Стамбул Стамбул

Она любила поговорить. Рассказала мне о бедном доме своего детства и мире, который видела из его маленького окошка. Снова откликалась на каждое мое слово строчкой стихов. Полила пеларгонии, которые росли на подоконнике в двух горшках. На одной цветки были свежие, яркие, на другой завяли. Ясемин сказала, что, когда вернется, польет и растения в садике у дома: мирабилис, олеандр и розы. За разговором ночь текла быстро, словно вода из треснувшей бутылки. Мы не заметили, как небо начало светлеть и исчезли звезды.

Проснулся я от шума дождя. Кушетка напротив была пуста. Ясемин ушла тихо, не стала меня будить.

Я сел на подоконник и закурил.

На улице разыгралась самая настоящая буря. Бушевал ветер. Ярилось море. День внезапно обернулся ночью. Мрачные тучи были словно нарисованы масляными красками на холсте. В Босфоре боролся с волнами корабль, который несло к берегу. Волны подбрасывали и раскачивали его из стороны в сторону. Отчаянно ревела сирена, но ее голос тонул в шуме дождя, завываниях ветра и грохоте волн. В любой момент судно могло пойти ко дну. Все матросы молились, задрав головы к небу, а между тем, может быть, собравшиеся на берегу пьяницы, попрошайки и самоубийцы молились тоже: пусть этот корабль сядет на скалы и примет нас на борт, а потом уж может тонуть. Затонувший корабль – лучшая могила. Море бесилось, пенилось и вставало на дыбы, словно неукротимый дикий жеребец. Нашла Ясемин, в какую погоду уйти, ничего не скажешь. Или, может быть, это буря ждала, когда она выйдет из дома, а злосчастный корабль доберется до опасного места? Садик был усыпан листьями мирабилиса, олеандра и роз, улицы опустели. Собаки и бездомные попрятались в развалинах брошенных домов. Стамбул, ошалевший от бедности и расточительства, с распахнутыми объятиями ждал моряков, но те, воссылая молитвы богу бурь и его же проклиная, не могли думать об иной могиле, кроме моря. Когда все пути закрыты, что лучше – покориться судьбе или проклинать ее? Вот на какие мысли наводила буря. А ведь даже из двух пеларгоний на окне, растущих при одной температуре и пьющих одну и ту же воду, одна вянет, а у другой распускаются цветы.

Тут я и заметил янтарную сережку. Она лежала между двух цветочных горшков, равнодушная к дождю и ветру за окном. Это была та сережка, которую я починил накануне вечером. А где же другая? Я обшарил всю комнату, посмотрел на кушетке, на полу у двери, в ванной перед зеркалом. Как могла Ясемин, уходя из дома, забыть одну сережку в подобном месте? Неужели она так спешила?

Я присел на кушетку и поднял сережку в воздух, держа ее двумя пальцами. Она была похожа на желтую виноградину. В ее прозрачной глубине вспыхивали искорки, тихо плескались оранжевые и коричневые волны. Я смотрел на самую обычную янтарную сережку так, словно впервые увидел нечто подобное. Как наш разум делает выбор? Что должно произойти, чтобы человек обратил внимание на какую-нибудь вещь?

Возможно, как и серьги, прежде не цеплявшие моего взгляда, я не замечал и Ясемин, хотя и ходил с ней по одним и тем же улицам. Может, это был такой же дождливый день. Укрытые зонтами люди спешили вдоль роскошных зданий, проходили, не повернув головы, мимо девочек-нищенок, поющих у входов в пассажи. Кто-то думал о своей несчастной любви, кто-то – о непослушных детях. Все говорили на одном языке, но никто друг друга не понимал. Когда идет дождь, Стамбул превращается в лес из лишенных листвы деревьев. Начинается переполох, все дома, улицы и лица становятся похожи друг на друга. Я прошел мимо Ясемин, которая спешила на тайную встречу. Я тоже шагал быстро, надвинув капюшон на самые глаза. Если бы одна из ее янтарных сережек упала и Ясемин, не заметив этого, пошла бы дальше, а я поднял бы отскочившую к моим ногам сережку из лужи и на миг застыл, глядя то на свою мокрую ладонь, то на серую толпу, в которой растворилась Ясемин, – если бы так случилось, стал бы Стамбул для меня другим? Поселила бы эта сережка в моем сердце радость, которой я прежде никогда не ведал?

Стамбул любит вопросы больше, чем ответы, вот что странно. Он может счастье превратить в кошмар и, наоборот, сделать так, что на смену исполненному отчаяния вечеру придет радостное утро. Он черпает силу в неопределенности. Такая уж, говорят, у городов судьба. На одной улице – рай, на другой – ад, но завтра все может поменяться местами. Это как в старинной истории о короле и нищем. Однажды королю захотелось развлечься, и он приказал перенести во дворец уснувшего на улице нищего. Когда тот проснулся, то увидел, что все вокруг воздают ему королевские почести, спешат услужить. Поборов первоначальную растерянность, он поверил, что и в самом деле облечен королевской властью, а его прошлая жалкая жизнь всего лишь сновидение. Когда настала ночь и нищий, довольный жизнью, уснул, его перенесли из дворца на прежнее место. Открыв глаза, он обнаружил, что снова находится на улице, среди мусора и отбросов. Нищий никак не мог понять, где реальность, а где сон. Такой фокус с ним проделывали несколько ночей подряд. Просыпаясь то во дворце, то на улице, он каждый раз верил, что та, другая, жизнь – это сон. Кто сказал, что сказки устарели и не отражают жизни современных городов? Разве эти король и нищий не похожи на стамбульцев? Один забавляется, играя чужими судьбами, другой оказывается то на одной, то на другой чаше весов реальности. Знают ли эти люди, спешащие куда-то под дождем, кем они проснутся завтра?

