Созданы друг для друга

– Ты же понимаешь, что мы теперь вместе? – Он повернулся к ней и посмотрел в глаза спокойным, уверенным взглядом.

– Вместе? – вместо ответа спросила Дина.

– Ну а как? – удивился Влад. – Для меня это очевидно и понятно. Тебе, думаю, тоже. Остается один вопрос: сможешь ли ты оставить дело своей жизни, свою работу и жить со мной здесь?

Она вздохнула максимально глубоко, закрыла глаза, задержала дыхание и, медленно выдохнув, посмотрела в его глаза.

– В жизни я не совсем такая, какой ты меня узнал за эти восемнадцать дней. Парадоксально, но эта авария дала мне уникальную возможность остановиться, расслабиться и первый раз за много лет полностью отключиться и отдохнуть от проблем Центра и моих подопечных. Даже выспаться нормально за много-много лет мне удалось только в эти дни. В обыденной жизни я не мимишная белочка с мультяшными глазами и не веселушка, Влад, а деловая тетка, постоянно находящаяся в режиме полной собранности, готовности к любым негативным ситуациям и возможным нападениям, очень внимательная к мелочам, резкая дама и великая матерщинница в стрессовых или трудных случаях. Пять лет на скорой экстренной травматологии в самом начале двухтысячных – это очень жесткая школа, напрочь лишающая любых иллюзий и романтизма. Взамен я получила здоровый медицинский цинизм и узнала изнанку жизни, с которой никому не пожелаешь столкнуться. Я жесткий адвокат, не гнушающийся никакими методами в рамках закона. А когда дело касается защиты детей, пострадавших от абьюзеров, то легко выхожу за эти рамки. У меня совесть не екает, даже когда я применяю грязные методы: подкуп, шантаж и угрозы, а иногда и что пожестче простых угроз, в интересах детей – запросто. Потому как у меня постоянно перед глазами стоит картина того, в каком состоянии мы этих детей эвакуировали и спасали от насильников родителей, отчимов и опекунов. У меня целая куча комплексов, личное кладбище не спасенных пациентов и парочка качественных ночных кошмаров. Ты уверен, что именно такая женщина тебе нужна?

– Мне не нужна такая, – посмотрел ей в глаза Гарандин, – или какая-то иная: мимимишная, романтическая, недалекая или великая, или еще какая. Мне нужна ты такой, какая есть, со всеми твоими заморочками. – Он вздохнул, притянул ее к себе, обнял-прижал и усмехнулся: – Это тебе только кажется, что ты такая боевая, стойкая, битая жесть-баба, ты гораздо более чувствительная, ранимая и тонкая, чем думаешь, хотя стараешься это скрыть и задвинуть подальше. – И еще раз усмехнулся: – Хотя и боевитая, не спорю. Наверное, потому что так легче твоим подопечным довериться, открыться, ведь они чувствуют твою надежность и защиту. Не имеет значения.

Посидели, обнявшись, переживая тонкий момент такого нового для обоих еще единения-откровения.

– Ты должна понимать, что в моей жизни было достаточно такого, что, как ты говоришь, выходит за рамки (и не только закона). Есть моменты, которые я никогда и ни с кем не намерен обсуждать, которые я не расскажу даже тебе. – И, мимолетно подумав, подчеркнул: – Особенно тебе, хотя я испытываю странную потребность и желание поделиться с тобой, и только с тобой историями моей жизни и многое рассказать. Но определенные темы и моменты всегда останутся только со мной.

– Я прекрасно отдаю себе в этом отчет, – посмотрела на него Дина. – Все-таки я адвокат и вполне реально представляю масштаб твоей личности и деятельности и, скажем так, не самых простых решений, к которым приходилось тебе прибегать. Откуда-то, каким-то непостижимым образом, но мне кажется, я знаю, чувствую, что ты не переступал определенную грань. А может, я просто очень хочу в это верить и рада обольщаться. – Она, еле касаясь, провела по его щеке кончиками пальцев, будто приласкала. – Но как бы то ни было. – Дина придвинулась и, заглянув Гарандину в глаза совсем близко, произнесла главные слова: – Я принимаю в тебе все.

То, как она произнесла это, прозвучало сильнее и глубже любого признания в любви. И оба почувствовали этот неповторимый, невероятный и в чем-то переломный момент столь сильного откровения.

