Туман над темной водой

– Я пойду спать, пожалуй. – Ольга дипломатично отошла, оставляя их одних. – Саша, ты подумай завтра насчет болот. Я уверена, что Паша там, и нам надо только придумать, как туда пробраться. Обещаешь подумать?

– Обещаю, – буркнул он, не отводя глаз от рдеющего в летних сумерках лица Ирины.

На нем и на волосах играли тени, отбрасываемые ветками деревьев, от чего выражение глаз казалось загадочным, немного пугающим. Веретьев уже и не помнил, когда он в последний раз чего-либо пугался. Глядя на него, Ирина невольно приоткрыла рот, который с неимоверной силой тянул запечатлеть на нем поцелуй, робкий, как первая земляника, которую Александр, совершенно некстати, заметил в траве.

Это не было уловкой опытной соблазнительницы, скорее невольной реакцией на его вырвавшееся признание. Эта женщина вообще не умела соблазнять, ее движения, жесты, мимика были искренними, как у человека, который вообще не думает о том, как выглядит со стороны. Откуда-то Веретьев все про нее знал, а потому был уверен, что ее вообще не волнует степень своей женской привлекательности, которую она, кажется, даже не осознавала.

На мгновение в голове мелькнула шальная мысль запечатать ее рот своим, почувствовать ее губы на вкус, ощутив их шелковистую мягкость, но он не хотел ее напугать, а может быть, не посмел, спинным мозгом чувствуя незримое присутствие Тани. С той вполне могло статься подглядывать из своей палатки, куда она спряталась, лелея боль и женскую обиду. Но он не виноват, он никогда ничего не обещал, наоборот, старался ни на сантиметр не уменьшить разделяющую их дистанцию.

– Ваня спит? – спросил Веретьев, чтобы нарушить висевшую в воздухе неловкую тишину.

– Да, слишком много впечатлений у него сегодня. Да и вообще дети же чувствуют окружающую нервозность. У меня Веня до сих пор перед глазами стоит. Уверена, что и Ванечке это передается. Уснул, как только голова коснулась подушки. Надежда Александровна осталась его караулить. Сказала, что ей в радость.

– Да, она совсем одна осталась после гибели сына. Ей не на кого излить запасы нерастраченной нежности. Внуков нет, а теперь никогда и не будет. Надежда – очень хороший человек. Ты отнесись к ней бережно, ладно?

– Хорошо, только это скорее она относится ко мне бережно, – с нежностью в голосе сказала Ирина. Эта нежность в отношении чужого человека подтверждала, что Веретьев все в ней понял правильно. – И к Ванечке тоже. Ты знаешь, наверное, это очень странно, но я впервые с момента отъезда из дома рада, что все получилось именно так. Что мне пришлось уволиться с работы, без которой я себе жизни не представляла, приехать сюда, в бабушкин дом, в котором я пятнадцать лет не была, проверить себя на выносливость, подарить Ване солнце, лето, запах свежей травы, вот эту первую землянику, которую мы завтра соберем, когда он проснется…

Она тоже заметила землянику. От этого очередного сходства мыслей и чувств Веретьева окинуло волной жара. Эта женщина так ему нравилась, что даже голова кружилась. Он снова посмотрел на ее шевелящиеся губы, которые, кажется, говорили что-то еще, он никак не мог сосредоточиться, чтобы понять, что именно.

– С твоими неприятностями я разберусь, – хрипло сказал он, стараясь отвлечься от разгоравшегося внутри его большого тела желания, которое сейчас было уж совсем некстати. – Вот только тут закончим, и все будет хорошо. Вернешься домой. И на работу свою вернешься, если захочешь.

– Так странно. Отсюда все выглядит совсем по-другому. Вся эта грязь, в которую я окунулась, кажется такой далекой. Есть только смех плещущегося в реке Ванечки, картошка из печки, ваш костер и твои глаза. Ты, кстати, знаешь, что они у тебя цвета виски?

На Веретьева снова накатила волна жара, он стиснул зубы, чтобы не застонать. Господи, ну зачем они сегодня потащились ночевать в этот лес? Неужели ребята не продержались бы вторую ночь без него? Ведь можно же было сейчас оказаться вдвоем в старом пустом доме, который ни за что бы не стал вмешиваться в то волшебное, что происходило между ними, только скрипел половицами, деликатно показывая, что все слышит.

