Стая воронов
Часть 18 из 54 Информация о книге
– Тебе знакомо имя Бьярки Полудана? Кюневульф замешкался, тщательно взвешивая ответ, будто понимал его важность. И крепче сжал скользкое от пота древко копья. – Нет. – Жаль. С быстротой атакующей змеи Гримнир ринулся к Кюневульфу. Не успел тот и глазом моргнуть, как его настиг сокрушительный удар отрезанной головой. Кошмарный снаряд – двенадцать фунтов плоти и кости – попал немного ниже правого плеча. От удара сакса развернуло лицом назад. Копье отлетело в темноту. Кюневульф потерял равновесие и припал на одно колено. Бранясь, он принялся судорожно искать упавшее оружие. Гримнир подлетел к нему в два скачка. Сжав когтистой рукой его глотку, он ударил сакса спиной о сучковатые корни, чуть не сломав ему позвоночник. Сакс попытался пнуть его, замолотил ногами по прошлогодней листве. Он цеплялся за руку Гримнира, царапал тому лицо, изо всех сил пытаясь разжать железную хватку на глотке. Тщетно. Под темной ладонью Гримнира бились жилы и напрягались мускулы, а он все продолжал по капле выдавливать из Кюневульфа жизнь. И отпустил его, только когда почувствовал, что под пальцами хрустнули кости. Гримнир откинул тело и сел на вздыбленные корни. Он хорошо поработал этой ночью, убил два десятка человек, но ни один из них не стоил даже пальца старого дана, сына Асгримма; он вздохнул и закашлялся от напряжения последних нескольких часов. Сквозь частокол деревьев все еще виднелось залитое отблесками горящего Брода Нунны небо. Гримнир поднял внимательный взгляд желтых глаз. – И ты теперь там, моя бедная маленькая христоверка, – он прислонился к дереву, прокашлялся и сплюнул. – И какой несчастный ублюдок снимет твои кости с костра? Какой жалкий гоблин? – он потер нос тыльной стороной окровавленной ладони. – Пф! Придется мне тебя покинуть. Глубоко внутри Гримнир знал, что нужно выбросить Этайн из головы и выдвигаться на север, к Мэну или Шотландским островам, к вонючим данам, хоть один из которых мог слышать о Бьярки Полудане. Нужно следовать за слухами, полуправдами, даже откровенными сказками, если придется, пока он не вонзит нож под ребра этому сучьему сыну и не заставит его заплатить за убийство Хрунгнира. Нужно… Но он не станет. Имирья кровь! Он выкрадет ее из лап захватчиков – пусть и одного злорадства ради: дикарь скрелинг убережет ее от смерти, на которую обрекли ее последователи Распятого Бога. Вот это будет потеха! А когда она окажется у него в долгу, они направятся на север. Гримнир отер клинок о грязные штаны Кюневульфа, убрал оружие в ножны и поднялся. Обыскал тех двоих, что убил на опушке, надеясь найти еду, питье, монеты и драгоценные металлы. За этим занятием у него в голове созрел план. До рассвета нужно осмотреть сгоревший город и понять, была ли там его упрямая маленькая христоверка. Если она выжила, он нагонит саксов по дороге к любой вонючей дыре, которую они считают домом, и утащит Этайн у них из-под носа. А если не выжила… что ж, тогда, если Одноглазый укажет путь, он доберется до Шотландских островов в две недели. И там найдет себе нового проводника. Нового христовера. Гримнир поднял копье Кюневульфа, окинул взглядом тело у себя под ногами и криво улыбнулся. Для начала надо оставить этим ублюдкам саксам послание. Глава 13 Со свинцового неба лились серебряные струи ледяного дождя. Этайн со стоном спрятала саднящее лицо от жалящих капель. Но эта холодная морось вывела ее из оцепенения. Ее рыжие волосы спутались и намокли, голова пульсировала от боли. Сапог… Ее пнули в лицо сапогом. Этайн содрогнулась и, закашлявшись, почувствовала кровь на языке. Она с трудом открыла заплывшие глаза. Она лежала на боку в запряженной волами повозке, в окружении еще десятка грязных избитых женщин и мужчин – датских пленников из Брода Нунны. Рядом плакал ребенок; Этайн повернулась на звук