Слуга Божий

* * *


Мауриций Моссель, как и обещал, дожидался подле управы. День был холодным, солнце скрылось за темными тучами, что бежали на север, гонимые сильным ветром. Все указывало на то, что летний зной наконец отступил и, возможно, начнутся дожди. Мосселю и его соучастникам это было бы на руку. Ветер и дождь приглушат шаги убийц, темнота скроет их фигуры, а иссеченное стилетами тело бедного Годрига Бемберга канет в реку, словно огромная дождевая капля. Именно так все и должно было произойти.

— Что за пунктуальность, мой милый друг. — Мауриций Моссель сердечно потряс мою руку и ради еще большего выказывания чувств потрепал меня по плечу.

Как-то уж я это перетерпел и радостно усмехнулся в ответ. Мы быстро добрались до ладного на первый взгляд кораблика, и я начал долгий, яростный торг с капитаном. Моссель помогал изо всех сил. Вскрикивал, рвал на себе волосы, называл капитана лгуном и мошенником, два раза тянул меня к трапу: дескать, с нас довольно, за такую цену наймем себе несколько прекрасных ладей с экипажами, а не эту дырявую лохань, полную не знающих реки оборванцев. Словом, просто прекрасно играл свою роль, которая должна была убедить Годрига Бемберга в мысли, что тот вернется из торгового путешествия совершенно целым и невредимым.

Наконец мы условились о цене, вполне, кстати, приемлемой; половина платы после того, как доберемся до порта Надревель в верховьях реки, а вторая — после счастливого возвращения. Капитану, понятное дело, было совершенно все равно, ибо полагал, что в любом случае заберет мое золото уже на следующую ночь. А мне было все равно, поскольку знал, что именно той второй ночью капитан и его люди станут кормом для рыб. Но представление надлежало отыграть до конца: согласившись на предложенную цену слишком быстро, я мог бы вызвать подозрения. Правда, я не думал, что кто-то в здравом уме мог предполагать, будто купец из Хеза справится с капитаном речного судна и пятью его матросами, но береженого Господь бережет.

Все прошло согласно с планом. Первую ночь мы провели в милейших беседах, капитан за вином и крепкой, но смачно смердящей сливовицей рассказывал мне об опасностях реки, о мелях, порогах, таинственных смертях и кровавых пиратских нападениях. Разговор получился настолько занимательным, что я пообещал себе в благодарность за прекрасно проведенное время постараться убить его без особых страданий. Понятное дело, при условии, что захочет добровольно поделиться со мной всеми тайнами.

Но на второй вечер все пошло не так, как я думал. Ко мне явился хмурый капитан и, вздыхая, сказал:

— Мы повредили руль, господин Бемберг. Придется пристать к берегу — постараемся завтра его отремонтировать.

Такого я не ожидал. Конечно, мы могли действительно повредить руль, однако подозревал, что на берегу нас дожидаются сообщники злодеев. Но зачем так много людей, чтобы убить одного купца? В конце концов, чем больше народу вовлечено в дело, тем меньшая доля добычи достанется каждому. Поэтому я решил, что с рулем действительно что-то произошло. Конечно, милые мои, я слабо разбираюсь в судоходстве и устройстве кораблей, и меня можно было убедить в чем угодно. Я не отличу фока от грота, а такие слова, как «бушприт» и «марсель», для меня все равно что сказочные твари. На миг я задумался, не начать ли драку с экипажем прямо сейчас, но сумерки еще не опустились, а на реке, в пределах видимости, была пара кораблей.

— Что ж, — сказал я, — по крайней мере, переночуем на земле, а не на палубе. Может, еще и для жаркого удастся кого-нибудь поймать.

— А… да, — ответил капитан с ухмылкой. — Наверняка устроим охоту…

Ему казалось, что — весьма хитер и остроумен, но я прекрасно понял аллюзию, звучавшую в его словах. Что ж, значит, сражаться станем на земле. Может, оно и к лучшему? Ведь, милые мои, бедный Мордимер не привык к дракам на качающихся мокрых досках палубы. А вот драка на твердой земле несколько разнообразила бы путешествие. Знал одно: нужно постараться не убить капитана. Именно он источник ценной информации — и если погибнет, все дело может пойти насмарку. Правда, всегда оставался еще и Мауриций Моссель, который мог знать даже побольше, но две синицы в руке лучше одной.

Прежде чем наступили сумерки, мы вплыли в боковую протоку, что впадала в озерцо с густо поросшими камышом берегами и с водой, покрытой перегнившим ковром ряски. Это озерцо наверняка было известно капитану, поскольку безошибочно выбрал место, где мы бросили якорь. От берега нас отделяло несколько десятков шагов. Матросы добрались до берега вплавь, а мы с капитаном — на шлюпке.

