Три цвета любви

— Ну так в кармане лежал, нагрелся. Ясно, что старуха таким образом просто на хлеб и кьянти себе зарабатывает, окучивая доверчивых туристов. Но камешек действительно приятный. Правда?

Не то чтобы Лелю сейчас хоть сколько-то заботило мнение случайно встреченного дальнего знакомого. Но… паломничество же. На самом деле в нем нет места случайностям!

— Вы удивительная, — сказал вдруг Игорь Анатольевич. — Простите, конечно, я не должен этого говорить. Но вы и вправду удивительная. Такая хрупкая, кажется, одним неловким взглядом убить можно, и в то же время совершенно… я не знаю, как это точно сказать… непобедимая. Вы знаете, что алмаз, в переводе с персидского, кажется, означает непобедимый? Но алмаз-то, при всей его твердости, разбить нетрудно… В Древнем Риме столовое белье — ну там скатерти, хотя я даже не знаю, были ли у них скатерти, салфетки-то точно были — вот их ткали из асбеста. Он вообще-то камень, минерал, но волокнистый, и вот они из него делали ткань. Мы столовое белье стираем, а они эти свои салфетки бросали в очаг. В огонь то есть. И салфетка становилась чистой, как будто ее только что соткали! Потому что вся грязь сгорала, а асбест не горит. И мне почему-то кажется, что это вот — про вас.

Прежняя Леля растерялась бы, даже испугалась, быть может, нынешняя же Алекс, оценив комплимент, ни рассыпаться в благодарностях, ни бормотать «что вы, что вы» не стала. Помолчала немного, улыбнулась благосклонной улыбкой королевы, перед которой один из рыцарей-стражников (которые все, конечно, на одно забрало) швырнул в грязь бархатный плащ, чтобы Ее Величество могла пройти, не запачкав туфелек.

— Знаете, так странно получается. Дим перед моим отъездом сказал, что мне пора поменять имя. Не радикально, а — так, для себя. Он считает, что из «Лели» я выросла.

Игорь Анатольевич отнесся к шутливой, в общем, идее серьезно:

— И какие варианты?

— Дим предложил Алекс. И что забавно, мне понравилось.

— Алекс? — задумчиво повторил адвокат. — Да, это лучше, чем Леля. Хотя, по-моему, вы — Сандра.

Раньше она и не поняла бы, но сейчас видела ясно: это тоже был комплимент. Не потому что Сандра лучше Алекс. Просто это означало, что совершенно посторонний человек думает о ней! И не о том, насколько удачна ее сегодняшняя прическа, а — о мыслях ее, о душе, о той Леле, которая — внутри. Ничего этого она произносить вслух, разумеется, не стала. Лишь улыбнулась еще раз — от удовольствия, как мурлыкающая кошка — и спросила неожиданно:

— Вы… в отпуске? — Все-таки ее еще терзали немного сомнения: не направил ли господина адвоката Дим — последить за ней издали.

— Точно так, — подтвердил Игорь Анатольевич, уже отряхнувшийся от своего смущения. — Ненадолго, увы. Но хоть что-то. Вы после Бриндизи куда?

Она неопределенно повела плечом: не то «сама не знаю», не то «не твое дело», в общем, понимай как хочешь. Адвокат, впрочем, не обиделся и не расстроился:

— Вот и я так же путешествую — методом случайного тыка. Может, наши путешествия еще пересекутся?

Она улыбнулась — равнодушно и немного загадочно:

— Кто знает…

— М-м… — замялся адвокат. — А сейчас… Может быть, вас проводить?

— Нет-нет, это вовсе незачем! — Леля почувствовала, что «кудахчет», это как-то само получилось. Но она правда растерялась! — Я… Мне еще нужно… В общем, спасибо, что предложили. Кстати, вы на лестнице собаку не встретили, когда спускались? Здоровенный такой черный пудель.

— Черный пудель? — удивился Игорь Анатольевич. — Как в «Фаусте»?

— Да, вроде того. Сидит на ступеньке и смотрит эдак снисходительно.

— Ничего себе у вас путешествие насыщенное! — восхитился адвокат и, увидев, что Леля встает, тоже поднялся. — Что ж, если вас и вправду не нужно провожать, позвольте откланяться.

И он в самом деле откланялся! Встал пряменько и церемонно так наклонил голову. Вот, ей-богу, прямо как в пьесах Островского! Или еще кого-нибудь оттуда, из девятнадцатого века!





* * *


После Венеции, Рима и Бриндизи ее занесло почему-то в Палермо. Потом в Геную. Затем опять — непонятно как — в Рим. После этого в Падую и Ливорно. В общем, «заносило» почему-то все время в крупные города. Зачем? Все это было не то. Совсем не то.