– Я тоже принимаю в тебе все, – глядя в ее странные глаза, с чувством ответил Гарандин и внезапно иронично улыбнулся, – кроме твоей работы. И, думаю, у меня есть вполне весомый шанс отговорить тебя от этой достаточно опасной благотворительности.

Дина посмотрела, посмотрела еще в темно-янтарные глаза, снова прикоснулась пальцами к его щеке, наклонилась, легко коснулась губами его губ, словно благодаря, и отстранилась. Отвернулась и, задумчиво глядя вдаль на прекрасную панораму, призналась:

– А знаешь, может, и не придется отговаривать.

И замолчала, захваченная непростыми мыслями. Влад не торопил, не задавал ненужных вопросов, уважая этот момент ее откровения, чувствуя, что эти переживания мучили ее уже довольно давно.

– Двенадцать лет, – заговорила она, резко вздохнув, словно набираясь решимости, и так же резко выдохнув. – На самом деле четырнадцать, если отсчитывать с гибели Катюши, я полностью погружена в проблему и трагедию домашнего насилия. Больше тысячи человек прошло через Центр, и это только те, у кого была реальная угроза жизни или кому грозил траффикинг, то есть в том числе и сексуальное рабство. И несколько тысяч, кому удалось помочь без побега из дома или от преследователей. И все одно и то же, все одно и то же. И нет этому конца. Но самое чудовищное для меня – это возвраты, – продолжала Дина, вытаскивая из себя все болезненнное, что накопилось в душе. – Это когда женщина, пройдя полностью всю реабилитацию и получив социальную защиту и помощь, возвращается вдруг к мужу-садисту. И такое случается достаточно регулярно. Одна-две за несколько месяцев да вернуться. – Ей отказало самообладание, и все наболевшее вырвалось наружу: – Меня достало, достало бесконечно, – возмущалась от всего сердца Дина, поддерживая свое возмущение жестами рук, мимикой: – Эти конченые абьюзеры, помоечный народ, у которых нет ничего человеческого, эдакие крутые перчуганы! Эти их бесконечные наезды, угрозы и нападения! Эти битвы в судах с насильниками, обладающими властью, когда даже у судей шок от того, что на глазах самым наглым образом разваливается совершенно ясное дело об убийстве. И эти возвращенки, их привычка быть жертвой, а в некоторых случаях сексуальная извращенная зависимость от партнера абьюзера, привязанность к жесткому сексу и жизни на грани. И главное, ладно, подсела ты на мазохизм, черт с тобой, все-таки у женщин серьезно деформируется психика от длительного насилия, иногда непоправимо. Пересидела в Центре, раны залечила, успокоилась, пожила мирно, и пожалуйста, вали куда хочешь, если тебе припекло. Так нет: они пройдут полный курс реабилитации и социализации, их восстановят, устроят на достойную работу, решат все жилищные проблемы, а она – ать, и с мужем помирилась. Ты в шоке, спрашиваешь ее: ты что творишь? А она: я его люблю. Ну вот какого… – Дина возмущенно потрясла руками, останавливая себя. – …хрена, спрашивается? И ладно бы сама в русскую рулетку играла, так ведь и детей с собой тащит. И вот ни разу, ни разу, – ее начало мелко поколачивать от избытка негативных эмоций, – эти возвраты не привели к чему-то хорошему, а ровно наоборот: к смертям или самой женщины, или мужа, которого она прибила в конце концов, защищаясь, и помер он, такая вот кармическая справедливость. Или серьезной инвалидностью женщины на всю оставшуюся жизнь. И все чудно: она или он в тюрьме, дети в детдоме. Красота. Или маманя без рук-ног в инвалидной коляске, папаня под следствием, а дети в детдоме. У нас ведь очень серьезные специалисты работают и симулянток, простых паникерш или расчетливых дамочек, желающих с помощью нашего Центра наказать и посильней обобрать мужа при разводе, расщелкивают сразу же. Мне самой пришлось получить образование психолога и стать профайлером, да и пройдя специальный курс у кнуровских ребят, я человека считываю в первые же минуты. И эти женщины на самом деле пребывают в диком страхе и жаждут сбежать, спрятаться от мужа – естественная реакция, но стоит им подлечиться-успокоиться, прийти в себя, и вылезает…

Дина резко выдохнула, замолчав, устало потерла лицо, подышала, успокаивая себя. Гарандин не трогал, не беспокоил ее, понимая, что сейчас это лишнее, что для нее назрела необходимость выговориться, выпустить из себя всю накопленную боль, все свои переживания и озвучить нелегкие, не дающие покоя, изматывающие размышления.