И подобно тому как Стамбул больше, чем просто Стамбул, сережка Ясемин была не просто янтарной сережкой. У нее имелась своя история: она понравилась Ясемин, та купила ее и носила в ухе, потом дала мне на починку, и я тоже стал частью истории.

Я снова подошел к окну и выглянул на улицу. Море успокоилось, волны присмирели. А где же корабль, который недавно сражался с бурей и посылал отчаянные сигналы о помощи? Продолжил свой путь или пошел ко дну? Дождь уже не лил стеной, а едва моросил. Собаки снова вышли на улицу. Вдоль домов задумчиво брел какой-то человек, без пальто и без зонта, не обращая внимания на лужи под ногами. Вот он остановился и посмотрел в мою сторону. Лица его с такого расстояния было не разглядеть, но легко угадывалось, что он устал и голоден. Подумав немного, человек не пошел дальше, повернул назад и теперь зашагал быстро, словно вспомнил, что забыл дома какую-то вещь, и торопился за ней вернуться.

Я заварил чай и только сейчас, когда утро уже давно кончилось, позавтракал. Оглядел книги на единственной в комнате полке и взял две – «Антологию мировой поэзии» и роман Яшара Кемаля «Тощий Мемед»[23]. Лег на кушетку, прочитал сначала несколько стихотворений, потом взялся за роман.

С улицы, залитой веселым светом выглянувшего после дождя солнца, доносились голоса детей и торговцев. Мне хотелось распахнуть окно, но тогда стало бы понятно, что в доме кто-то есть. Я выглянул на улицу сквозь щель между шторами и чуть-чуть приоткрыл оконные створки – так, чтобы снаружи было незаметно, – вдохнул прохладный, свежий воздух.

Следующие дни я провел, валяясь на кушетке, читал и вволю спал. По вечерам, не зажигая света, смотрел на городские огни и проходящие по Босфору корабли. Со спокойным сердцем и с зажатой в руке янтарной сережкой ждал вечера третьего дня. Роман я дочитал, некоторые стихотворения перечел по нескольку раз.

Наступил третий день. В голову мне начали приходить тревожные мысли. Наверное, Ясемин схватили. Когда солнце стало клониться к горизонту, я собрался, навел порядок в комнате, взял из ванной свою зубную щетку и бритву. Завязывая мусорный мешок, набитый окурками, услышал за дверью шаги. В дверь постучали, но не нашим условным стуком. Я замер. Послышался детский голосок:

– Кто-нибудь есть дома?

Должно быть, соседский ребенок.

Я не шевелился.

– Дяденька, откройте, пожалуйста. – На этот раз почти шепот.

Дяденька? Откуда ребенку про меня известно? Если он видел, как я заходил в дом вместе с Ясемин, то почему зовет не ее, а меня? Я не знал, что и думать. Не зажигая света, я подошел к двери и приоткрыл ее. На пороге стояла маленькая девочка и смотрела на меня огромными глазами.

– Дяденька, у меня на завтра сложное домашнее задание. Вы мне не поможете? Бабушка сказала, чтобы я вас попросила.

– Бабушка?

– Мы живем неподалеку. Тетя Ясемин помогает мне с уроками.

– Тети Ясемин нет дома. Когда она вернется, я скажу ей, и она к вам зайдет.

– Бабушка хочет, чтобы вы пришли. Она сказала: «Сходи позови дядю Юсуфа».

Сотни вопросов роились в моей голове. Откуда ей известно, что Ясемин сегодня не вернется? Почему она знает мое имя? Теперь, конечно, я уже не мог не пойти за девочкой: любопытство не дало бы покоя. Да и лучше было, наверное, посидеть до ночи у соседей.

– Подожди немного, я надену пиджак.

Выходя из дома, я захватил свой рюкзак. Возвращаться я не собирался. Мешок с мусором положил в мусорную кучу у невысокой садовой ограды.

– Как тебя зовут?

– Серпиль.

Серпиль свернула за угол и пошла вверх по узкому темному переулку мимо покосившихся заборов. Я молча последовал за ней. Потом мы свернули в другой переулок, который я ни за что не нашел бы сам, и стали подниматься по корявой каменной лестнице. Когда мы добрались до дома девочки, я понял, что он находится прямо над геджеконду Ясемин.

Дверь была открыта. Серпиль вошла первой и позвала меня:

– Проходите, дядя Юсуф!

Дом напоминал наш, в нем тоже была только одна комната. На тахте у окна сидела пожилая женщина и вязала.