Кажется, с неясной какой-то неловкостью думала Леля, нужно было все-таки лететь во Францию. Подумаешь, толпы отдыхающих! Наверняка же в маленькие провинциальные городки они не заглядывают. «А я-то стремлюсь побродить исключительно по южноевропейским Свияжскам и Прибрежным». Эх, балда стоеросовая! Про Балканы, выбирая направление, даже не подумала! Почему вдруг Италия? Бог весть. И ведь переиграть все можно хоть сейчас.

Переиграть вообще никогда не поздно…

Вот только… от одной мысли передумать, изменить намеченный маршрут Лелю вдруг затошнило. Как будто судьба неприятно, но властно подавала знак — не останавливайся и, главное, не сворачивай. Смешно. Откуда и куда сворачивать, если никакого внятного маршрута пока нет? И тем не менее.

«Не сердись, судьба, — криво улыбнулась Леля, сглотнув пыльную вокзальную горечь. — Все понятно. Игра уже началась. Что бы эта фраза ни означала. И менять сданные карты — нечестно. Неправильно».

Поэтому пусть будет все та же Италия.

Дим про паломничество сказал не очень всерьез, но все-таки.

Паломничество — значит, паломничество. Оно требует определенного упрямства. И, само собой, никаких культурных «must see», никаких туристических Мекк. С Ленькой они тоже всегда сворачивали во всякие немыслимые «курмыши» (это было его словечко). То есть это Ленька сворачивал — садился в случайные электрички (в Европе они были хороши даже десять-пятнадцать лет назад), сдавал внезапно самолетные билеты и брал «что-нибудь на ближайший рейс», нырял в подвернувшиеся арки — и Леля послушно следовала за ним. Ни разу не испугалась. Нет, не так. Пугалась, конечно, — мало ли что могло поджидать за внезапным «поворотом». Да и поджидало, случалось такое. Как раз где-то в Италии они однажды нарвались на не слишком дружелюбную свору молодых… как бы их поточнее назвать… волчат. Ленька, широко улыбнувшись, заговорил с ними на чудовищной смеси английского языка и русского мата. И самое смешное, что их, беззащитных туристов, тогда не только не убили, но даже не ограбили! Проводили до гостиницы, уважительно попрощались. Так что она точно знала: произойти может всякое, но это как на «американских горках», вроде и ужасно, однако слаще ничего нет, потому что знаешь — ничего действительно плохого с тобой не случится. Даже если на всех в мире «американских горках» начнут происходить аварии, твой аттракцион окажется абсолютно безопасным.

Ленька был — Хозяин. Он господствовал над окружающей действительностью, как поставленный на самом прекрасном берегу дом автоматически господствует над любым пейзажем. Он никогда не испытывал никаких сомнений в своем господстве, лишь абсолютную уверенность: все и всегда будет именно так, как он захочет… И, удивительнее всего, что бы он ни вздумал, реальность ластилась к его ногам, тыкалась в ладони — погладь! И он гладил. Если не отвлекался еще на что-нибудь. Леля и сама… ластилась и тыкалась. И слаще этого не было ничего.

Улочка была кривая и узенькая-узенькая. Леле пришлось прижаться к стене, пропуская топавшую навстречу группку японских туристов: пеструю, вытаращившуюся многочисленными фотоаппаратами, но не слишком громогласную, очень, как все японские группы, дисциплинированную. Она лишь удивилась мельком, что никогда, ни разу не видела одинокого японского туриста — всегда стайками. Улыбнулась, обходя развалившуюся на серых камнях тротуара рыжую кошку — та выискала единственный солнечный пятачок, грелась, жмурилась. Сияющая в солнечных лучах шерсть казалась искрящейся дымкой — такую рисуют в мультфильмах, изображая волшебство…

Так же разваливался Джой. Еще и лапы в стороны раскидывал — почешите пузо. И рыжие пятна так же сияли… Леля точно въяве увидела его на месте кошки — живого!

Удивительно, но воспоминание не кольнуло ржавым гвоздем, не скрутило горечью желудок — лишь отозвалось легким печальным звоном. Да и печальным ли? Словно Джой никуда не «ушел», словно он просто убежал вперед и поджидает ее за ближайшим углом. Вроде спрятался. Чтобы гавкнуть привычно: а, думала, я потерялся, а я вот он! Была у них такая игра.


Улочка, вероятно, упиралась в какую-то площадь: в прогале меж серых стен победительно светился кусочек неба. Синего-синего, чистейшего, без единого облачка — так Леля промывала окна. И видела за этими свежепромытыми до абсолютной прозрачности стеклами — счастье! Нет, не так. Сами эти хрустальные стекла были — счастьем!