– Здесь страшно, – сказал он, засовывая руки глубоко в карманы штанов и даже сжимая их в кулаки, так сильно ему хотелось взять в ладони ее прекрасное лицо. Нельзя, нельзя. – Впервые за много лет у меня ощущение, что я на войне. На настоящей войне, по сравнению с которой доводы, которыми тебе угрожали, кажутся картонными пугалками. В наши дни не похищают детей, понимаешь? Тебя просто взяли на испуг, а ты ответила нестандартно. Взяла и сбежала. А труп Вениамина реален. И исчезновение Паши тоже. Здесь на болотах что-то происходит, и меня пугает, что ты находишься в самом эпицентре событий. А ты, оказывается, радуешься. Дурочка.

Последнее слово он сказал так нежно, что она даже и не вздумала обидеться.

– Я так правильно сделала, что сбежала. – Ирина тряхнула головой так энергично, что пряди выбились из косичек. – Потому что иначе меня бы сейчас здесь не было. А я, оказывается, совсем не умею без этого всего жить.

Она ткнула рукой в сторону сидящих на лужайке у костра людей и стоящих палаток, но смотрела в глаза Веретьеву неотрывно, пристально. От ее взгляда внутри что-то плавилось, как попавший в грибной суп кусок сыра. Жидкая лава бушевала сейчас в теле Веретьева, клокотала, пытаясь найти выход наружу. Он снова заскрипел зубами.

– Ладно, пошли на боковую, – сказал он, ненавидя себя и сам этот момент, в котором Ирина была так близко, что только руку протяни. Но как раз протянуть руку сейчас было невозможно. – Никто не знает, что нас ждет завтра, поэтому тебе нужно хорошенько выспаться.

– А ты совсем не будешь спать? – спросила она. – Всю ночь?

– Совсем. Но это не проблема. Я спокойно переношу вынужденный недосып. Тем более что прошлой ночью я отлично выспался. Завтра доберу остальное. Иди спать и ни о чем не беспокойся. Вам с Ваней этой ночью точно ничего не угрожает.

– Я знаю, – сказала Ирина и вдруг погладила его по щеке.

Пальцы у нее были прохладные, легкие, словно крылышки бабочки. Он даже задохнулся от этого прикосновения. У костра с грохотом что-то упало. Веретьев повернулся и увидел Таню, снимавшую с рогатины над костром большое ведро, в котором на ужин кипятили чай. Ведро валялось в огне, его лизали языки пламени, отражавшиеся и в Таниных глазах. Если бы это было возможно, то под этим взглядом Веретьев имел все шансы превратиться в пепел.





* * *


Сосны шумели над головой, пахло смолой и немного земляникой, той самой земляникой, которую поутру Ирина намеревалась собирать вместе с сынишкой. При мысли об Ирине Веретьев невольно улыбнулся. Ночной летний воздух был светло-серым от так и не спустившегося сумрака. Ничего удивительного, белые ночи. В воздухе вилась тонкая струйка чуть горьковатого сигаретного дыма, это курил лежащий рядом с Веретьевым Женька.

– Думаешь, придут? – прервал он молчание. – Поэтому меня с собой на дежурство взял?

– Да ничего я не думаю. – Веретьев потянулся, разгоняя кровь по занемевшему от неподвижности телу. Глянул на командирские часы, напоминание о военном прошлом, с которым он не расставался. – Сам посуди, они в последний раз ели утром. Ту еду, что им Глебов принес. Видимо, с чердака они заметили, что я с ним разговаривал, а может, и купаться на речку ходили, а значит, могли из кустов все еще и слышать. Я дурак, конечно, что так глупо подставился.

– Ты не опер. – Женька последний раз затянулся, потушил бычок о землю, аккуратно засунул в лежащий рядом кулек. Они соблюдали правило никогда не мусорить на своих стоянках и собирали все до последней бумажки, чтобы потом увезти на свалку. – Тебя следственным действиям не учили. Но спугнул их действительно ты. Вернее, вообще появление крепкого здорового мужика в деревне, которую они считали полупустой.