В скольких-то метрах от берега мы разожгли костер, и, пока матросы собирали хворост, я как следует огляделся. До неприступной темной стены леса можно было камнем добросить. Плохо. Что помешает врагу притаиться в зарослях с луком и принять бедного Мордимера за лань или оленя? На всякий случай я сел так, чтобы пламя костра оказалось между мной и деревьями, ибо знал: стрелок тогда не сможет хорошенько прицелиться. Правда, неопытный стрелок, поскольку хороший лучник конечно же попадет куда нужно. К счастью, озеро было недалеко, а берег его — песчаным и пустым: ни кустов, ни камыша. И я знал, что, если удастся добраться до воды и нырнуть, преследователи станут искать ветра в поле. Я способен мысленно прочесть, не дыша, раз шесть «Отче наш», а этого достаточно, чтобы отплыть очень далеко. Другое дело, что не к лицу инквизитору Его Преосвященства бежать с поджатым хвостом от шайки грабителей. Но что ж, люди, более мудрые, нежели я, сказали в свое время: Если предо мною враг вдесятеро сильней, бросаюсь на него с клыками и когтями. Если же он стократ сильней, притаюсь, подгадывая момент. Быть может, эти слова и не говорят об исключительном мужестве, но, положась на них, выжить несколько легче.

Я взял у одного из матросов баклагу с вином. Не думал, что было отравлено, к тому же ваш нижайший слуга сумел бы различить любые опасные примеси. Сделал большой глоток. Опустились сумерки, и на лице я почувствовал легонькое прикосновение мороси. Может, причиной стал шум дождя, а может, разговоры матросов, но я не догадался, пока не стало поздно, что настоящая опасность угрожает не со стороны леса. Плеска весел при этом я не услышал, а значит, те, кто на меня напал, были умелыми гребцами.

— И пальцем не шевели, инквизитор, — послышался тихий голос за спиной. — У нас два арбалета.

Капитан с усмешкой помахал мне рукою. Только теперь из леса начали выходить явственно различимые на темном фоне люди. Видны были потому, что носили белые длинные одежды. И среди них было лишь одно темное пятно. Кто-то в черном плаще с капюшоном.

Я не шевелился главным образом потому, что мои враги знали: я — инквизитор. Может, полагай они, что имеют дело всего лишь с купцом, не предприняли бы таких мер предосторожности. И тогда, возможно, я попытался бы сбежать, кувыркнуться по земле, растаять во тьме. Но арбалет — опасное оружие, милые мои, особенно в руках опытного стрелка. А что-то подсказывало мне: люди за моей спиной опытны.

Приблизился капитан с двумя матросами. Сам он нес изрядный моток бечевы, матросы в вытянутых руках держали рапиры. И снова, милые мои, был у меня шанс сделать хоть что-то. Ведь двое матросов с железными шампурами в руках не могли серьезно угрожать инквизитору Его Преосвященства. Однако как раз перед тем я услышал плеск воды и чавканье сапог по прибрежной грязи. Это означало, что арбалетчики действительно близко. А направленная в спину стрела движется всяко быстрее, чем ваш нижайший слуга.

— Ляг лицом на землю, — услышал я. — И руки за спину. Двигаясь предельно осторожно, повиновался. Не хотел, чтобы чей-то нервный палец слишком сильно нажал на спуск.

— Очень хорошо, — похвалил меня все тот же голос. Матросы уперли острия мне в затылок и между лопатками, а капитан начал вязать руки. Уж не знаю, происходило ли его умение от матросского опыта обращаться с узлами или столь часто он обездвиживал пленников, но поверьте, руки спутал чрезвычайно крепко. Потом занялся ногами и, наконец, протянул веревку между щиколотками и запястьями. Теперь ваш нижайший слуга, даже встав на ноги, не смог бы двигаться быстрее хромой уточки. И сильно при этом повеселил бы наблюдателей.

Но мне даже не пришлось подниматься самостоятельно, поскольку на ноги меня вздернули матросы. Перед собой же я увидел фигуру, которая раньше была лишь темным пятном на фоне леса.

— Игнациус, — сказал я медленно, глядя на низенького старичка. Капли дождя блестели на его лысине и в венчике волос.

— Он самый, мой любимый ученик, — воскликнул весело. — Он самый. Хорошо спеленали? — рявкнул, а двое людей, которые вязали меня миг тому, согласно буркнули. — Это правильно, — сказал он, снова поднимая на меня взгляд. — Потому как наш приятель Мордимер — крайне опасный человек. Он — словно бешеная крыса. Загони его в угол — вцепится в горло даже вооруженному человеку. Не так ли, Мордимер? — шутливо погрозил пальцем.

