Светлый путь в никуда

– Не надо лгать мне в глаза.

– Я не лгу… я не понимаю!

Гущин смотрел на него. И Катя видела – под этим взглядом лицо Егора Рохваргера меняется – как и там, в зале Шехтеля. Изумление… ужас… осознание… и еще что-то. Неуловимое…

– Вы хотите сказать…

– Да, именно это я хочу сказать…

– Вика была одной из… НИХ?!

Пауза.

– Не делайте вид передо мной, что вы этого не знали, – сказал Гущин.

– Нет! – Егор Рохваргер внезапно вскочил со стула. – Нет! Такого быть не может… нет! Нет!

– Не лгите, что вы этого не знали. Вы же только что упомянули «зимовье».

– Я был поражен, когда попал к ней в дом, что это ее мать написала эту сказку. Которую я в детстве… которая да, связана у меня с той ночью… и был поражен, что она, Вика, – ее дочь, но во всем остальном я…

– Вы же взяли на себя бремя мстителя. Это тяжкий груз. И у вас имелись основания для мести. Зачем же вы сейчас опускаетесь так низко и лжете мне в глаза, говоря, что не знали…

– Но я не знал! Честное слово! Я клянусь вам – я не знал! Что Вика – одна из них, что она… Да я бы никогда тогда… Я никогда бы с ней…

– Вы ее убили, Егор. И убили ее мать, потому что это она нашла способ прекратить тогда то дело, и дочь, потому что она была свидетелем, видела вас в доме. И убили ту ведьму, что резала кроликов и била в барабан, напялив на себя свиную башку. И пытались убить третью. И еще был недотепа – мент из Истры, который навел для вас справки, указал вам след, где их искать.

Егор Рохваргер с силой стукнул кулаком по колену.

– Нет! – воскликнул он хрипло. – Да нет же… не так все было! Слышите вы – НЕ ТАК ВСЕ БЫЛО ТАМ ТОГДА. Что вы себе вообразили? Я тоже ведь сначала… но мне было всего семь лет, и я…

Полковник Гущин вытащил из кармана брюк мобильный и показал ему.

– Ваш телефон. Найден у вас дома при обыске. И номер паленый. Не тот, что вы мне дали в прошлый раз. Но тот, по которому Виктория звонила вечером в пятницу из бара – вам. Она позвала вас к себе, и вы приехали с пистолетом… какой марки?

– У меня нет никакого пистолета! А телефон… Да, да, у меня их несколько! Это я нарочно, потому что они… бабы, они же ревнивые, как черти, и если пользоваться одним и хранить все контакты, то это такой мрак, такой кипеж! И мы не встречались с Викой в тот вечер, потому что я… я девчонку подцепил молодую. Она была в Москве проездом… такая красотка…

– Не заговаривай мне зубы, а? – сказал Гущин уже совсем иным тоном. – Несмотря на то что ты сотворил, как ни странно, я тебя уважаю, потому что будь я на твоем месте там, в этом Затоне, то неизвестно, как бы я на все отреагировал, повзрослев. Так что не губи мое уважение к тебе как к убийце-мстителю разной Лживой Паршивой Своей Лабудой!

– Я не мститель никакой! – выкрикнул Егор Рохваргер. – Не мститель я! Не было у меня оснований для мести, ясно вам?!

– Мне сейчас ясно, что ты лжец.

– Я трус.

– Что?

– Я трус, – Егор Рохваргер неожиданно всхлипнул. – Какая месть… за что мне было мстить?

– За брата и сестру, утопленных, убитых.

– Да их никто не убивал! Все было совсем не так!

Гущин отодвинулся от него.

– Как это их никто не убивал? Не топил?

– Они сами утонули.

– Что?!

– Они утонули сами. И по моей вине.

– Дети?!

– Они, – Егор Рохваргер не называл по имени брата с сестрой. – Я струсил. Я просто не умел плавать. И боялся воды. А потом я всем врал… И тетке, и этим дядькам из розыска. Я врал, врал… Но они мне не поверили. И я рассказал потом всю правду им. Как все было на самом деле.

Катя увидела через стекло, что Гущин…

Это как удар под дых.