– В общем, Веню они зарезали и из дома, где ночевали, быстренько убрались. В соседних деревнях людно, да и при телевизорах все, при радио, а нынче еще и при Интернете, значит, могут знать, как выглядят два беглых зэка, которых полиция ищет. Поэтому в сторону деревень они пойти не могли. И так рисковали, когда к Вене в дом пробирались. Куда они могли деваться? К дороге? Вряд ли, там патрулирование такое, что мышь не проскочит. Остается один путь – на болота. Тем более что вертолеты туда не летают.

– Да, на болотах отсидеться можно, – согласился Женька.

– Ага, только прокормиться нельзя. Им обязательно нужно совершать вылазки за едой. Вот ты бы в их ситуации куда пошел?

Макаров немного подумал, прежде чем ответить.

– В Заднее нельзя. Соблазнительно, конечно, особенно с учетом, что в одном из домов живет молодая баба с ребятенком. Запасы еды у нее есть, а охраны нет. Но у бабы в доме непонятный мужик появился, то есть ты. Да и вообще все настороже. Нет, в Заднее нельзя. Там наверняка полицейская засада могла остаться.

– И в Заполье, где Венин дом, тоже нельзя. Тогда какой остается выход?

– А выход – ночью напасть на наш лагерь, – задумчиво сказал Макаров. – Нас тут, конечно, много – здоровых мужиков. Но ночью все спят, оставив в лучшем случае часового. Да и то вряд ли. Мы ж мирные копатели, а не военизированное подразделение, зачем нам постовые? Но если постовой и есть, то подкрасться вдвоем, перерезать тихо горло – фигня вопрос. Им всего-то и надо – провизию найти. А чего ее искать, если она вон, в ящиках у походной печки лежит. И тушенка, и сгущенка, и супы консервированные. Если повезет, можно все по-тихому забрать, так, чтобы часовой, если он спит, даже и не проснулся.

– Поэтому часовых два, они не спят, и сегодня это мы с тобой, Жень, – заключил Веретьев.


– Какой план, если они все-таки появятся?

– Обезвредить и задержать. Потом полицию вызвать. Пока полиция едет, допросить, малеха с пристрастием, вдруг они знают, где Паша. Потом сдать, так сказать, по описи, чтобы люди вокруг вздохнули спокойно. И вернуться к своим делам, а первым делом – найти все-таки Пашу, черт бы его побрал.

– Саш, ты не сердись на Ольгу. Она просто места себе не находит от тревоги.

– Я и не сержусь, с чего ты взял? – Веретьев в изумлении уставился на Макарова, который, оказывается, мог предположить такую глупость.

– Мы оба с тобой понимаем, что Паши уже нет в живых, но Ольга не может даже допустить такой мысли, поэтому и придумывает всякие небылицы. Пусть. Может, хоть так он для нее подольше останется живым.

– Ты сейчас серьезно?

– Ну да.

– Жень, ты серьезно уверен, что твоего лучшего друга больше нет?

– А ты в этом, можно подумать, не уверен. Паши нет уже третьи сутки, а он не мог по доброй воле оставить ни Ольгу, ни лагерь, ни нас с тобой. Вот так просто исчезнуть и сидеть где-то на болотах, не пытаясь выйти на связь.

– Жень, ты хорошо его знаешь, что могло его заставить так сюда стремиться, именно сюда, на бирюковские болота? Он же меня практически через колено сломал, заставив спланировать эту экспедицию. Что он хотел тут найти?

Макаров ошалело смотрел на своего начальника отряда.

– Саш, ты что, правда думаешь, что он завлек нас сюда из какого-то личного корыстного интереса, а потом просто бросил? Я уж молчу о том, что этого просто не могло быть и за такие предположения морду бьют. Я только обращу твое внимание, что это просто нелогично. Если он намеренно заставил весь отряд прийти сюда, на болота, значит, мы все были ему зачем-то тут нужны. И почему тогда он исчез на третий день? Чтобы мы его искали и все здесь утопли на хрен?

– Тихо!

– Да пошел ты. Еще останавливает он меня…

– Тихо! Тсс-с-с…

Веретьев приложил палец к губам и сильно дернул Макарова за руку, призывая замолчать. Тот наконец понял, что распоряжение относилось вовсе не к прекращению неприятных речей, а к чему-то другому, послушно закрыл рот и настороженно прислушался. Где-то вдалеке прокричала болотная сова, и снова стало тихо.