Она оглянулась на кошку — та приоткрыла один глаз: «Иди-иди, много вас тут!» — и перетекла в еще более «жидкую» позу, — улыбнулась этому удивительному кошачьему умению устраиваться удобно даже в совершенно неподходящем месте. Улыбнулась и зашагала, касаясь стен. Камни тротуара были какие-то щербатые, словно временем изъеденные. Страшно подумать: может, по этим камням римские легионеры шагали! И так же, как сейчас, светилась синева в прогале узкой улочки.

— Над всей Италией безоблачное небо, над всей Италией безоблачное небо! — напевала она себе под нос.

В этой фразе было что-то неуловимо неправильное. Леля попыталась сообразить что, не получилось. Вздохнула, полезла за смартфоном. Иначе мысль так и будет крутиться в голове, мешать, как попавший в босоножку камешек.

Вездесущий интернет сообщил, что правильно «Над всей Испанией безоблачное небо». Вроде бы именно с этой сигнальной фразы начались мятеж и гражданская война, в которой победил фашистский режим Франко.

Ну и пусть!

Пронзительная синева неба все равно казалась обещанием чуда, которое ждет где-то совсем близко, может, уже за тем поворотом…

До площади оказалось дальше, чем Леле подумалось. Но за очередным перекрестком — его и перекрестком-то язык не поворачивался назвать, просто от узкой улочки отрастала, как веточка, другая — обнаружилась гостиничка. Точнее, сперва, увидев выступающую над улицей террасу, Леля решила, что это ресторанчик — или, как их тут называют, траттория. Терраса располагалась как бы на втором этаже: тяжелые грубые камни балюстрады (вот уж тут никак не подумаешь, не имитация ли, не произведение ли модного дизайнера, тут все натуральное, веками стоящее на одном месте, вросшее в землю, в соседей… в небо), полосатые зонтики — под ними, вероятно, прятались столики, снизу невидимые из-за каменного барьера. Леле сразу представилось, как она сидит за столиком, жмурится от солнца и налетающего откуда-то легкого ветерка, потягивая ледяной апельсиновый сок. А может даже, под влиянием общей атмосферы, какое-нибудь кьянти — или что они тут пьют? Не дурацкие же коктейли!

Посидеть на «исторической» террасе с холодным бокалом чего-нибудь — это было первое за последние недели желание, пронзительно острое, как в юности. Она уж и забыла, кажется, что это такое — чего-то хотеть. Нет, ей нравилась поездка, Дим молодец, что уговорил, но нравилась как-то отстраненно. Как будто не Леля ходила по всем этим дышащим древностью улочкам, а еще кто-то. И она за этим кем-то лишь наблюдала, отмечая долженствующие эмоции, а не ощущая их. И вот…

В толще стены обнаружилась лестница — такая же грубая и «натуральная», как все остальное.

Кудрявая темноглазая девушка в джинсах и мультяшной футболке (с Бэтменом, над которым почему-то круглился хипповский девиз «All we need is love» — «Любовь — это все, что нам нужно») принесла меню: несколько листочков в пластиковой папке-скоросшивателе. Вверху каждого значилось, к некоторому Лелиному удивлению, не ristorante или там trattoria (это итальянское слово ей очень нравилось своей натуральностью), а l’hotel. Гостиница. Забавно. И, пожалуй, удачно.

Девушка-официантка (может, дочь хозяев гостиницы? очень уж тут все по-семейному) говорила по-английски подчеркнуто правильно, как в учебнике, и очень медленно. Иногда переходя, однако, на пулеметную итальянскую скороговорку.

Да, можно посидеть, не поселяясь. Да, можно поселиться. Да, гостиница, да, свободные номера есть, мадам желает выбрать?

Выбрать, да. Из трех с половиной номеров. Ну или из тринадцати, один леший.

Мадам выбрала номер на третьем этаже, окнами в сторону площади, до которой она так и не дошла. Комнатка была крошечная, почти убогая, хотя и чистенькая. Но в узком просвете между двумя домами напротив сверкало обещанием близкого-близкого чуда все та же победительная небесная синева.

Почти сразу у Лели появился «свой» столик на привлекшей ее сюда террасе — в углу балюстрады. Это было так здорово — «свой» столик! Леона — девушку, с которой Леля объяснялась в первый день, звали Леона — улыбаясь, ставила перед Лелей «как всегда»: поутру крошечный кофейник, стакан апельсинового сока, тарелочку с вкуснейшими сырными лепешками, совсем маленькими, не больше циферблата мужских часов. Сверху на каждой лепешечке лежал потекший от жара ломтик помидора, увенчанный крошечным кусочком какого-нибудь мяса. Этакая микроскопическая пицца. Вечером Леона приносила душистый чай из каких-то трав. Неожиданно образовавшееся «как всегда» почему-то радовало. Как и имя девушки: Леона — это было как привет от Леньки! Темные кудри Леона забирала вверх какими-то диковинными гребешками — это напоминало драгоценный старинный венец. Джинсы и майка на ней выглядели дичайшим анахронизмом. Леле она представлялась в чем-то струящемся, прозрачно-белом, с длинными тяжелыми золотыми серьгами, в варварски пышном ожерелье из крупных рубинов и изумрудов. Каменные скамьи устилают шелковые подушки, откинувшись на которые Леона с едва заметной улыбкой, чуть прикрыв глаза, смотрит на арену, где бьются гладиаторы.

Наверняка сама Леона, доведись ей подслушать Лелины мысли, была бы немало изумлена. Она привыкла и к камням, и к древности, и айфон на балюстраде, о которую опирались еще древнеримские легионеры, не казался ей анахронизмом. И Леля для нее была — «мадам с третьего этажа, которая занимает столик в углу».

На третье утро Лелин столик оказался занятым. Там устроились две какие-то девицы в по-европейски небрежных одеждах. Нет, скорее не девицы — дамы. Лет по тридцать с небольшим. Одна рыженькая, очень бледная, другая не то сильно загорелая, не то смуглая от природы.

Вздохнув, Леля устроилась за столиком поближе к стене и невольно прислушалась: болтали дамы по-русски. Да подумаешь, уговаривала она себя, ну по-русски — и что? Уж будто такая диковина — встретить за границей соотечественников. Слава богу, не какие-то там застойные времена на дворе, когда поездка в братскую Болгарию становилась чуть не главным событием жизни. Сейчас-то десятками, если не сотнями тысяч катаются. Говорят, на основных курортах вся обслуга уже вполне сносно по-русски лопочет. И что Леле до этих дамочек?

Но все равно прислушивалась.

Рыженькая, судя по разговору, недавно рассталась с «мужчиной всей своей жизни» и теперь приходила в себя.

— Какая же ты молодец, что заставила меня поехать! — воодушевленно говорила она подруге. — Иначе я еще сто лет бы из всего этого не выползла. Правда, я и собраться-то толком не успела. — Рыженькая засмеялась. — Боялась сглазить — это чудо, что меня отпустили.

Возле ее креслица притулился небольшой аккуратный чемодан — клетчатый, на колесиках. «Понятно, только приехала, а собиралась второпях», — подумала Леля, окидывая рыженькую рассеянным взглядом. Серая юбка незнакомки, видневшаяся из-под просторной шелковой блузки, казалась скорее офисной, чем туристической. Да и сама блузка, хоть и завязанная на бедрах залихватским узлом, тоже намекала на «проклятую работу». Соответствующий юбке пиджак, вероятно, уже покоился в чемодане: несмотря на ранний час, на террасе ощутимо припекало.

— Ну ведь отпустили же! — широко улыбнулась смуглая (нет, все-таки загорелая).

— Только потому, что шеф сам надумал куда-то свалить, — тараторила рыженькая. — Он ни за что бы не отпустил. А зам его… да ты знаешь, которого Автоматом кличут, потому что фамилия Калашников, ты еще говорила, что он симпатичный, а мы, дуры, ничего не понимаем в мужиках. Посмотрел так на меня, вздохнул — и подписал!

— Еще бы! Он для тебя не только заявление на отпуск подпишет, он тебе луну с неба снимет.

— Вот еще глупости! — Но видно было, что услышанное рыженькой отнюдь не неприятно.

— Вовсе нет. Он к тебе неровно дышит, точно говорю, у меня глаз-алмаз. Вот с кем крутить надо, а не с этим своим… тьфу!

— Что, вот прямо так сразу, не успела постель остыть…

— А только так и надо. Да и вообще: лучшее средство вылечиться от предыдущего — завести следующего. Клин клином…

— А знаешь… — задумчиво проговорила рыженькая. — Уже не надо клин клином.

— В смысле?

— Ну ты же помнишь, как я терзалась, на стенки бросалась — не могу без него, хоть режьте! А когда села в самолет… с местом повезло, у окошка попалось… то увидела небо — синее-синее, чистое-чистое! И как-то мне вдруг… прояснело, что ли? Я ведь и вправду думала, что дышать без него не могу.

— А оказалось — можешь?

Рыженькая досадливо сморщилась:

— Да не то! Я думала, дышать без него не могу, а оказалось — насморк! Это просто насморк у меня был! Понимаешь?

— Кажется, понимаю… — Загорелая легонько, ласково щелкнула подругу по кончику носа.

Какие милые тетки, улыбнулась Леля. И совсем не жалко, что они мой столик заняли! Ведь это надо же: я думала, что дышать без него не могу, а оказывается, у меня насморк был! Вся женская безнадега в одной фразе. Ай, спасибо мирозданию, что таких очаровательных «учительниц» подсунуло!..