Она сама, здесь, в зазеркалье, испытывала ту же странную страшную слабость, как и там, на Конечном пункте… над вечным покоем, над обрывом…

Что же это? К чему мы пришли?


– Рассказывай всю правду, – потребовал Гущин.

– Я услышал стук в лесу. Дробь… Как дятел ночной… И я пошел туда, оставил мелких одних на мостках на берегу. Там в лесу у костра была палатка, а еще большое высокое дерево. И веревка на нем, как качели. Я прятался в кустах и видел – они плясали у костра голые, как древние… Ну, как древние люди. А у одной из них была голова свиньи. И она била в барабан, задавала ритм танцу. Такой большой костер они разожгли, и эта свинья… Как в сказке «Зимовье» – там же свинья так любила тепло, – Егор Рохваргер потер лицо рукой. – Я следил за ними из кустов. Я боялся, но… женщины… голые… они были такие красивые и страшные в бликах костра! Я не смотрел на лица, я пялился на их груди. Они колыхались в такт танцу. А потом одна достала из клетки кролика за уши и бросила его на бревно, а свинья замахнулась туристским топориком и… Но я и тогда не испугался, не убежал. Я пополз в кустах за ними, когда они пошли к реке. Та, с барабаном, сняла свиную голову и залезла на качели на дереве и начала раскачиваться и что-то тихо хрипло петь, обращаясь к луне. Потом она прыгнула в воду и другая тоже прыгнула в воду следом за ней. Третью я не видел. А эти двое, они поплыли через реку – там же близко – и вышли на тот берег, пошли по нему и скрылись в лесу. Я еще подождал немного, а затем побежал назад к мосткам, где меня ждали мелкие, и тут…

– Что? Что было дальше? – спросил Гущин.

– Это случилось на моих глазах. Братан, он же маленький… он спал там прямо на этих досках, свернувшись. А когда я подбежал к ним, он проснулся и встал. Он хотел в туалет… писать… прямо в воду с мостков. Но он со сна оступился и упал туда. Сестренка закричала: «Сережка свалился! Прыгай за ним!» А я… я стоял на берегу и… – Рохваргер умолк. – Я не умел плавать и воды боялся. Я даже не купался в то лето в Истре. Я не прыгнул в воду, а сестренка прыгнула за Сережкой. И он вцепился в нее судорожно. Она закричала мне: «Егор! Егорка!» Глотнула воды, захлебнулась, и они… ушли вместе под воду на моих глазах. И я снова не прыгнул, я ринулся туда, к костру, я хотел позвать на помощь этих женщин. Чтобы они их спасли, не я. Я убежал, понимаете? Как последний трус, когда сестра звала меня на помощь. Но до костра я не добрался… я упал и… мне казалось, что я слышу их голоса, что мелкие снова зовут меня. Я подумал – они выбрались сами из воды. Сумели спастись. И я повернул назад к мосткам. Но там было пусто. Даже кругов на воде не было. Только наш бидон валялся на досках.

Егор Рохваргер умолк и молчал долго.

Катя в изнеможении прижалась щекой к стеклу комнаты для допросов. Она поверила ему сразу.

Это правда.

Так все и было там на самом деле.

– Я прибежал домой. Уже рассвело. А потом приехала бабушка первой электричкой. И все это началось. Мое вранье… Я сказал бабушке, что сестру и брата утопили в реке злые звери из сказки. Свинья с барабаном и злые кролики… Хотя в сказке «Зимовье» не было никаких кроликов. Потом приехали эти дядьки. Двое – наверное, следователь и опер. Они оба меня начали расспрашивать, и я врал им. Врал, врал… Мол, видел, что звери из сказки у костра схватили брата и сестру и бросили в речку с качелей. А потом превратились в людей, в женщин. Эти двое дядек выслушали меня и сказали бабушке, чтобы она… ну, чтобы я успокоился, выпил валерьянки. А через день бабушка умерла… у нее сердце разорвалось, когда… когда ее на опознание пригласили, когда их достали из воды. А тетка Галя… она все время плакала и пила. Я сидел дома, шли дни… Потом снова приехал один из этих дядек… наверное, опер. Он мне сказал – ничего не бойся, Егор, расскажи, как было, всю правду. И я снова начал ему врать про женщин у костра и зверей, как они утопили их… А он головой качал. А затем снова очень мягко попросил меня – расскажи, что случилось, тебя никто не накажет. Ты ни в чем не виноват. Расскажи мне все честно. И я… я рассказал ему. Я ревел… Я рассказал, как струсил, как не прыгнул за ними в воду. Не спас их.

Егор Рохваргер снова умолк.

– Тетя Эльза приехала за мной и увезла меня в Кимры. Я в тот год пошел в школу, в первый класс. И я все время хотел забыть про то лето. Но я порой видел их во сне… моих мелких… как они выглядывают из воды и смотрят на меня. Трус… ты не прыгнул… ты испугался, ты бросил нас… Когда я уже учился в четвертом классе, тот дядька-опер… он приехал в Кимры. Он ждал меня у школы. И я испугался, что… ну, что опять все начнется. Но он снова попросил меня рассказать о той ночи. Всю правду. И я рассказал ему опять все как было. Он, видно, ждал все эти годы. Ну, ему надо было подтверждение – что это действительно правда, что их не утопили, а они сами утонули. И он ждал, чтобы я немного подрос, вошел в разум. Он мне не сказал ни слова упрека, ни в чем меня не обвинял. Он спросил – научился ли я плавать с тех пор? Я сказал – нет. Я и до сих пор не умею плавать. И держусь подальше от воды. А этих женщин я вблизи никогда не видел, понимаете? Даже когда я врал, мне их никто не показывал. И я совсем не помню их лиц… лишь тела, образы – в багровых бликах костра… тени на стволах деревьев. Я никогда, никогда не мог бы даже вообразить, что Вика… была одной из них.





Глава 33

Разные подходы




Опустошение – это все, что Катя чувствовала. И еще изнеможение. Она знала – полковнику Гущину еще хуже сейчас. Если она приняла услышанное сразу, то ему необходимо было время на принятие всего этого. Полного краха. Тупика. И Катя решила дать ему время на осознание. До утра.

Она ушла домой, покинув «зазеркалье». Что там было дальше с Егором Рохваргером, вернули ли ему развязанный шелковый галстук-бабочку от смокинга, изъятый при личном досмотре…

Дома она не могла уснуть, ходила из угла в угол по квартире. Потом прилегла.

Опустошение…

Чувство такое, словно шарик сдулся…

Шарик голубой у меня над головой,

Сдулся прямо на глазах

И растаял в небесах…





Сказочница-стихоплетчица Клавдия Первомайская и здесь словно в воду глядела. Так уж ли плохи и бездарны были ее стихи?

В управлении уголовного розыска, когда Катя пришла туда, явившись утром в Главк, наблюдались великое скрытое волнение и тревога. Это в воздухе витало. Юный секретарь в приемной Гущина пребывал в смятении, в приемной собрались оперативники – все, кто помогал Гущину в этом деле неофициально. От них Катя узнала грозные новости: в восемь утра начальник ГУВД незамедлительно потребовал Гущина к себе на ковер – до него дошли детали «не санкционированной никем операции в Доме приемов Смирнова». Видимо, начальнику ГУВД успела уже позвонить целая армия жалобщиков из числа весьма влиятельных персон.

Оперативники шептались, как дети, горестно живописуя «разнос», устроенный Гущину шефом. «Боялись, что дело до увольнения дойдет», однако… Начальник ГУВД приказал Гущину «немедленно убыть в отпуск».

«У вас же остались неиспользованные две недели?»

Вот и проваливайте…

И никакого больше самоуправства, иначе…

– Он там, – шепнул Кате один из оперов, кивая на кабинет. – Просил не заходить. Вот уже полтора часа. Тишь, как в могиле… А вы, Екатерина, идите, идите! Загляните к нему вы, вас он не пошлет.

Он буквально подталкивал Катю к двери, и она подчинилась.

Окно в кабинете настежь. Холод, как на полюсе.

Гущин без пиджака, в одной измятой белой рубашке, небритый, сидел на подоконнике боком, как мальчишка, и курил.

Резко обернулся в сторону двери.