– Три месяца назад такой вот возвращенкой стала Вера. Мы ее эвакуировали из дома, избитую до полусмерти, еле живую, опоздали буквально на пару часов, за которые эта сволочь, ее муж, едва ее не убил. Больше трех месяцев она лежала по больницам под вымышленными именами. Ходить училась заново, есть самостоятельно не могла. Подняли, выходили, развели с мужем, отсудили и разделили имущество, поменяли несколько раз, чтобы он не нашел, новую квартиру, сделали паспорт на девичью фамилию ее матери, психологи и психиатры все это время работали с ней, вернули самооценку, социализировали. Устроили на очень хорошую новую работу по специальности. И вдруг я узнаю, что она ходит на свидание с бывшим мужем. Я к ней приезжаю в полном шоке от такой новости, а она светится прямо вся от счастья: «Дина Константиновна, он обещал, поклялся, что больше никогда-никогда не обидит меня. У нас все заново, романтично, и он меня очень любит…» И все в этом ключе. Хоть ты что делай, что говори, хоть как увещевай и напоминай, как еле выжила, – все бесполезно. Через два месяца она попала в больницу. Кома. А со мной что-то случилось, когда я об этом узнала. Я вдруг перестала сопереживать. Словно что-то в душе отключилось, и я внезапно поняла, что больше не могу всего этого видеть, не могу вести эту войну. За четырнадцать лет у меня было всего два краткосрочных отпуска – один две недели, другой три. Два. Я побывала в Праге, в Чехии, и в Сочи на море с детьми. Все. Четырнадцать лет я живу, полностью погруженная и вовлеченная в чужие трагедии, в чужие беды и горе, в кровь, в бесконечное противостояние насилию, под прессингом постоянной угрозы. И что-то во мне, наверно, сломалось, не выдержало нагрузки. Как медик экстренной травматологии, я прекрасно знаю, что такое профессиональное выгорание. Разумеется, этот диагноз имеет место, но все же я чувствую и понимаю, что это нечто большее, чем выгорание. – И усмехнулась с горечью: – Папенька говорит, что у меня случился «остеохондроз крыльев». За время, прошедшее после аварии, не было ни одного дня, чтобы я с каким-то серьезным внутренним отторжением и даже со страхом не думала о том, что мне предстоит возвращаться в Центр к своей деятельности. Я все понимаю и осознаю, что надо просто пройти курс серьезной реабилитации, оставить на какое-то время работу вообще, отключиться от нее, нормально отдохнуть, заняться собой, и постепенно все нормализуется, и я снова смогу вернуться к своей деятельности. Но дело в том, что я не хочу, во мне все протестует, когда я думаю об этом. Я даже не могу себя заставить позвонить своим помощникам и узнать, как у нас там дела. Не хочу. Не могу.

Она встала со скамейки, подошла к ограде, оперлась на нее здоровой рукой, постояла, обозревая тихую красоту природы, словно исцеляясь этим созерцанием, подышала необыкновенно вкусным воздухом, наполненным ароматом весеннего леса. И Влад почувствовал, что сейчас можно и нужно пожалеть ее и поддержать. Теперь можно.

Поднялся со скамьи, подошел, встал рядом и, приобняв одной рукой за плечи, прижал к своему боку, и она благодарно положила голову ему на плечо.

– Когда я поделилась с отцом тем, что чувствую, он сказал мне очень мудрые слова. Сказал, что, когда теряет пациента, это такое душевное мучение и сомнение, которого не может понять простой человек. Ты прогоняешь в голове мысленно сотню раз весь ход операции или лечения и понимаешь, что сделал все правильно, но тебя все равно разъедает чувство вины. И тогда надо обязательно вспомнить тех, кого тебе удалось спасти. Кого удалось вытащить с того света, самых тяжелых своих пациентов. Иначе, если циклиться на потерях, ты очень быстро перестанешь испытывать сострадание к людям, прогоришь, а это смертельно для хирурга, он перестает быть настроенным на успех, становясь безразличным. Он посоветовал мне вспомнить тех, кому удалось помочь в самых трудных случаях. И напомнил простую истину: невозможно спасти всех и невозможно заставить людей делать то, что тебе кажется единственно правильным, только лишь потому, что они люди и обладают свободой воли и выбора. И сказал, что будет счастлив, если я брошу на хрен этот свой Центр и это свое занятие.

