

— Это не проблема. — Я стукнул кубком в его кубок. — Буду рад оплатить твой долг. Сколько ты там должен?

Заметил его колебание, поскольку, как видно, жадность боролась в моем собеседнике с осторожностью.

— Сто крон, — сказал он, понизив голос.

— Никаких проблем, — уверил его, прекрасно зная, какими будут его следующие слова.

— Плюс проценты, — добавил, не подведя меня. — Двадцать крон.

— Нужно — значит, нужно. Раз уж этот человек не желает поверить тебе и повременить с получением долга… И сколько хочет за наем корабля и команды?

— Э-э… договоришься с ним, — сказал он пренебрежительным тоном. — Только не дай себя обмануть, потому как в Тириане полно плутов и мошенников. Торгуйся, дорогой Годриг, торгуйся изо всех сил.

— Не забуду, — покивал я серьезно. — Отдам капитану твой долг, но прежде всего нужно бы поглядеть на корабль. Достаточно ли он вместителен?

Он мог ожидать таких слов, поскольку не думал же, что даже Годриг Бемберг настолько идиот, чтобы дать кому-то денежки за красивые глаза.

— Конечно. Встречаемся завтра в полдень подле управы, и проведу тебя на место. Когда будешь богатым человеком, Годриг, не забывай о друзьях!

— О, да, Мауриций, поверь, что не забуду о тебе, — сказал самым сердечным тоном, на какой меня хватило.

И была это, милые мои, самая правдивая правда. Не собирался забывать об Мауриции Мосселе и верил, что ждет нас в будущем долгий и плодотворный разговор. Пока же проводил его к дверям, где мы сердечно попрощались. Как настоящие друзья.

Когда вернулся в спальню, Энья уже не спала: сидела на кровати, обеспокоенная.

— Я слышала ваш разговор, Мордимер, — говорила серьезно и встревоженно. — Они ведь убьют тебя в первую же ночь…

— Нет, — ответил я, а когда хотела меня перебить, поднял руку, чтобы помолчала. — Не в первую, моя красавица. Разве что во вторую. Первая ночь — для того, чтобы усыпить мою бдительность. — Уселся подле нее и поцеловал в губы. — Но очень мило, что беспокоишься, хотя тебе заплатят независимо от того, буду я жив или нет.

Вывернулась из моих рук.

— Не справишься с ними, Мордимер, — сказала, глядя мне прямо в глаза. — Капитан и человек пять-шесть матросов. Зарежут тебя во сне.

Я усмехнулся и приложил палец к ее губам:

— Не бойся. Обещаю, что вернусь, и мы не раз еще хорошенько развлечемся. Может, это и не будет так легко, как я думаю, но ведь в Писании сказано: Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его.[34] И я верую, что Господь хорошо знает, зачем сечет меня розгами.

Положила руку мне на щеку.

— Надеюсь, знаешь, что делать, — сказала она печально. — Не дай себя убить, Мордимер.

— Не дам. Я, — добавил игриво, — истово верую, что день, когда милостивый Господь призовет Мордимера Маддердина ко Своей славе, еще не наступил.

Мы провели прекрасную ночь (как, впрочем, и всякую ночь с Эньей), и когда вскоре после рассвета я проснулся, она все еще спала, свернувшись клубочком под стеной. Я встал и тщательно оделся. Были при мне два кинжала, один — за голенищем высоких сапог, второй — спрятан под плащом. В карман положил также мешочек с шерскеном.

Глянул на спящую Энью и подумал: существует ведь вероятность, что не вернусь из путешествия на юг. Не подумайте, милые мои, будто Мордимер Маддердин пессимистично настроен и невысокого мнения о собственных способностях. Но будущее стоит оценивать трезво. Я же, как никто другой, знал, сколь хрупка человеческая жизнь и что убить человека намного проще, чем кто-нибудь из вас может это представить. Достаточно оцарапать отравленным острием, перерезать аорту, столкнуть, словно при случайном падении, с высоты, заставить захлебнуться водой… Да все равно что. Мы сотворены из очень хрупкого вещества, но пока отдаем себе отчет в собственных слабостях, у нас остается шанс их победить.

Не хотел, чтобы, случись со мной несчастье, Энья осталась сама по себе и без средств к существованию. Конечно, ван Бохенвальд должен был ей все оплатить, но будет ли настолько щедр и быстр с деньгами, когда не станет уже бедного Мордимера? Веры моей в человеческую добропорядочность не хватило бы, чтобы поставить на это хотя бы ломаный сентим. Потому отсчитал двести крон и положил на стол двумя столбиками. Королевская плата за несколько ночей. И поверьте мне, милые мои, не было в том ничего от слабости или милосердия. Просто вспомнились слова Писания, гласившие: Трудящийся достоен награды своей.[35] Энья же искренне, с охотой и желанием отработала свой гонорар. Заработала даже премию от меня. В случае чего будет вспоминать меня с добрыми чувствами, хотя и сам не пойму, отчего мне это было так важно…

Вышел, хотя до оговоренного срока оставалось еще порядком времени. Но не мог уже сидеть в гостинице, а глубоко внутри чувствовал странное беспокойство. Столь сильное, что я даже подумал было, не бросить ли все к черту и не вернуться ли в Хез. Однако Мордимер Маддердин не экзальтированная девица, чью жизнь определяют предчувствия, страхи и тревоги. Знал, что должен завершить дело, по которому прибыл сюда, независимо оттого, к каким последствиям приведет это решение.