– Пришел, Юсуф?

– Добрый вечер, – поздоровался я.

– Проходи, сынок, сядь рядом со мной.

Только тут я понял, что женщина слепа. Я сел на краешек тахты, глядя не в лицо ей, а на спицы в руках. Словно догадавшись об этом, она отложила вязанье и попросила:


– Сядь поближе.

Протянув руки, она дотронулась до моего лица, ощупала щеки, подбородок, лоб, потом одной рукой провела по шее, а другой – по бровям и носу.

– Черты у тебя правильные, лицо красивое, – сказала она так, будто говорила о вязанье. – Ясемин про тебя рассказывала. Помоги моей девочке с домашним заданием. Моего ума не хватает отвечать на эти школьные вопросы.

Приходилось ли мне раньше видеть столь бедное жилище? Голое, без штор окно. Стекло разбито, дыра внизу заделана полиэтиленовой пленкой. На полу у противоположной стены – газовая горелка, рядом коробка с посудой: несколько тарелок и чашек. На горелке стоял чайник. Коврик на полу потертый, выцветший. Штукатурка осыпалась со стен. Ни стола, ни стульев. В изголовье тахты лежали одно на другом два сложенных одеяла. Было понятно, что ночью бабушка и внучка спят на одной постели, головами в разные стороны.

Серпиль подняла с пола свой выцветший школьный портфель, достала учебник и тетрадь и села рядом со мной.

– Учительница задала нам три вопроса и велела написать ответы.

– Ну что ж, давай начнем, – предложил я. – Читай вопросы по очереди.

Серпиль взглянула сначала на бабушку, потом на меня и прочитала:

– Вопросы к уроку. Вопрос номер один. Почему времена года сменяют друг друга? Почему не стоит все время лето или зима?

– Откуда же мне знать? – сказала бабушка.

Мы с Серпиль обменялись улыбками.

– Пиши, Серпиль, – начал я. – На это есть две причины. Первая причина заключается в том, что Земля вращается вокруг Солнца. Вторая – в том, что земная ось наклонена. Из-за того что на протяжении года солнечные лучи падают на Землю под разным углом, температура на ее поверхности меняется. Потому-то и происходит смена времен года.

– Я так и знала, – произнесла бабушка.

– Если знала, почему не сказала? – удивилась Серпиль.

– Да не ответ я знала, красавица моя, а то, что Юсуф, как все друзья Ясемин, очень умный.

Я вдруг закашлялся.

– А я не друг Ясемин, я ее брат.

– Какая разница? Что друзья, что братья, все вы похожи.

Так, беседуя втроем, мы доделали домашнее задание Серпиль. Разобрали, почему, несмотря на смену времен года, снег на горных вершинах никогда не тает и почему на полюсах все время зима.

– Мы как тот полюс, – объявила бабушка. – Все время бедные. Вот бы богатые и бедные менялись местами, как времена года. Вот это была бы настоящая справедливость.

Осенний ветерок, залетавший в комнату сквозь щели в окне, намекал, что вскоре нужда в такой справедливости возрастет. Что они будут делать, когда настанет стамбульская зима и промозглый холод начнет пробирать до костей? Будет ли им чем топить печку? Сквозь дырки в чулках Серпиль виднелись ее пальчики. Наверное, сейчас бабушка вяжет ей чулки, а потом возьмется за теплый свитер. Обе они, и бабушка, и внучка, были совсем худые. Пальцы тонкие, лица бледные. Было понятно, что живут они вдвоем: никакого другого места для сна, кроме тахты, в комнате не было.

– Мне пора, – объявил я.

Бабушка взяла меня за руку:

– Нет, так не годится, ты еще не выпил чаю, не поужинал. Серпиль, золотце, у тебя ведь больше заданий не осталось? Налей нам чаю. И принеси дяде Юсуфу поесть.

– У меня еще есть одно задание, бабушка. Мне нужно выучить стихотворение.

– Какое?

– «Моя родина краше рая».

– Краше рая? – рассмеялась бабушка.

Я встал с тахты:

– Пусть Серпиль учит, а я чая налью.

– Вот спасибо, сынок! Там еще есть хлеб и оливки. Поешь с чаем.

– Спасибо, но я сыт, поужинал незадолго до того, как к вам идти.

Серпиль уселась на одеяла и открыла книжку со стихотворением.

Я налил чаю, размешал сахар.

Бабушка положила вязанье на колени и взяла горячую кружку обеими руками.

– Я научилась вязать, когда мне было столько же лет, сколько сейчас Серпиль. Тогда я еще не лишилась зрения. Наша деревня стояла на другом конце света. Времен года у нас там было два: летом я работала в поле, а зимой вязала. Тогда я думала, что весь свой век проведу в поле, а сейчас вот зарабатываю на жизнь тем, что вяжу свитера и продаю их. Соседи помогают – рассказывают обо мне знакомым. Иногда я и сама спускаюсь на набережную и торгую там. Но на свитерах разве много заработаешь? Девочке нужно гораздо больше.

– Не только девочке, но и вам тоже.

Бабушка поставила кружку на подоконник и наклонилась ко мне: