Сущность

Все дело было в Рэйни-стрит.





Глава 27




Позвонив, чтобы удостовериться, что Клэр и дети в порядке, поговорив с каждым из них по отдельности и уверив их, что с ним самим все хорошо, Джулиан приготовил себе сэндвич из индейки и поел перед телевизором в гостиной, одновременно смотря вечерние новости. Он скучал по своей семье, но одновременно был рад, что ее сейчас здесь нет. Если бы у него была хоть крупица здравого смысла, он бы тоже съехал отсюда, воткнув в траву лужайки табличку «Продается», и убрался бы с этой улицы так быстро, как только мог.

Но вот только Джулиан не мог.

Почему? Что ему надо было доказать?

Что он не трус.

Джулиан отнес тарелку и чашку на кухню и поставил в раковину. Подумал о Майлсе и внезапно захотел увидеть фотографию своего сына, еще раз взглянуть на лицо маленького мальчика, который погиб. Разумеется, Джулиан мог воскресить его в своей памяти – светлые волосы, подстриженные под горшок, большие зеленые глаза, почти всегда улыбающиеся губы, – но хотел посмотреть именно на фотографию, увидеть не просто воспоминание, а нечто осязаемое, настоящий снимок, сделанный в конкретном месте в конкретное время.

Дома никого не было, так что не было нужды соблюдать осторожность, поэтому Джулиан спустился в подвал и принялся копаться в коробках, ища фотоальбомы, которые они с Клэр прятали, никогда не показывая ни Меган, ни Джеймсу, фотоальбомы, которые они хотели сохранить, но которые никогда не рассматривали.

У него ушло немало времени на то, чтобы разыскать их, и на середине поисков Джулиан вдруг осознал, что подвал больше не вызывает у него страха. Собственно, это место вообще хоть когда-нибудь вселяло страх в его собственную душу или же он просто безоговорочно поддался настроению остальных членов своей семьи? Джулиан не был уверен в ответе на этот вопрос, но сейчас стояла ночь, он был в доме один, перебирал вещи в подвале, и ему было не страшно. В этом было что-то успокаивающее, и Джулиан обнаружил, что может полностью сосредоточиться на поисках фотографий Майлса, не тревожась о том, что обычно отвлекало его раньше.

Наконец через час, а может быть, и два – он потерял счет времени – Джулиан нашел на дне большого пластикового пакета под старой одеждой, которую Клэр носила, будучи беременной, знакомый зеленый альбом с вытисненным золотом словом «Фотографии» на обложке. Даже от самого вида этого фотоальбома сердце у него защемило и дыхание перехватило. Несколько секунд он не сводил глаз с зеленой обложки, беря себя в руки, собираясь с духом. Наконец, глубоко вздохнув, открыл его.

Майлс был на самой первой странице.

Джулиан думал, что сначала увидит старые снимки Клэр, которые сделал сам, когда они еще только встречались, фотографии их свадьбы и их первой квартиры. Но альбом был собран не в хронологическом порядке, и, едва открыв его, он увидел фото Майлса, сделанное на пляже в то последнее лето, когда сыну было четыре года.

Майлс сидел в яме, которую они оба вырыли в песке, глядя в объектив фотоаппарата и улыбаясь. Он держал в руке голубое ведерко, и на щеке у него было пятно песка там, где сын потер ее своей грязной ладошкой. На нем был купальный костюмчик, а светлые волосы торчали в разные стороны. В правом верхнем углу снимка у самого края ямы были видны ступни Клэр.

Джулиан осознал, что плачет, только когда зрение затуманилось, и, вытирая глаза, обнаружил, что у него мокры и щеки.

Он начал листать страницы альбома, пока не дошел до еще одной фотографии Майлса, сделанной на праздновании его четвертого дня рождения. Сын был одет в костюм, волосы были аккуратно расчесаны, и он улыбался, стоя позади груды завернутых в подарочную бумагу подарков. Именно таким Джулиан и видел Майлса, когда представлял его в своем воображении. Он поддел ногтем краешек листа прозрачного пластика, которым были закрыты фотографии на странице альбома, отогнул, отлепил снимок сына и положил в карман своей рубашки.

Он скучал по Майлсу. Время нисколько не смягчило горе от его утраты, и сейчас Джулиан чувствовал тупую боль в груди, как будто его сердце болело еще и физически. Глубина этой раны была такова, что они с Клэр никогда не разговаривали о своем первом ребенке, и именно поэтому Джулиан и старался жить только настоящим и не думать о прошлом. Имея дело с Интернетом большую часть своей жизни, он знал, что это, вероятно, неправильно, что лучше давать эмоциям выход, а не держать в себе, но чувствовал иначе. Конкретно ему лучше всего подходило именно такое отношение ко всему, что было связано с Майлсом, и пусть это даже считалось неполиткорректным и социально неприемлемым, Джулиан предпочитал вести себя именно так.

Это помогало ему держать в узде чувство вины.

За последний месяц он думал о Майлсе больше, чем за все последние тринадцать лет. Это было результатом влияния их нынешнего дома, и поначалу, раз или два, ему и в самом деле казалось, что здесь живет призрак их первого сына. Но затем стало совершенно ясно, что это не так, и, исключив подобную возможность, Джулиан терзался воспоминаниями, которые мысли о Майлсе подняли из глубин его души.

Воспоминаниями о его гибели.

Джулиан закрыл фотоальбом, закрыл глаза и попытался заставить свое сознание переключиться на что-то другое.

Но оно не желало этого делать.

– Папа!

Это было последнее, что сказал Майлс, и это слово было в памяти Джулиана так же свежо, как тогда, когда сын выкрикнул его, два произнесенных в ужасе слога, которые как ножом пронзали его сердце и которые сохранятся в его мозгу так же явственно до самой его смерти.

Со студенческих лет и всю свою молодость Джулиан обожал ходить в турпоходы. Он принадлежал к всеамериканской экологической организации «Сьерра Клуб», познакомился во время спонсированного ей пешего тура с одной из своих бывших подружек, а потом с удовольствием водил с собой Клэр по диким местам Калифорнии. Даже после того, как у них родился Майлс, они продолжали по выходным ходить в походы, хотя теперь им приходилось держаться ближе к дому.

Это произошло именно во время одной такой вылазки, в горах Санта-Моника.

С их стороны вообще было глупостью идти куда-либо в тот день. Было воскресенье, и, хотя в субботу погода стояла отличная, всю неделю лили дожди. Так что им следовало бы быть осмотрительнее.

Но у них обоих выдалась тяжелая рабочая неделя, и им очень хотелось вырваться из города на природу хотя бы на пару часов. Они знали, что в Гриффит-парке будет слишком людно, в горах Сан-Габриэль слишком опасно, и решили отправиться в горы Санта-Моника. Они ходили туда много раз, обожали тамошние виды и были хорошо знакомы с множеством туристических троп.

Они шли вверх уже час и забрались довольно высоко. Клэр шагала впереди, а сам Джулиан шел сзади, более медленно, приноравливаясь к шагу Майлса. Он не возражал против того, чтобы сын шел по внешнему краю тропы, хотя никогда не позволял этого прежде, а также разрешил мальчику идти, не держась за его руку, чего также не делал никогда. Впоследствии Джулиан спрашивал себя, почему в тот раз вел себя так неосторожно, спрашивал тысячу раз, но никогда не мог найти ответа.

Он помнил, что они тогда разговаривали и смеялись над чем-то, что тем утром сказал Оскар Ворчун в «Улице Сезам». А потом не более чем в футе от него самого пропитанная дождевой водой земля под ботинками Майлса провалилась, и Джулиан в бессильном ужасе увидел, как целый участок тропы скользнул по склону горы вниз, увлекая с собой его сына.

– Майлс!

Вскрикнув, Джулиан упал на колени, склонившись над новым краем обрыва, ожидая, что увидит распростертое тело сына далеко внизу, на дне лощины.

Но оказалось, что Майлс находится всего на несколько футов ниже, лежит на спине на провалившемся участке тропы, инстинктивно подняв руки, словно ожидая, что его вытащат.

– Папа!

