Слуга Божий

Я осторожно подошел к кровати. Мауриций Моссель лежал, запрокинув голову, и тихонько похрапывал. Дотронулся до его подбородка острием стилета. Моссель вздрогнул и что-то пробормотал сквозь сон. Я почувствовал запах вина.

— Мауриций, — шепнул, а когда тот не отреагировал, легонько уколол его в подбородок.

Он открыл глаза, тогда я нажал сильнее и положил ему на рот левую ладонь.

— Молчи, приятель, если хочешь жить, — сказал я тихо. Наклонился так, чтобы при слабом свете заслоненной тучами луны он мог различить мое лицо.

— Годриг, — сказал он сдавленным голосом, и я видел, как расширились его глаза. — Годриг Бемберг.

— И да, и нет, — ответил я. — В действительности Мордимер Маддердин, инквизитор Его Преосвященства епископа Хез-хезрона.

Даже в слабом лунном свете, пробивающемся сквозь закрытые ставни, я увидел, как его лицо заливает мертвенная бледность.

— Я ничего о том не знал, ничего, клянусь… — И заткнулся, когда я чуть сильнее прижал кинжал к его горлу.

— И о чем же ты, дружище, ничего не знал? А, Мауриций? — спросил ласково, а он застонал и ничего не ответил. — Впрочем, неважно. Я уверен, что через несколько лет будешь пересказывать эту историю приятелям за кубком вина и смеяться до коликов.

Видел, как в глазах его блеснула надежда. Собирался ли я даровать ему жизнь? Имел ли он шанс сберечь шею в этой авантюре? Я хотел, чтобы он так думал, и мне нравилась надежда в его взгляде. Уже через минуту увижу в нем боль, а потом тоску по уходящей жизни и бездну отчаяния. А еще позже — неодолимую жажду быстрой смерти.

— Раскрой рот, — приказал я.

Всунул ему кляп. В конце концов, мы были в публичном месте, поэтому я не хотел, чтобы нас услышали те, кто спит за стенами.

— Встань.

Послушно встал, будто марионетка, и смотрел на меня взглядом загнанного в угол пса.

— Сядь здесь, — хлопнул по креслу.

Потом старательно привязал его руки и ноги и захлестнул ремень на шее так, чтобы откинулся назад. С этого момента Мауриций Моссель не мог двинуть ни рукой, ни ногой, ни головой. Проверил, хорошо ли сидит кляп. Чуть позже я высек огонь и зажег масляную лампу, стоявшую на столе. Еще на стол я поставил свой сундучок — так, чтобы Моссель, когда открою, видел, что находится внутри.

— Я иллюзионист, и у меня здесь — магический сундучок, дружище Мауриций, — сказал негромко и сердечно. — Хочешь увидеть, что в нем?

Он глядел на меня вытаращенными глазами. Неужто все еще думал, что сохранит жизнь? Я вставил ключ в замок и провернул. Потом поднял крышку. Все время смотрел ему в лицо и видел, как его зрачки увеличиваются.

— Волшебные инструменты, правда? Этакий дорожный набор инквизитора, который я позволил себе вынести из тирианского Инквизиториума. Не хотел бы, дружище Мауриций, чтобы ты полагал, будто то, что сделаю, сделаю из чувства мести или от горячего желания отплатить добром за добро. Не стану также обижать тебя из неразумного гнева, ибо Писание гласит: Всякий человек да будет медленен на гнев. Ибо гнев человека не творит правды Божьей.[43]

Смотрел на меня и хотел что-то сказать, но кляп сидел глубоко. Я вытащил из сундучка щипцы и поднес их к свету. На левом острие заметил темную полоску засохшей и не вытертой крови.

— Писание гласит: Всякое наказание в настоящее время кажется не радостью, а печалью; но после наученным чрез него доставляет мирный плод справедливости.[44] Именно это мы вычитали в Писании, дружище Мауриций, и потому я здесь, чтобы путем страданий увлечь тебя в Царство Божие. Чтобы ты хотя бы в конце жизни собрал плоды справедливости, о коих говорилось…

Вздохнул и похлопал его по щеке.