— Если уж сравнивать, то больше мне подошел бы образ росомахи, а не бешеной крысы, — ответил я вежливо.

— Много чести, — рассмеялся он. — Но меня радует твое чувство юмора. Принести в жертву сильного человека, отважного и полного жизни, — это больше потешит Старых Богов…

— Старых Богов? — фыркнул я. — Тех, что родились в твоей больной голове?

Он смотрел на меня с интересом, словно разглядывал исключительно забавное насекомое.

— Старые Боги, — повторил, и казалось, наслаждается этими словами. — Они существуют, Мордимер. Еще не столь сильны, как прежде, ибо слава их миновала с приходом Иисуса и Апостолов. Но они возродятся. Благодаря таким людям, как я, которые приносят им жертвы. И благодаря таким людям, как ты, которые теми жертвами станут.

Я покачал головой, поскольку голова, по крайней мере, могла двигаться. На нос мне упала капелька дождя и, щекоча кожу, сползла к губам. Я облизнулся.

— А ведь я был прав, Игнациус. Тогда, в школе. Верно говорил, что предчувствую, будто сгоришь. А теперь более чем уверен в этом…

— Может быть… может быть… — Он даже не рассердился. — Никто не знает будущего. Но одно скажу наверняка, любезный ученик, ты сгоришь уже нынче, во славу Старых Богов. В этой вот ивовой клетке. — Он вытянул руку, а я с трудом повернул голову, чтобы оглянуться через плечо.

Трое мужчин тащили широкую и высокую — стоп в пятнадцать — ивовую фигуру. Была она сплетена так, что напоминала человека, но внутри, будто в животе у великана, помещалась небольшая клетка. Тоже сплетенная из ивняка.

— Твой крик согреет охладелые сердца Старых Богов, твой пепел мы развеем над рекой. А потом станем пить вино, есть и предаваться самым безумным оргиям. — Его глаза блестели из-под капюшона болезненно и лихорадочно. — А Старые Боги будут радоваться…

Я позволил себе зевнуть — в полный рот, словно было мне неимоверно скучно.


— Ты жалок, — сказал я.

— Зато жив, — парировал он без следа нетерпения. — Чего скоро нельзя будет сказать о тебе.

— Не бойся ничего, что тебе надобно будет претерпеть. Вот Диавол будет ввергать из среды вас в темницу, чтоб искусить вас. Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни,[36] — ответил ему словами Писания.

— Будь рассудителен, — пробормотал он с сожалением. — И подумай, может, еще не все потеряно, а, Мордимер? Отчего бы такому человеку, как ты, не присоединиться к нам? Встать на сторону новой силы, новых властителей? Вовсю наслаждаться жизнью и упиваться властью?

— И это называешь «наслаждаться жизнью»? — повел я глазами вокруг. — Эти унизительные церемонии? Жертвы, которые приносите на пустошах? Ежедневный страх перед слугами Господа? То, как прячетесь в ночи и под дождем? Если ты именно к такому стремился, Игнациус, то осмелюсь сказать, что достиг своей цели. Следует ли тебя поздравить? Коли развяжешь мне руки — даже пожму твою десницу.

Вот теперь я его разозлил. Видел это по судороге, что пробежала по его лицу, на миг превращая в отвратительную маску.

— Молчи! — прошипел он. — Даже не знаешь, о чем говоришь! Не знаешь силы тех, кто возродится в былой славе.

— Ну, раз уж им нужна жизнь бедного Мордимера, то они вряд ли чересчур привередливы или слишком могущественны, — засмеялся я.

Он подошел ближе, и во взгляде его я видел гнев. Ненависть. И толику… уважения? А может, зависти?

— Вижу, что не договоримся, Мордимер. Жаль.

— Ну, ты ведь не думаешь, что я собрался жить вечно? — засмеялся я, хотя было мне совершенно не до смеха.

Видел людей, которых становилось у костров все больше. На толпу их еще не набралось — видно, у языческого культа было пока не много приверженцев. Все — в длинных белых одеждах, напоминавших присобранные у шеи простыни. Если честно, милые мои, это выглядело не слишком серьезно. Лишь Игнациус, как ни иронично, был в инквизиторской черни, однако на кафтане его не было и следа от серебряного сломанного распятия.

Среди служителей культа я заметил нескольких женщин: разносили миски с едой, подносы с хлебом и кувшины с вином. Видно, соратники Игнациуса совмещали кровавые языческие обряды с ужином на природе. Ничего нового, милые мои. Рассказы колдунов и ведьм о шабашах всегда сосредоточены вокруг четырех вещей: жертвоприношения, обжорства, пьянства и телесных утех. Наверняка здесь будет то же самое. Интересно лишь, сохранит ли бедный Мордимер жизнь столь долго, чтобы взглянуть еще раз на любовные игрища… Хотя, с учетом того, что на шабашах часто предавались содомскому греху, может, и не стоило этого ждать.