– Показалось. – Веретьев выдохнул, немного расслабившись. – Вот что, друг Жека, кончаем базарить. На звук голоса они ни за что не выйдут. Давай так, я останусь здесь, у костра, притворюсь спящим, а ты спрячься за палатками, чтобы тебя вообще видно не было. Только не усни.

– Я не ребенок, – чуть напряженно сказал Макаров. – В засадах сиживать приходилось. У меня, конечно, за спиной спецназа нету, но кое-чему меня тоже обучали.

Веретьев досадливо поморщился. Не было сейчас времени на пустые обиды, совсем не было. Он просто хлопнул Женьку по плечу и жестом отправил к палаткам, а сам повернулся на бок, устраиваясь удобнее на походной подстилке. Он специально лег лицом к огню, спиной к окружающему миру, стараясь, чтобы его поза выглядела максимально беззащитной. Уснуть Веретьев не боялся, знал, что это просто невозможно.

Внешне он казался совершенно расслабленным. Лежит себе человек у костра, спит беззаботно. То ли разиня-дежурный, забивший на вахту, то ли просто перепивший с вечера мужик, не сумевший дойти до палатки. Откуда ж врагам знать, что поисковики его отряда ни капли в рот не берут, поскольку во время экспедиции действует строжайший сухой закон.

Внутри он был как сжатая донельзя пружина, готовый в любой момент вскочить на ноги, полностью готовый к битве. Все органы чувств сейчас работали на пределе: слух, обоняние и даже какое-то особое внутреннее чутье, позволяющее, к примеру, знать, что в палатке поблизости сейчас не спит Ирина, ворочается с боку на бок, вылезает из спальника, чтобы подглядеть в щелочку, мучается – подойти ей к нему или нет.

Подходить к нему сейчас было категорически нельзя. И не потому, что опасно, а потому, что рядом с этой женщиной Веретьев терял способность чутко реагировать на изменения окружающей среды. Будь она рядом, прощай та сосредоточенность, которая концентрировалась сейчас в каждой клеточке его тела. Именно поэтому Веретьев сначала и вел беседу с Макаровым, дожидаясь, чтобы Ирина наконец уснула. Знал, что подойти к нему, когда он не один, она не решится. Именно поэтому он и притворился спящим, пока Ирина не собрала всю свою смелость, чтобы выбраться все-таки из палатки наружу. Потом, все потом.

Какими-то неведомыми внутренними антеннами он воспринимал и ее дыхание, и тяжкое разочарование от того, что он так быстро уснул, и испытываемое ею волнение, связанное не с неведомой, но вполне реальной опасностью, а с ним, Александром Веретьевым, и от этого он сам волновался, как школьник, старательно заботясь о том, чтобы его дыхание не сбивалось, а оставалось ровным, как у человека, который глубоко и безмятежно спит.

Пожалуй, сейчас, в эти минуты, он давал представление, и его роль, главная роль в спектакле одного актера, предназначалась сразу и для круживших где-то поблизости уголовников, и для Ирины, и для Татьяны, которой этой ночью не давала спать нанесенная ей обида.

Отчего-то Веретьев все-таки чувствовал себя виноватым, пусть и без вины. Внутренние локаторы чувствовали всю боль и отчаяние девушки, которая что-то там про него придумала и которой он не мог ничем помочь. Нет большего унижения, чем понимать, что мужчина тебя не любит. Веретьев Таню не любил и даже не хотел, как оно обычно бывает. И понимание этого не могло не оскорблять.

Меньше всего ему бы хотелось, чтобы Танина боль и ревность вылились в чувство ненависти к Ирине. Из этого уж точно не получится ничего хорошего. Наверное, с Таней следовало поговорить, попытаться что-то объяснить, хотя какие тут, к черту, могут быть объяснения.

И все-таки пускать ситуацию на самотек было не по-мужски. Решено, завтра они свернут лагерь, он отправит кого-то из ребят домой, остальных разместит в деревне и серьезно поговорит с Таней. Пожалуй, будет лучше, если она тоже уедет, хотя отсутствие в отряде медика – это нехорошо, неправильно. Если Паша жив, то бог знает, в каком состоянии они его найдут. Если погиб, то помощь квалифицированной медсестры может оказаться нелишней Ольге. Да и Надежда Александровна – человек уже пожилой. Кто знает, что может случиться.