Ему никогда не забыть лицо сына в ту последнюю секунду – на нем были написаны мольба, страх и в то же время надежда и вера – вера в то, что папа сможет остановить этот кошмар и спасти его. Это выражение на лице Майлса в тот момент будет преследовать его неотступно, до конца жизни, выражение такого полнейшего доверия, такой чистейшей веры, каких Джулиан ни у кого не видел прежде и не увидит уже никогда. Но в то мгновение он заколебался. Он мог бы протянуть руки вниз и ухватить ладошки сына, но испугался, что участок земли, на котором он стоял на коленях, провалится тоже, унеся вниз и его самого, и подумал, что будет безопаснее, если он сначала передвинется немного вправо.


И тут кусок тропы, на котором лежал Майлс, опять заскользил вниз, и сын, кувыркаясь, покатился по склону, и оползень похоронил его.

Клэр истошно кричала, и ее пронзительные вопли эхом отдавались от стен каньона. Джулиан понятия не имел, что она сейчас делает, и надеялся только, что у нее хватает присутствия духа побежать за помощью к другим туристам или набрать на своем мобильнике 911. Но у него самого не было на это времени.

Джулиан несся сломя голову по склону горы, забыв про осторожность, вопреки здравому смыслу, спотыкаясь, падая, вставая опять, тоже крича, не отрывая глаз от соскальзывающего участка тропы и пытаясь определить, где под всей этой землей и камнями находится Майлс. Он был почти уверен, что знает точное место. Когда оползень достиг дна лощины и остановился, Джулиан упал на колени и принялся лихорадочно копать, выкапывая обеими руками зараз столько земли, сколько мог, отбрасывая ее в сторону и роя все глубже, глубже. Он надеялся увидеть пальчики сына или его голубую рубашку, но не видел ни того ни другого и все копал, копал, в глубине души понимая, что мальчик находится под землей уже слишком долго, и все больше боясь, что копает не в том месте.

Джулиан, рыдая, все еще рыл землю, когда прибыли спасатели, хотя он не знал ни когда это произошло, ни как долго он сам находится здесь.

Какое-то время спустя кто-то другой откопал тело Майлса, кто-то другой, а не он, и единственное, что Джулиан запомнил после этого, было то, как он поцеловал сына в щеку, прежде чем носилки, на которых лежал мальчик, подняли на борт вертолета. Тогда на его губах остался зернистый, горький вкус земли.

Майлс погиб.

В следующий раз Джулиан увидел сына в морге, где он и Клэр должны были опознать тело.

Прижав ладони к глазам и делая судорожные глубокие вдохи и выдохи, Джулиан приказал себе перестать плакать. Это удалось ему не сразу, но в конце концов он все-таки смог унять поток слез и, дыша медленно и ровно, убрал фотоальбом обратно на самое дно пластикового мешка.

Потом достал из кармана рубашки фотографию и посмотрел на нее.

– Майлс, – сказал Джулиан вслух, и было так хорошо вновь произнести это имя. – Майлс.

Ночью Джулиану приснился гараж – он поднялся по лесенке на чердак, где на малиновом от пропитавшей его крови полу были расставлены десятки скелетов животных. Заляпанная кровью картонная фигура, изображающая главного героя из «Дневника слабака», улыбалась ему, подмигивала и показывала на сломанный велотренажер, на котором сидел маленький человеческий скелет, медленно крутящий педали.

Скелет Майлса.

Проснувшись от своего собственного уже затихающего крика, Джулиан сел, на мгновение дезориентированный тем, что лежит в кровати один. Затем он вспомнил, где находится и где сейчас Клэр и дети, и откинулся на подушку, гадая, почему решил остаться здесь, почему не уехал из дома вместе с ними. Джулиан помнил, что у него была на это какая-то причина, что-то помимо того, что он не ладил с ее отцом, но сейчас это разумное объяснение никак не приходило ему на ум, и он начал беспокоиться, что, как и предполагала Клэр, от переезда его удержал сам дом.

Или гараж.

Ибо Джулиан нутром чуял – центр силы, источник всего того, что здесь творится, перекочевал из подвала туда.

Думая о только что приснившемся ему кошмаре, он встал с кровати, подошел к окну и, раздвинув занавески, посмотрел на гараж.

Где за чердачным окном стоял самоубийца и пристально глядел на него.

Джулиан отпустил штору и быстро отступил в сторону; сердце в его груди отчаянно колотилось. С минуту подождал, затем отогнул уголок занавески и, украдкой заглянув за край оконной рамы, снова посмотрел на чердак, надеясь, что фигура исчезла. Но самоубийца по-прежнему был там.