— Сажайте его в клетку, — велел Игнациус.

Двое молодых рослых мужчин схватили меня под руки. Я не сопротивлялся, в этом не было ни малейшего смысла. Игнациус — инквизитор, и прекрасно знал, какими способностями мы обладаем. Он еще раз проверил, хорошо ли я связан, и ручаюсь вам, милые мои, что освободиться от пут для меня вовсе не граничило с чудом. Потому что именно чудом и было бы.

Конечно, я всегда мог помолиться своему Ангелу-Хранителю. Но, во-первых, полагал, что Игнациус готов и к такому повороту, а во-вторых, не думал, чтобы Ангел захотел прийти ко мне на помощь, даже услышь он молитву. Что скрывать: я проиграл по собственной вине и по собственной глупости. Позволил, чтобы Тьма одолела Свет. И может, наказание, которое постигло бы меня от руки Ангела, было бы еще хуже того, что готовили палачи Игнациуса.

Мужчины открыли клетку из ивняка, посадили меня внутрь и закрыли дверцы. Клетка была тесной и низкой, потому, даже согнувшись, я едва в ней помещался. Может, оно и к лучшему, поскольку не будет искушения отодвигаться от огня — и все закончится довольно быстро.

— И берегитесь лжепророков, — в полный голос выкрикнул я слова Писания, — которые приходят к вам в овечьих одеждах, а внутри суть волки хищные.[37] — Заметил, что несколько человек привстало и начало поглядывать в мою сторону. — Именем Его Преосвященства епископа Хез-хезрона дарую милость всем, кто выдаст мне Игнациуса и признает свои грехи!

— Заткните его! — рыкнул Игнациус.

Побежал в мою сторону, но споткнулся о корень и упал лицом в грязь.

— Заткните его! — крикнул снова, поднимаясь на ноги. Один из мужчин ударил палкой сквозь прутья клетки, а я не мог уклониться. Получил прямо в зубы и захлебнулся кровью. Старался втянуть голову в плечи, а он и его товарищи продолжали рьяно тыкать в меня.

— Я тебе покажу милость, я тебе покажу милость… — бормотал тот первый.

— Хватит, — приказал Игнациус, который успел подняться и теперь стоял рядом со мной. — Жаль, что мы не вырвали ему язык…

— Открыть? — спросил один из мужчин.

— Нет. Несите хворост и поджигайте. — Старик взглянул в мою сторону. — Еще раз откроешь рот, Мордимер, — и прикажу выжечь твой мерзкий язык.

Что ж, попытаться стоило. Но видимо, с тем же результатом мог обещать им не милость епископа, а империю. К тому же, независимо от моих слов, все равно были бы допрошены и сожжены. Я лишь мог утешать себя, что они этого не знают. Игнациус стоял подле меня и снова усмехался.

— Как же я рад, что ты справился с нашим убийцей, — сказал он. — Но до чего же хорошо тебя выучили, Мордимер. Пока я не понял, что тебя можно использовать с куда большей пользой, планировал тебя попросту бессмысленно уничтожить…

— Значит, это были вы, — хотел я сказать, но предусмотрительно промолчал, поскольку предпочитал умереть с языком во рту.

— Но я не знал, что ты используешь деканские стрелки…[38] Хм-м… Весьма эффективное оружие, замечу, пусть даже и нетипичное для инквизитора.

Мужчины спокойно складывали хворост вокруг клетки из ивняка.

— Мокрое дерево, — пожаловался один из них вполголоса.

— Мокрое — значит, будет гореть дольше, — весело ответил Игнациус. — Сухое ведь только пф-ф! — и нет Мордимера. Ну, поверните его лицом к реке, — сказал внезапно, — потому что как же оно…

Двое мужчин позвали еще кого-то и, покряхтывая, передвинули ивняковую фигуру так, чтобы я, запертый в клетке, смотрел теперь на реку. В итоге потерял из поля зрения костры и суетившихся возле них людей, впереди теперь были только темная гладкая поверхность залива и болотистый берег.

— Ты удивишься, Мордимер, — говорил Игнациус, словно ведя дружескую беседу. — Удивишься тому, кто выйдет из залива, чтобы взглянуть на твою смерть. Только не разочаруй меня, кричи. Когда огонь станет жечь твое тело — кричи громче.

— Все же ты безумец, — сказал я, вздыхая, поскольку понял: раз жаждет услыхать мой крик, не прикажет вырывать мне язык.

Он лишь рассмеялся:

— У тебя ведь никогда не было возможности взглянуть на пламя с той стороны, Мордимер. Это будет новый жизненный опыт.