Созвездие хаоса
Часть 45 из 68 Информация о книге
В маленьком помещении, донельзя захламленном, где сидели двое экспертов ОВД, царил дух науки, как и во многих других местах ЭРЕБа. На стенах налеплены фотографии отцов криминалистики, шкаф забит папками с файлами: «почвы», «идентификация», «органика», «неорганика», «холодное оружие», «протекторы». В кабинете находился только один эксперт – он самозабвенно строчил что-то в ноутбуке, отвлекался на планшет и в это же самое время косил глазом в свой мобильный. – Результаты экспертизы по делу Кацо пришли? – спросила Алла Мухина. Эксперт выдернул из ушей крохотные наушники. – Заключение химической экспертизы. – Он поднял лежащую сверху на кипе документов пачку печатных листов. – И что там? – Это насчет бумаги. Бумага крафтовая, оберточная, того же вида. Катя слушала очень внимательно. Бумага… о чем это они? – Я как раз сейчас по клею с коллегой из ЭКУ разговариваю. – Эксперт ткнул пальцем в ноутбук. – Заключение химической экспертизы у них по клею тоже готово. Мы в мессенджере обсуждаем результат. – Что с клеем? – спросила Мухина. – Той же марки. Тот же самый химический состав. – Один и тот же производитель? – Нет, Алла Викторовна. – Эксперт смотрел на Мухину и Катю. – Тот же самый тюбик. Не просто схожий, а идентичный состав. – Они уверены в ЭКУ? – На сто процентов. Клей при вскрытии упаковки начинает подсыхать, внутри тюбика сразу образуются кристаллические образования, микроскопические. Коллеги в ЭКУ исследовали и сравнили оба образца – со стекла в доме и из тюбика. Это идентичный состав. Со стекла?! Катя ждала от Мухиной объяснений. Но та, казалось, медленно переваривала услышанное. – Скажите сами весь свой вывод целиком, – попросила она наконец. – Согласно заключению ЭКУ, образец клея на осколках стекла в доме космонавта Чеглакова, который пострадал от кражи, идентичен образцу клея из тюбика, что мы обнаружили в ящике на кухне дома Нины Кацо, – четко произнес эксперт. – Образцы бумаги, той, что были наклеены преступником на стекло, по многим параметрам совпали с образцами, что мы вырезали из куска оберточной бумаги, который тоже нашли на дне ящика в кухне. У бумаги один производитель. А вот клей идентичен по составу. Алла Мухина прислонилась к стене. – Я не могу в это поверить, – сказала она. – С химической экспертизой не поспоришь, – эксперт снова глядел в свой ноутбук. – В ЭКУ обещают выслать заключение экспертизы по клею завтра. Алла Мухина развернулась и пошла по коридору. Кате было тоже трудно осознать то, что они только что услышали. – Экспертиза не врет, – произнесла Мухина тихо. – И все опять встает с ног на голову. – Вы хотите сказать, что… нет, это невероятно. – Катя ждала, когда Мухина сама все озвучит, как до нее умница-эксперт. – Клей идентичен. Нина Кацо хранила его у себя на кухне. Клей финской фирмы. И рулон грубой оберточной бумаги. Эксперты изъяли их, когда мы осматривали дом. Изъяли, потому что… бумага привлекла их внимание. Вор, который залез в дом Чеглакова и все там перевернул, он же наклеил на стекло снаружи бумагу, прежде чем высадить окно. А теперь получается, что… Это Нина… Это она проникла в дом Чеглакова в его отсутствие и… – Вас ведь сразу удивила ничтожность похищенного имущества, – напомнила Катя. Она ощутила знакомый холод – но он был во сто крат сильнее на этот раз. Он поднимался снизу внутри ее, подбираясь к самому ее сердцу. – Она что, спятила, что ли? – тихо спросила Алла Мухина. – Она… директор музея… – Сестра убитой Евгении Бахрушиной, – сказала Катя. – Она… – Там же весь дом перевернули! Что она искала в его доме? Внезапно Катя услышала какой-то звук. За спиной Мухиной – вид на коридор и на дежурку. Дежурный поднялся со своего места, увидев их, он отчаянно стучал по своему пластиковому стеклу, потрясая телефонной трубкой. И сразу же во дворе ОВД резко и тревожно взвыла полицейская сирена. Глава 33 База Дмитрий Ларионов приехал в лабораторию очень рано. Он проснулся в пять утра – за окном царствовала темнота. Василиса спала рядом. Свет ночника, который он включил в спальне, не разбудил ее. Она лишь повернулась, еще глубже пряча лицо в подушке. Дмитрий Ларионов приподнялся на локте и пару мгновений любовался обликом жены. Совершенством линий и пропорций ее тела, ее густыми волосами, разметавшимися во сне. Он любил жену искренне и глубоко. Василиса была единственным человеком на свете после смерти матери и гибели отца в автокатастрофе, с которым он ощущал себя единым целым. Она выходила его после аварии, она спасла его от отчаяния и одиночества. Она снова наполнила их дом надеждой. Она подарит ему ребенка. И не важно, кто родится – мальчик или девочка, все равно это будет счастье. Дмитрий Ларионов никогда не говорил с женой о силе и глубине своих чувств к ней. У них все же был современный брак – они понимали друг друга с полуслова, порой подшучивали друг над другом, спорили, беззлобно стебались, делили общие интересы, занимались сексом. Ему всегда казалось – она и так все понимает. Как понимала его мать. Хотя Василиса совсем была не похожа на его мать. В какие-то моменты, сразу после свадьбы, это его сильно раздражало. А затем он привык, посчитав, что так даже лучше. Умная Василиса никогда не считала покойную великую свекровь соперницей в сердце Дмитрия. Ей хватало ума проявлять в этом вопросе редкий такт. Она вообще была человеком тактичным. И это Дмитрий в своей жене очень ценил. Оставив Василису в постели, он тихо спустился вниз. По дороге заглянул в детскую, которую они с женой еще не до конца покрасили и оборудовали. На кухне, пока роскошная дорогая кофемашина готовила ему кофе, он думал об их будущем ребенке. Эти мысли были новы для него, но приятны. Прожив большую часть жизни в роли обожаемого сына, он теперь готовился к тому, чтобы самому стать отцом. И это его тревожило и умиляло одновременно. Как оно все будет? Как сложится? В половине шестого он уже был на базе – оставил машину на стоянке и миновал пропускную синего корпуса, предъявив свой пропуск. Дежурная охрана не удивилась столь раннему его прибытию на работу. Охрану приучили, что в синем корпусе отсутствует строгий режим прихода и ухода и те драконовские меры безопасности, которым подчинялся оранжевый корпус и некоторые подземные сооружения. В синем корпусе трудились ученые-теоретики и практики-экспериментаторы. Некоторые работали сутки напролет, другие засиживались допоздна и покидали базу лишь с рассветом. Третьи прибегали в лабораторию ни свет ни заря. Охрана синего корпуса привыкла и к странному виду молодых людей IT-племени – соратников Ивана Водопьянова. Некоторые из них ходили по корпусу в домашних тапочках, другие даже в холодные февральские дни щеголяли голыми ногами в сандалиях, «подпитываясь энергией земли». Кто-то носил пирсинг, кто-то постоянно жевал гамбургеры, литрами потребляя кофе. Годами после открытия ЭРЕБа миру охрану приучали на новый лад к тому, что ученые – биологи, нейробиологи, химики, программисты, фармацевты, генетики и прочая, прочая, прочая – это неформалы. Их внешний вид и повадки охраны не касаются, если, конечно, что-то не несет угрозу самой базе. Но все это было в прошлом. Весь этот пестрый дух научной гениальности, разболтанности и относительного успеха. Расцвет миновал. База вступила в эру консервации. Две трети проектов были заморожены в результате недостатка финансирования. Корпуса экспериментально-рекреационной базы стояли пустые и темные. Персонал уже перебивался с хлеба на квас. Некоторые отчаянно рыскали в интернете в поисках подработок. Другие приходили в свои лаборатории на три-четыре часа. Дмитрий Ларионов констатировал эти разительные и печальные перемены. Он отлично помнил, как все здесь жило и бурлило при его матери, хотя сам по молодости лет в это время лишь начинал под ее руководством свой путь ученого-исследователя. Умом он понимал, что дело вовсе не в кончине его матери-академика, а в том, что на науку просто не стало хватать денег, и все, чем они жили, умирает, покрываясь коростой отсталости и стагнации. Но в сердце его вскипала горячая волна. Нет, не так… Он словно стоял на берегу, а волна с силой била о скалу у подножия. И он часто слушал этот шум прибоя – со стороны. Когда он с головой погружался в работу в лаборатории, этот шум стихал. Пройдя к себе в отсек, он снял куртку, бросил ключи от машины на стол, написал sms Василисе – где он, чтобы она прочла, проснувшись, и сразу начал с того, где закончил накануне вечером, когда засиделся в лаборатории допоздна. В синем корпусе было очень тихо. А потом стал набирать обороты обычный рабочий день базы. Здесь работали по своему внутреннему графику и не соблюдали суббот и воскресений. Дмитрий Ларионов работал и не замечал, что творится вокруг. Он был предельно сосредоточен. Он гордился оборудованием своей химической лаборатории, в которую вложил и свои собственные средства. В двенадцать часов в лабораторию заглянула секретарь научного отдела и принесла ему документы под роспись. Дмитрий Ларионов расписывался в журнале. – Здесь распишитесь на всех листах, что ознакомлены с приказом, – попросила секретарь. Он расписался, не глядя. Но она грустно посмотрела на него и постучала пальцем по документу. И он начал читать. Его лицо изменилось. Его исказила судорога, но он справился. Когда за секретаршей закрылась дверь, он снова начал читать приказ. В общем-то он знал, что это может случиться. Но не был готов. В документе было написано, что проект, над которым он работал вот уже четыре года, который когда-то так детально и подробно обсуждал с матерью как отличную перспективу, замораживался, переходя в разряд «потенциально возможных к разработке в будущем, с открытием дополнительного финансирования». Закрытие наступало уже в четвертом квартале текущего года, а с нового года химической лаборатории Ларионова предлагали перейти на неполную занятость. Дмитрий Ларионов оглядел свои владения. Потер ладонью лицо.