Призрак Джона Линча, все в той же желтой бейсболке на голове, стоял неподвижно и все так же смотрел на него через двор, и в попытке доказать свое мужество Джулиан полностью раздвинул шторы и встал прямо перед окном, так же пристально уставясь на привидение. Прождал так несколько минут, ожидая, что фигура потускнеет и растворится, но этого так и не произошло, а глазеющий на него призрак казался таким же материальным, каким был при жизни сам Линч.

Чувствуя уже не страх, а раздражение, Джулиан вновь задвинул шторы и решил вернуться в кровать. Пожалуй, ему бы сейчас следовало испытывать острый ужас, а не спокойно ложиться спать, но разглядывание привидения Линча, напротив, добавило ему смелости. Пространство, через которое они не отрываясь смотрели друг на друга, похоже, невозможно было пересечь, и Джулиан был почти уверен, что призрак застрял в гараже и не сможет перейти в дом. Эта мысль успокоила его, и хотя, возможно, окончательно проблема не исчезла, это все-таки был шаг в верном направлении.

Забравшись в кровать, Джулиан опустил голову на подушку и натянул на себя верхнюю простыню. И почти мгновенно заснул.

Ему не снились сны.





* * *


Утром Джулиана разбудил вой сирены. Он звучал где-то близко, звук был громким, но затем вдруг резко стих.

Джулиан прошел в гостиную и, посмотрев в окно, увидел пожарную машину, припаркованную на улице так, что ее половина находилась перед его домом.

Перед участком Рибьеро на их подъездной дороге стояла карета «Скорой помощи» с открытыми задними дверьми, и мигалка на ее крыше все еще вспыхивала красными и голубыми огнями.

Джулиан торопливо вернулся в спальню, надел джинсы и гавайскую рубашку, быстро обулся в теннисные туфли и вышел из дома, увидев, как два сотрудника «Скорой» выкатили из дома Рибьеро каталку и задвинули ее в открытые задние двери своей машины. Джулиан не мог разглядеть, кто лежит на каталке, Боб или Элиз, но через несколько секунд этот вопрос разъяснился сам собой: из дома вышел Боб вместе с еще одним сотрудником «Скорой», который что-то записывал в блокнот.

Джулиан не хотел навязываться и потому продолжал стоять на месте, глядя на происходящее со стороны.

Больше всего его удивляло то, что он оказался единственным человеком из всех, живущих на улице, кто вышел сюда. Оглядевшись по сторонам, он не увидел в окрестных домах никого, кто бы даже просто смотрел в окно или выглядывал наружу, отогнув краешек шторы. Его соседи, судя по всему, не питали ни малейшего интереса к тому, что происходило на их улице, и только теперь Джулиан вспомнил, что никто не вышел и тогда, когда приезжали полицейские, чтобы арестовать Джона Линча.

«Скорая» уехала, не включив сирены, что, как надеялся Джулиан, означало, что опасности жизни Элиз нет, а оставшиеся пожарные и фельдшера надели свои каски и погрузились в пожарную машину. Боб Рибьеро запер свой дом, заметил Джулиана, сердито посмотрел на него, затем сел в свою машину и поехал вслед за «Скорой».

Что же произошло?

Нахмурясь, Джулиан вышел на тротуар как раз в тот момент, когда пожарная машина отъехала. Он хотел спросить кого-то из пожарных и фельдшеров, что стряслось, но на несколько секунд опоздал.

Джулиан снова посмотрел на окрестные дома и на сей раз на другой стороне улицы увидел Спенсера Оллреда, который стоял на своем парадном крыльце. Наконец-то появился хоть кто-то. Джулиан помахал рукой Спенсеру, переходя улицу. При виде его старик, казалось, совсем было собрался юркнуть обратно в свой дом и спрятаться, но в последний момент передумал и подождал, когда Джулиан подойдет к крыльцу и остановится у нижней ступеньки. Он показал на дом Рибьеро.

– Это была Элиз, – сказал Джулиан. – Из-за чего ее увезли? Из-за сердечного приступа?

– Из-за вашего дома, – ответил Спенсер.