– И что ты решила? – спросил Влад. – Курс реабилитации, и снова за шашку и в лобовую атаку, или оставишь эту работу?

– До того, как ты сбил меня машиной, я еще не приняла никакого решения.

– А сейчас?

– Сейчас… – Она снова глубоко вздохнула, помолчала и спросила: – Это правда, что есть такое понятие, как психологическая помощь в общении с лошадьми?

– Да, вполне официальный и признанный метод. Называется иппотерапия. Мы серьезно применяем разработанный специалистами курс с так называемыми «особенными» детьми, и детьми из детского дома, и из семей, которых направляют к нам доктора, – пояснил Влад.

– Ну вот, может, и меня подвергнем этой вашей иппотерапии, – рассмеялась Дина, – правда, должна предупредить: я лошадей опасаюсь.

– Это быстро пройдет. У нас очень профессиональные тренеры, – уверил ее Гарандин и уточнил для полной и окончательной ясности: – Ну так что, твое признание понимать как согласие?

Она отстранилась, заглянула сосредоточенно и очень серьезно в его лицо и честно ответила:

– Я должна тебя предупредить. У меня совершенно определенно профессиональная деформация: я избегаю отношений с мужчинами, особенно серьезных. За годы работы я поняла одну четкую истину: мы ни черта не знаем и не понимаем про того человека, с которым спим в одной постели, с которым делим жизнь, рожаем детей, строим планы и которого любим. Все, что мы о нем знаем, это набор наших иллюзий об этом человеке, и не более. И какая бы великая любовь ни объединила нас, но в любой момент может выясниться, что этот человек совершенно не тот, за которого ты его принимал, которому верил и которого, как тебе казалось, ты знал. И твои иллюзии, и твоя любовь могут обойтись тебе очень дорого.

– Жизнь вообще штука зыбкая, – мягко возразил на ее страхи Влад. – В любой момент с человеком может произойти что угодно: катастрофа, несчастный случай, болезнь или смерть. Но человек – очень удивительное существо. Даже зная свою уязвимость перед лицом смерти, он все равно строит дома, творит великие произведения искусства, создает семью и рожает детей, влюбляется, любит и строит планы. Я ведь, по большому счету, с тобой согласен. Но вот, например, мои родители и дед с бабушкой по-настоящему любили друг друга. И вся твоя родня в любви жила, и родители – соратники по жизни, и видно же, что самые близкие люди друг другу. Это, знаешь, как повезет. Шанс пятьдесят на пятьдесят: может, повезет, а может, нет. Я бы рискнул. С точки зрения рискового бизнеса это очень неплохое предложение, бывали у меня сделки, особенно в начале пути, куда как рискованней. Но почему-то мне кажется, что у нас с тобой все получится.

Стояли. Он держал ее двумя руками за талию, и они смотрели друг на друга, мысленно разговаривая, погружаясь в одно на двоих состояние доверия и чего-то необъяснимого. И Дина решилась.

И оба одновременно почувствовали перемену в ней и эту ее решимость.

– Я не знаю, что у нас с тобой получится, но на сегодняшний день точно понимаю, что абсолютно не хочу возвращаться к своей деятельности, даже консультировать не могу. И больше всего в жизни в данный момент мне хочется быть здесь, рядом с тобой.

– Так и решим, – постановил Гарандин. – Но должен тебя предупредить заранее, что я намерен растянуть этот самый твой «данный момент» на очень долгое время.

– Как получится, – не разделила его энтузиазма Дина.

– Уже получилось, – усмехнулся он и, прижав ее к себе, неожиданно поцеловал.

Ах, каким же оказался этот неожиданный сладкий поцелуй! Горячий весенний, овеянный теплым апрельским ветерком, хвойным духом и тайным обещанием. Какой сладкий…


Но как бы им обоим ни хотелось, а к логичному продолжению он не привел, увы.

Они ужинали, разговаривали и, внезапно вспомнив, Дина спросила:

– Слушай, я все время хочу тебя спросить, но отвлекаюсь. А где твой Иван? Ты вроде говорил, что он живет с тобой? Сколько ему сейчас?