Пожалуй, впервые за все годы экспедиций Веретьев вдруг почувствовал всю тяжесть того груза ответственности, который он нес за каждого из своих ребят. И за каждую. И именно поэтому он обязан поговорить с Таней. Да, он сделает это завтра и скажет…

Хруст ветки под чьим-то неосторожным шагом он тоже не расслышал, а скорее почувствовал. Ритм веретьевского дыхания оставался все таким же ровным, размеренным, вот только посторонние мысли мгновенно улетучились из головы, освобождая место для самого важного. Враг, намерения которого он вычислил, которого ждал, пришел.

За деревьями, шагах в десяти от края поляны и шагах в пятидесяти от лежащего на земле Веретьева, прятались два человека. Ветер дул именно с той стороны, поэтому Александр, как зверь, чувствовал запах дешевого табака и немытого мужского тела. Люди шептались, о чем-то договариваясь между собой. Решали, как лучше действовать, чтобы ликвидировать лежащего на земле человека, не привлекая ничьего внимания.

На мгновение Веретьев представил, как действовал бы сейчас, будь он на месте нападавших. Сначала прикончил того, кто лежит на земле, затем заглянул в палатку с красным крестом (Таня обязательно настаивала, чтобы передвижной медпункт был обозначен по всем канонам), прирезал девушку, которая не успела бы даже подать голос, забрал то, что представляло интерес. Затем аккуратно заглянул бы в другие палатки, оценил количество спящих мужчин, готовых вскочить по внезапно поднятой тревоге, и еще двух женщин с маленьким ребенком, способных в случае чего эту самую тревогу поднять. Да, от женщин с ребенком он бы, пожалуй, избавился, потому что они спят более чутко. А уже потом принялся бы перетаскивать в лес ящики с продовольствием.

Тьфу ты, черт. Что за дурацкие мысли в голову лезут. Да никогда бы в жизни Александр Веретьев не оказался бы на их месте и не поднял бы руку на беззащитных людей. В той, прошлой жизни ему случалось убивать, но тогда вокруг были враги, готовые в противном случае убить его самого. Там была война, а сейчас мир, и даже в самых кошмарных снах Веретьеву никогда не снилось, что он убийца.

Ветви кустов пришли в движение, значит, противник принял решение и сейчас нападет. Интересно, заметил ли их уже Макаров? Скорее всего, да, потому что Женька действительно хороший опер. Что ж, это значит, что совсем скоро все закончится. Легкий шорох, какой оставляют быстрые шаги по траве, колыхание воздуха вокруг…

К весу прыгнувшего на него тела Веретьев был внутренне готов, принял его на себя, выставляя блок, чтобы обезопасить шею, а заодно перехватить руку с зажатым в ней ножом, перекинул это тело через себя, практически к самому костру, перекувыркнулся сверху.

Кричать Женьке было нельзя, чтобы не перебудить весь лагерь. Нельзя подставлять неопытных парней под опасность, особенно женщин нельзя. А потому надо справляться самим, вдвоем. Краем глаза он видел метнувшуюся из кустов вторую фигуру и бросившегося к ней наперерез Женьку и тут же сосредоточился на своем противнике, который отчаянно сопел, пытаясь отбить захват, вырваться, но тоже не орал. Понятно, ему пришедшее на помощь к врагу подкрепление совсем ни к чему.

Судя по всему, человек, с которым он сейчас боролся, был уверен, что справится. Наивный. При неровном ночном свете Веретьев видел его лицо – осунувшееся, небритое лицо с запавшими глазами, в которых не было ничего человеческого. Мужику было лет сорок, может, чуть больше. Значит, это тот, кто постарше, ради которого и прилетел в лагерь вертолет, чтобы осуществить побег. Алексей Шевелев, осужденный за убийство жены. Тот, второй, доставшийся на Женькину долю, значит, Игорь Беспалов, совершивший вооруженный налет на магазин. Ну ладно. Как говорится, будем знакомы.

Доносящееся снизу пыхтение Веретьеву вдруг надоело, он ловко применил еще один прием, в результате которого рука, держащая нож, оказалась прямо в костре. Пальцы непроизвольно разжались, оставляя оружие огню, и преступник отдернул руку, негромко матерясь сквозь зубы. Веретьев перевернул его лицом к земле, завернул руки и сел сверху.

– Тихо, я сказал. Не рыпайся.