— Что ж, — сказал, — примемся за работу. — Взглянул в приоткрытые ставни. — Ибо не годится, чтобы застал нас рассвет прежде, чем закончим…





В глазах Господа




Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог противящимся Ему.[45]

Св. Павел. Первое послание к коринфянам



Скамья была узкой и неудобной. Я сидел на ней вот уже несколько часов, а проходившие мимо слуги и дворня епископа ухмылялись, глядя на меня. Могли себе такое позволить. Служить Герсарду, епископу Хез-хезрона, — лучшая гарантия безнаказанности и безопасности. Но я, Мордимер Маддердин, инквизитор Его Преосвященства, к такому отношению не привык. Поэтому сидел мрачнее тучи. Хотелось есть и пить. Хотелось спать. И уж точно не хотелось дожидаться аудиенции, не хотелось видеть епископа, потому что ничего хорошего меня у него не ждало. У Герсарда вчера ночью был приступ подагры, а когда мучился от боли, он был способен на все. Например, отобрать мою концессию, обладание которой и так висело на волоске с тех пор, как я допросил не того человека.

В общем-то, не моя вина, что на свете существуют двойники. Или, по крайней мере, люди, очень друг на друга похожие. Только вот кузен графа Вассенберга допроса не пережил. И тоже не по моей вине, ведь мы даже не успели взяться за инструменты. Уже при первом ознакомлении с ними обвиняемого, когда я вежливо пояснял принцип действия пилы для костей, кузен графа внезапно охнул, побагровел, вытаращил глаза, а потом как был — красный и с вытаращенными глазами — помер на моем столе. Потом оказалось, что был невиновен (ошибка во время ареста), однако, не умри он столь внезапно, все мог бы и сам объяснить. Но произошло то, что произошло, и теперь я имел несчастье испытать на себе епископскую немилость, поскольку Вассенберги были с Его Преосвященством хорошо знакомы.

Если отберут концессию, мир внезапно станет крайне опасным местом: так уж повелось, что у инквизитора врагов больше, чем друзей. Очевидно, тогда меня покинул бы еще и Ангел-Хранитель, а жизнь без Ангела трудно вообразить. Хотя, скажем честно, жизнь под опекой Ангела вообразить тоже нелегко. Но я такую жизнь не просто воображал — за все эти годы успел к ней привыкнуть. Хотя поверьте, милые мои, это было нелегко.

Наконец ко мне подошел некий лощеный попик, распространяя вокруг себя запах дорогих духов, и взглянул сверху вниз.

— Маддердин? — спросил. — Инквизитор?

— Да, — ответил я.


— Его Преосвященство ждет. Пошевеливайся, человече!

Я проглотил обиду и лишь постарался запомнить эту дерзкую морду. Даст Бог, встретимся в более благоприятных обстоятельствах. Порой даже слуги епископа оказываются в наших мрачных камерах. И уж поверьте, там у них мигом улетучивается презрение к сидящему напротив инквизитору.

Я встал и вошел в комнату епископа. Герсард сидел, склонившись над документами. Правая рука была перебинтована, а значит, слухи о приступе подагры не были пустыми россказнями.

— Маддердин, — произнес он таким тоном, словно было это проклятие. — И почему ты, собственно, до сих пор жив, бездельник?

Он поднял взгляд. По глазам было видно, что крепко выпил. Лицо — в багровых пятнах. Все даже хуже, чем я ожидал.

— Вверяю себя в руки Вашего Преосвященства, — сказал я, низко кланяясь.

— Мордимер, Господом клянусь, отберу у тебя концессию! Что там за ересь в последних рапортах? Что это за Церковь Черной Перемены?

— Не писал ни о чем подобном, Ваше…

— Именно! — крикнул он, и голос его задрожал, а пятна на щеках заалели еще сильнее. — Зачем я тебя держу, дурень, если узнаю о новых ересях от кого-то другого?

Я в жизни не слышал о Церкви Черной Перемены, поэтому решил, что разумней будет промолчать.

— Новая секта, — сказал он, глядя исподлобья, — созданная и ведомая человеком, что зовет себя апостолом Сатаны. Скорее всего, неким священником, занимающимся черной магией. Говорят, у них уже порядком сторонников. Тебе, Маддердин, следует найти его и доставить ко мне. И, ради бога, поспеши, не то тебе крышка.

— Знает ли Ваше Преосвященство, где его искать? — спросил я таким смиренным тоном, на какой только был способен.

— Если бы знал — не приказывал бы делать это тебе, идиот, — ответил епископ и помассировал локоть. — Маддердин, чем согрешил я перед Господом, что он покарал меня такими людьми, как ты?

И снова я решил, что лучше не отвечать, — только склонился в глубоком поклоне.

— Иди уже. — Его Преосвященство устало махнул левой рукой. — Проваливай и не возвращайся без этого человека. Ах да, еще одно. Я слыхал, что в его ритуалах приносят в жертву девиц или новорожденных младенцев… или что-то в этом роде… — И оборвал себя, чтобы снова помассировать локоть.

— Когда я могу обратиться к казначею Вашего Преосвященства? — спросил я, все еще глубоко кланяясь. Тихо и вежливо.

— Вон! — рыкнул епископ, а я подумал, что в любом случае стоило попытаться.

Вышел спиной вперед и, только когда за мной затворились двери, вздохнул с облегчением. Следовало браться за работу, но хотя бы концессия пока что оставалась в безопасности. Однако если не найду еретика, мне придется туго. Впрочем, об этом еще будет время побеспокоиться.

Я вышел из епископского дворца и вдохнул свежий воздух. Вернее, воздух, преисполненный запахами сточных канав и гнили. Ибо так пахнет Хез-хезрон. Говорил ли уже вам, что се — мерзопакостнейший из всех мерзопакостных городов? Век тому король Герман Златоуст приказал сжечь Хез-хезрон, дабы выстроить на его месте Город Солнца, о коем мечтал. Но прежде чем Герман сжег город сожгли его самого, и сей замысел почил в бозе. Впрочем, не знаю, не стоило ль считать планы сжечь Хез-хезрон — грехом? Ведь, согласно традиции, основал его апостол Иаков Младший, святой защитник торговцев и купцов, и назвал Хеброн, что вскорости изменилось на Хезрон. Еще одна легенда утверждала, будто нынешнее название нашего города появилось во время без малого шестидесятилетнего владычества императора Рудольфа Стоттерера, который так и не научился верно выговаривать название «Хезрон». А вот какова была правда — о том ведал лишь Господь.





* * *


Следовало отыскать близнецов и Курноса, и это, в общем-то, было просто. Небось развлекались где-то картами или костьми, мне же их любимые места были хорошо известны. Первою была гостиница «Под Быком и Жеребчиком», но владелец ее лишь развел руками.

— Их обыграл какой-то пришлый шулер, — сказал, — и я слыхал, что отправились подзаработать.

Я вздохнул. Как обычно, дали себя обдурить первому встречному. Хорошо хоть, не прирезали обидчика — тогда пришлось бы искать их в холодной у бургграфа. Но слово «подзаработать» могло означать все что угодно. И необязательно — приятное.

— И как же решили подзаработать? — спросил я неохотно.

— Мордимер, ты ведь знаешь, я не люблю совать нос не в свои дела, — ответил хозяин гостиницы: я позволял ему обращаться к себе по имени — ведь когда-то мы вместе сражались под Шенгеном.

А все ветераны Шенгена равны, пусть даже разделяет нас — в обществе — пропасть. Таков неписаный закон. Потому что мало нас тогда осталось. Я бы даже сказал: слишком мало.

— Корфис, — произнес я спокойно, — не усложняй. У меня поручение, и если не найду их, его не выполню. И тогда с меня спустят шкуру. А я должен тебе пять дукатов. Ты ведь хочешь когда-нибудь их получить?

— Семь, — хитро глянул на меня.

— Пусть так, — согласился я, поскольку с тем же успехом могло быть и семьдесят.

И так в кошеле моем позвякивали лишь два одиноких полугрошика. Причем, видит Бог, даже не думали плодиться и размножаться.

— А может, провернем дельце? — пытливо глянул он на меня.

— Ну?

— Тот шулер — здесь. Дам тебе денег: обыграй его — и получишь пятую часть выигрыша.

— Сорок процентов, — ответил я машинально, хотя в любом случае не собирался соглашаться.

— Что? — не понял он.