– Ваньке одиннадцать, – тепло улыбнулся Влад, вспомнив сына. – Все правильно, до того, как ему исполнилось восемь, мы жили вместе и даже успели несколько лет пожить в этом доме. Но надо было определиться со школой и образованием. Сначала попробовали обучение на дому, моя мама взялась за это дело, и у нас получилось очень даже неплохо. Но выяснилось, что Ванька весьма одаренный ребенок и ему требуется более глубокое освоение разных предметов в дальнейшем. Мои помощники досконально изучили вопрос образования и вместе со специалистами посоветовали все-таки отдать парня в спецлицей с углубленным изучением естественных дисциплин. Он мечтает стать микробиологом, пока вроде не передумал. Пришлось их с бабушкой, помощниками по хозяйству и охраной определять на проживание в Москве. Учится он под другой фамилией, на эту тему составлен специальный договор с дирекцией. И, разумеется, все каникулы и, по возможности, выходные, когда они не заняты дополнительными занятиями, Иван проводит здесь со мной. Ты не представляешь, сколько было радости, когда я застрял в Москве из-за твоих травм и провел это время с ними. А заодно решил многие давно назревшие вопросы в Институте коневодства, куда я, собственно, и ехал, когда сбил тебя, – на встречу с профессором. А еще за эти недели провел продуктивную работу с Ветеринарной академией и консультации кое с кем в родной Бауманке. Вот точно не было бы счастья, да авария помогла. Кстати, – загадочно улыбнулся Гарандин, – ты готова к тому, что послезавтра, в субботу, сюда прибудет твое семейство всем составом?

– Сильно поредевшим, – с грустью вздохнула Дина, – дед Боря умер в прошлом году, а следом за ним через месяц Инга Валерьевна из-за сердечной недостаточности. Все-таки смерть Катюши сильно подорвала ее здоровье. Так что из стариков только бабушка Лида осталась.

– Зато очень крепенькая, – подбодрил ее Гарандин. – Первой горячо согласилась ехать, когда я пригласил всех на ферму. – И поделился своими потерями: – Мои старики тоже как-то один за другим ушли пять лет назад. Это жизнь.

– Она, – согласилась Дина и вдруг почувствовала, что ей как-то стремительно становится нехорошо.

Накатила волна слабости, закружилась и разболелась голова, понятно было и без врачебного осмотра, что это реакция на слишком резкую физическую активность с длительными прогулками и эмоциональными переживаниями, видимо, надо было тоже как-то без фанатизма и напора – поосторожней.

За что и была тут же водворена Гарандиным в отведенную ей комнату и уложена без возражений и разговоров в кровать, в которой и отключилась практически мгновенно, проваливаясь в сон, стоило Владу потушить свет и закрыть за собой дверь.

И проспала до глубокого утра, а проснувшись, чувствовала себя совершенно превосходно. Полной сил, радостных ожиданий и вообще – весна же на улице, господи! Птицы по-особому задорно поют, почки набухают, пахнет… Пахнет чем-то замечательным, обновлением, обещанием великих и прекрасных перемен…

И ей теперь не надо никуда спешить, не решать ничьих проблем, никого не спасать и не находиться в постоянном режиме настороженности и повышенной внимательности. И на работу ей теперь можно пока не возвращаться! А это так классно! Дина чувствовала какое-то небывалое внутреннее освобождение, легкость, наступившую после ее признания, в первую очередь самой себе. Все, не будет она больше об этом думать, на фиг.

Уже привычно за три-то дня, Гарандина с утра пораньше не оказалось дома, о чем Дине и сообщила хлопотавшая вокруг нее Алена Васильевна, закармливая какими-то нереальными вкусностями исключительно из суперсвежих фермерских продуктов, а зелень так и вовсе только что срезана с небольшой домашней грядочки в оранжерее.

– Сегодня такой замечательный денек, – делилась чем-то определенно обрадованная и воодушевленная женщина.

Дина решила на всякий случай не выспрашивать и не выяснять, чем именно настолько вдохновилась Алена Васильевна. Погодим с расспросами.

– Просто замечательный день для прогулки. Вам бы пройтись с Владиславом Олеговичем, прогуляться, а то вы очень бледненькая, извините, что обращаю на это внимание, Дина Константиновна.

– Ну для такого променада его для начала неплохо бы было найти, – заметила Дина очевидный факт.

– Владислав Олегович все предусмотрел, – пуще прежнего воодушевилась домоправительница, всплеснув руками и прижав их к груди. – Дал распоряжение Игорю, он вас отвезет на ферму, где представит вам управляющего Григория Аркадьевича, тот все покажет и расскажет, ответит на все вопросы, а Владислав Олегович присоединится к вам чуть позже.

«Сплошное «вам», – подумала про себя с улыбкой Дина. Ну ладно.

Определенно этот нетрадиционный дворецкий нравился ей вместе со всем ее неуемным энтузиазмом и привычкой прижимать ладони к груди от наплыва чувств.

Григорий Аркадьевич оказался прекрасно сложенным, подтянутым, энергичным мужчиной, лет за пятьдесят, который выказал Дине особое, подчеркнутое уважение с соблюдением определенной дистанции, как почетному и очень важному гостю.

Ну ладно, второй раз за утро решила Дина. Ну пусть пока так, потом посмотрим, как у нас сложится диалог.

– Владислав Олегович занят, поэтому делегировал мне почетную и приятную миссию показать вам наше хозяйство и провести экскурсию таким образом, чтобы вам непременно понравилось, – с улыбкой сказал управляющий и поинтересовался: – С чего бы вы хотели начать?

– С начала, Григорий Аркадьевич, – засмеялась Дина. – С чего тут у вас принято начинать?

– Тогда с конюшен.

– Давайте с них, – махнула в знак согласия Дина.

– Итак, – указал он рукой направление, куда им следовало двигаться. – В нашем конноспортивном клубе имеется зимняя, теплая конюшня на тридцать две лошади, с просторными, теплыми денниками, большой крытый манеж, крытая бочка…

– Бочка – это что? – перебила его Дина.

– Это такой круглый, крытый манежик на двадцать метров с мягким грунтом, который позволяет работать лошади на свободе, приучая к человеку. Я вам ее покажу.

– Вроде понятно, – согласилась Дина. – Извините, что перебила, продолжайте.

– Да, – припомнил он, на чем остановился. – Естественно, у нас прекрасно устроенные левады и пастбища – все, чтобы лошади чувствовали себя отлично и готовились к соревнованиям.

– А левада… – не удержалась от вопроса Дина.

– …это, – понял ее Григорий Аркадьевич, – такая площадка с травяным покрытием под открытым небом, огороженная забором.

– Спасибо, – благодарно кивнула Дина, – продолжайте.

– У нас также имеется, как мы их называем, мини-конюшни, хотя они ничем не уступают основным, на пятнадцать денников, в которых содержат мини-лошадей и пони, специально заведенных для детей. – И пояснил: – К нам привозят очень много детей. И целыми семьями приезжают на выходные, и школьные экскурсии, и мы тесно сотрудничаем с местным детским домом. Для детей же и создали контактный зоопарк, мы с вами его тоже посмотрим. Многие детки занимаются в нашем клубе, обучаясь конному спорту, даже самые маленькие.

– Здорово, – порадовалась Дина.

– Нам тоже всем очень нравится это направление нашей деятельности, – заулыбался управляющий, позволив себе немного расслабиться. – Но, конечно, основное направление – это разведение лошадей для классических видов спорта. И всякая лошадь, выращенная на нашей племферме, проходит соответствующую своему возрасту и наклонностям подготовку. Весь молодняк проходит заводской тренинг и заводские испытания племенных лошадей и имеет высокую оценку специалистов Всероссийского научного исследовательского института коневодства.

– Все это очень замечательно, и я искренне рада за ваших лошадей, – мягко остановила его Дина, – но я совершенно далекий от этой темы и от лошадей как таковых человек, мне бы без пафоса и официоза, Григорий Аркадьевич. Как-нибудь коротенько, для общего понимания. А детали вы мне еще успеете рассказать. К тому же завтра сюда приедет моя дочь Соня, которая обожает животных, самым серьезным образом намеревается стать ветеринаром и уверена, измучает вас всех своими бесконечными вопросами.

– Тогда готовьтесь, – ответил ей искренней улыбкой мужчина, – у нас работает настоящая ветеринарная клиника, оборудованная по самому последнему слову науки и техники, заведует которой кандидат наук. Думаю, Соня ваша зависнет там всерьез и надолго.