и увидела старуху с морщинистым лицом и седыми волосами – она прижимала к себе девочку двух или трех лет. Ноги и руки девочки покрывали ожоги и струпья, грубые повязки почернели и затвердели от засохшей крови. Каждый раз, когда колесо повозки подскакивало на колдобине, она начинала плакать. Старуха пыталась приласкать ее связанными руками. В запястья Этайн тоже врезалась конопляная веревка, такая же влажная, как солома у них под ногами. – Жестокие англичане, – пробормотала старуха по-датски. – Не могли дать ребенку одеяло? Промыть раны? «Или избавить ее от страданий?» – читалось в ее глазах. – Н-не знаю, матушка, – ответила Этайн, с трудом ворочая языком. Она с усилием села. Со всех сторон скрипела кожа и позвякивали кольчуги: повозку окружали конные тэны – много, три раза по двадцать – на загнанных, потных от долгой дороги лошадях. Они переходили мост через извилистую медленную реку. Эйвон, должно быть. Мир вокруг казался серым и безжизненным, из него исчезли все краски, радость, тепло и покой. Кривые ветви деревьев, листья, потрескавшиеся камни моста, дерево повозки, даже кожу и ткань воинских одежд покрывали сажа и пепел, словно весь мир превратился в огромное пожарище. «Нет, – поправила себя Этайн. – Не все краски исчезли». Она моргнула. Ее замутненному взгляду все вокруг предстало в слабом ореоле яркого света. К цветам, словно предвестники смерти, примешивались всевозможные оттенки: изумруд и нефрит, топаз и аметист, сапфир и лазурит, рубин и гранат, алмаз, кварц и даже оникс. Словно серая вуаль действительности скрывала под собой усыпанный драгоценными камнями мир. Этайн моргнула еще раз, тело лихорадочно трясло. Она легла и, упираясь локтями, подползла к старухе с ребенком. Тонкая льняная рубаха липла к телу и не могла защитить ее от дождя или холодных порывов воющего ветра. – Зачем тратить добротный плащ на мертвеца, когда он нужен живым? – прошипела старуха, кивнув в дальний угол повозки. Проследив за ее взглядом, Этайн увидела, что саксы с почтением уложили туда труп, завернув его в пропитанный кровью когда-то зеленый плащ. Кюневульф. Она помнила это имя. Брат Кюневульф, отправившийся со следопытами на поиски датского, как он думал, лазутчика – и нашедший смерть в лесах вокруг Брода Нунны. Смерть и осквернение. Когда капитан и его люди успели положить его в повозку? Два дня назад? Три? Она не помнила – с тех пор, как ее пленили, часы сливались для нее в одно размытое пятно. – Который сейчас час? – спросила она. – Поздно уже, – ответила старуха. – Скоро нас настигнет ночь. Повозка резко завалилась на правый бок: колесо попало в заполненную дождевой водой выбоину на дороге. Этайн мотнуло, и она стукнулась ушибленной головой о деревянные доски. Внутри расцвела цветными вспышками оглушительная боль, от которой можно было лишиться рассудка; она всхлипнула и крепко зажмурилась, чувствуя прилив тошноты. К горлу подступила обжигающая желчь. – Ты готова сознаться, Этайн? – прорезался сквозь боль голос капитана. Она хрипло вздохнула и задрожала, открыла с усилием глаза. Сакс стоял у края дороги и смотрел, как повозка медленно тащится по мосту. Когда они поравнялись, капитан цокнул языком, пуская лошадь идти рядом. Было непохоже, что он радовался победе, наоборот, капитан казался еще грязнее и измученнее, чем при Броде Нунны; он горбился в седле и то и дело поглядывал на прикрытый плащом труп. Этайн поняла, что его переполняет грусть. – Мы играли с ним еще детьми. Помню, как в долгие летние дни мы носились, как бешеные, по долине Северна – к огромному огорчению моего отца. – Это дитя… этим людям нужны… – ТЫ ГОТОВА СОЗНАТЬСЯ? – зарычал капитан. Этайн потрясла головой; когда она вновь заговорила, ее голос упал до шепота. – Я… я уже г-говорила: я б-была в плену. – Кюневульф был хорошим человеком. Надежным. Он бы спустился к самим вратам Ада и спас тебя от этих чертовых язычников, если бы знал. А ты защищаешь его убийц? – Я… я никого не защищаю. – Лгунья! – Капитан стукнул по повозке кулаком, и девочка завыла от ужаса. Старуха посмотрела на него с неприкрытой ненавистью. Но тут его ярость сменилась скорбью. Он нагнулся к Этайн и прошипел, словно змей: – Рядом с Кюневульфом нашли еще шестнадцать убитых! Ты считаешь, они сами себя закололи? Считаешь, Кюневульф сам прибил свою голову к дереву? – Нет… – Мальчишка сказал, вас было двое – соврал ведь, так? Сколько еще пряталось в темноте? Кто стоит во главе этой шайки? Скажи мне имя ублюдка, который тебя туда привел! Этайн замотала головой, и от боли все поплыло перед глазами. Она хотела рассказать правду, рассказать, как скрелинг похитил ее по дороге к Роскилле; как он увел ее на юг, к безумным гномам, и как с помощью колдовства они прошли по ветвям Иггдрасиля прямо под Хульный Холм, промахнувшись на пятнадцать лет. Она хотела рассказать, но ни один разумный человек в такое не поверит. Слишком похоже на нелепую сказку. Она открыла рот, но закрыла его и нахмурилась. – Время для игр давно прошло. – Капитан откинулся в седле. – Лорд Хротмунд – набожный человек, благочестивый воин Господа, но с изменниками и язычниками у него разговор короткий. Ответь на мои вопросы, и, может быть, мне удастся смягчить твое наказание. – Какое наказание? – встрепенулась Этайн. – Я не язычница и не изменница. Со мной был только тот, кто меня похитил. Я ему не союзница. Капитан с громким звуком сплюнул. – Ты за дурака меня держишь? Ни один человек не смог бы в одиночку одолеть такого воина, как Кюневульф, что уж говорить о его отряде. Он… – Я и не говорила, что это человек. Сакс не ответил, лишь смерил Этайн тяжелым взглядом. По выражению его лица ничего нельзя было понять. Наконец он потряс головой. – Неважно. Играйся дальше, Этайн – если так тебя зовут. Держи при себе свои секреты. Мы уже у ворот в Бадон. Можешь мне поверить: лорд Хротмунд заставит тебя сознаться, даже если для этого ему придется отрывать от тебя кусочек за кусочком. Когда будешь молить его о пощаде, о сладком забытьи смерти, вспомни, что я хотел тебе помочь. – К-капитан! Подожди! Но тот остался глух к ее тихой просьбе и погнал лошадь вперед по дороге. Всхлипывая от усталости и отчаяния, Этайн опустилась на солому, не в силах больше сидеть прямо. На нее волной нахлынула безысходность. Следовало бы взмолиться Богу, чтобы тот вселил в нее стойкость, даровал ей достойную смерть, отпустил грехи, но она лишь прикрыла глаза и расплакалась. Она оплакивала свою судьбу, проклятую женскую долю – эта горькая обида преследовала ее еще с детства. Она плакала и хватала ртом воздух, все глубже погружаясь в отчаяние… Старуха позади нее цокнула языком. – Заканчивай с этой ерундой, дочка, – сказала она, будто ножом взрезав одиночество Этайн. – Утри слезы. Подними голову. Если уж норны решили, что твой путь кончится здесь, то что толку плакать? Лучше встретить смерть проклятиями, а не слезами. Ее упреки прозвучали для Этайн как пощечина. Она моргнула. Мокрые щеки залила краска стыда; она кивнула и попыталась улыбнуться, смахивая слезы тыльной стороной связанных ладоней. Но на старуху не взглянула. Помедлив, она сказала: – Ты говоришь, как один мой друг. Много лет назад. – Хороший дан? – Хороший человек. – Тогда тебе очень повезло, дитя. Хорошие люди на вес золота. Большинство, как эти: наглые ничтожества в людской одежке с позолотой. Красивые на вид, но и гроша ломаного не стоят. Старуха тихо стала напевать, убаюкивая лежащую у нее на руках беспокойную малышку. Добрая мелодия напомнила Этайн об их с Ньялом долгом путешествии. У нее задрожали губы. Она смотрела на крепко сжатые кулаки и вспоминала, какой счастливой была в то время. В Ньяле она обрела отца, которого никогда не знала, брата, которого никогда не имела; он был ее защитником, ее исповедником, ее мужеством, ее совестью. При ней он пришел к истинной вере, у нее на глазах кривоногий священник крестил его на Корнуэльском берегу, они вдвоем поклялись до конца времен нести эту веру язычникам Дании. Это Ньял остриг ее медные волосы и научил вести себя по-мужски, чтобы с ней не случилось по дороге дурного. В каждодневных дорожных заботах – они вставали, молились, шли, ели, снова молились и ложились спать – Этайн открылось удовлетворение, неуловимая часть жизни, ускользавшая от нее в Гластонбери и Эксетере. Она могла бы жить так вечно, не поставь Господь на их пути этого проклятого беса, Гримнира. Теперь пришло время спросить себя: может быть, скрелинг и правда послужил Божественному провидению, когда вернул ее в Уэссекс, чтобы она искупила свою вину за разрушение Эксетера? «У Всевышнего долгая память», – говаривал Ньял в ночи, когда собственные грехи не давали ему спать. И теперь Бог оставил ее плакать и истекать кровью, как погибшие жители Эксетера? Эти страдания станут ее расплатой? Может, и так. Ее тоску унесло волной спокойствия, Этайн нашла в себе силы поднять голову и взглянуть на жестокий серый мир. Старуха одобрительно прищурилась. Прямая как стрела мощенная камнем дорога вела к городским воротам в лиге от них. Она прорезала заросший ежевикой пустырь, однотонный и скучный, как небо над головой; Этайн не увидела здесь ни намека на весну. Колючие кусты не пустили зеленых ростков, не набухли почки на дубах и буках – всего в полете стрелы от дороги. Дождь капал с голых ветвей. В ста ярдах впереди дорогу пересекала, образуя перекресток, грязная колея. Здесь же стоял огромный охранный каменный крест – без сомнения, один из многих крестов Святого Альдхельма. На нем расселись тощие иссиня-черные вороны. Многие из них беспощадно долбили клювами по камню, словно мастера молотками. Они смотрели черными глазами точно на повозку и предостерегающе каркали. Старуха поежилась. – Мерзкие Одиновы дети, – шепнула она, дернув в их сторону подбородком. Этайн вздрогнула от их недобрых взглядов. Они источали ненависть – куда более глубокую, чем обычная неприязнь зверя к человеку. Так смотрят на противника, на кровного врага, чей род хочешь истребить без остатка. Вороны еще сильнее замолотили по кресту, набрасываясь на камень крепкими клювами, несмотря даже на то, что успели сами его обгадить. Этайн чуть не рассмеялась – но капитан отдал приказ, и всадник, направив коня к основанию креста, насадил одного из воронов на копье. Остальные поднялись в воздух, но не улетели прочь, а с диким криком ринулись сквозь саксонское войско. Их карканье напоминало звук скребущих по сланцевым пластинам ногтей. Они стаей пролетели мимо повозки, в нескольких дюймах от макушки Этайн; возница, беззубый старик с щербатым лицом и редкими седыми волосами, отгонял их от себя руками. Он ругался и призывал на помощь Господа. Секундой позже один из самых злобных воронов, крупнее и худосочнее остальных, отделился от стаи и полетел к вознице. Этайн закричала, пытаясь предупредить старика, но птица стрелой вонзилась ему прямо в грудь. Но датчан не окропило кровью. Казалось, что ворон не поранил возницу, но Этайн, к ужасу своему, заметила, как он сжимает что-то в когтях. Он что-то выдрал у старика меж лопаток: что-то туманное, неясное, напоминающее по форме человека, с треском рвущейся ткани отошло от плоти. И это убило старика. Этайн вскрикнула, когда тот схватился за сердце и упал с повозки. Ворон взмыл в небо, унося добычу, а упавшие поводья перехватил другой вскочивший на козлы солдат. Капитан пронесся вдоль колонны с мечом наготове. – Что у вас творится? – Старый Бранд, милорд, – ответил спешившийся солдат, сидя у трупа своего товарища. – Наверное, сердце не выдержало.