Туман над темной водой

Ирина охотно подставляла его пальцам то плечо, то впадинку шеи, то изведенное стоном узкое длинное горло, то крошечные, очень нежные уши, то лодыжку, то округлые хрупкие позвонки на совершенной узкой спине. Ямочки внизу этой спины привели его в такой экстаз, что он чудом удержался, чтобы не укусить оказавшуюся в его полном распоряжении округлую попку.

Под его пальцами, жадными, ищущими, требовательными, оставались красные следы, и он вдруг испугался, что завтра Ирина окажется вся в синяках. Мысль, что он делает ей больно, казалась непереносимой, и он снова зарычал, теперь уже от огорчения, и ослабил железную хватку, но она тут же извернулась, вернула его руки на место и тут же сама кинулась на него, укусив-таки за плечо. Ну надо же, оказывается, она чувствует то же самое.

Когда первая волна безумия спала, Веретьев откинулся, тяжело дыша, на спину, притянул Ирину к себе, заглянул в глаза, а показалось, в самую душу.

– Я даже представить себе не мог, что ты такая. Выглядишь скромницей.

– Я тоже не могла себе этого представить, – согласилась Ирина, чем-то очень довольная. – Меня никогда особо не привлекала физическая сторона отношений. Мне казалось, что это просто некая условность, которую нужно соблюсти, если тебе дорог человек. Надо же, нужно было дожить до тридцати двух лет, чтобы вдруг понять, что это не так.

Она глупо хихикнула.

– Твой муж, он что, был больной? – аккуратно поинтересовался Веретьев, вообще-то обещавший сам себе, что никогда-никогда не будет спрашивать у нее про мужа.

– Почему больной? – удивилась она. – Здоровый. Только ленивый. У Димочки была всего одна страсть – игра. Все остальное он делал просто по обязанности. Потому что организму для того, чтобы жить, нужно отправлять некоторые физиологические потребности. Есть, пить, спать, ходить в туалет, заниматься сексом. Вот ты знаешь людей, которые со страстью относятся к еде? Или к работе? Или к поисковому движению? А у моего мужа все уходило в игру.

– А к чему со страстью относилась ты? – В его голосе звучал искренний интерес.

Ирина всерьез задумалась.

– Я не знаю, – наконец медленно ответила она.

– Не может быть, – усомнился Веретьев. – Такую страстную натуру не скроешь.

Ирина вдруг зарделась. Даже в полумраке сеновала ее лицо пылало.

– Я с детства была отличницей, – ответила она наконец. – Моя страсть, пожалуй, заключалась в жажде одобрения. Поэтому я хорошо училась. Поэтому была хорошим другом. Поэтому затем стала идеальной, ничего не требующей любовницей. Поэтому вышла замуж, чтобы стать как все. Я со страстью добивалась права считаться профессионалом своего дела. Затем со страстью ударилась в материнство. А страсти? Мне кажется сейчас, что раньше ее в моей жизни и не было.

– А теперь, значит, есть, – подначил он ее.

Но Ирина не стушевалась.

– Значит, есть, – сказала она, задумчиво проведя пальцем по полукруглым отметинам, оставленным на его плече ее зубами. – И ты имей в виду, Саша. Я тебя никогда никому не отдам. Даже если мне снова доведется стоять под дулом пистолета.

– А я никому не позволю себя забрать, – просто ответил он. – И тебя тоже.

Потом им все-таки пришлось вернуться в дом, чтобы убедиться, что Ванечка не проснулся и не испугался, обнаружив, что он один. Малыш, к счастью, спал, и они тоже нырнули в постель, на белоснежные, накрахмаленные еще в Иринино детство простыни, и она сразу уснула, видимо, с непривычки, устав от буйства страстей, а Веретьев никак не мог уснуть, слушая ветер за окном и пытаясь азбукой Морзе сложить стук ветвей сирени о стекло. К слову, из этой затеи никак ничего не получалось. И он бросал и начинал считать количество и протяженность стука, и снова запутывался, потому что ему очень хотелось, чтобы получилось слово ЛЮБОВЬ, а оно не складывалось, хоть убей.

Потом ему надоело, и Веретьев бросил дурацкое занятие, сосредоточившись на том, что ему удалось узнать сегодня в Соловьеве от старого участкового. Тот жил в этой местности с рождения, уезжая, только чтобы отслужить в армии да закончить школу милиции. В карьере не усердствовал, предпочитая оставаться там, где родился и вырос. Работал уже давно, а потому и знал всех и вся, легко пережив любые оптимизации, сокращения и переименования. Работать в глуши никто не рвался, и опытные участковые ценились на вес золота. Веретьева участковый встретил с легкой усмешкой, словно ждал, что тот придет.

– Ну что, пытать будешь? – спросил он. – Не в плане пыток, а в плане информации. Я ж сразу понял, что дотошный ты мужик.

– Дотошный, – кивнул Веретьев, – и обстоятельный. А пытать – не пытать, это уж ты сам суди. На вопросы ответишь?

– А что ж не ответить. – Участковый почесал лысую голову. – Обращаться ко мне помнишь как?

– Семен Ильич. – Веретьев улыбнулся, давая понять, что первую подначку оценил.

Имя-отчество участкового он, естественно, запомнил с первой же встречи, когда осматривали труп несчастного Вени, и участковый, в тот момент хмурый и неулыбчивый, мельком показал Веретьеву свою красную книжечку. Удостоверение.

– Я ж говорю, дотошный. – Пожилой мужчина улыбнулся тоже. – Что ж, давай угадаю. Зэков ты поймал, моим коллегам сдал, те уже давно водворены на место, сидят теперь поют соловьем. Так что твой визит связан не с ними. Так?

– Так, Семен Ильич. Я ж с уголовниками беглыми потолковал малость, пока ваши ехали, порасспрошал, что да как. В отказ они идут. Говорят, не убивали Глебова.

– А ты, стало быть, их словам веришь?

– Так не было им никакой нужды Глебова убивать.

Когда это было нужно для доверительной беседы, Веретьев умел подстраиваться под речь собеседника, используя не только те же речевые обороты и манеры, но и тембр, и скорость. Когда-то его этому учили, и этот «военный» навык в гражданской жизни не раз помогал ему в бизнесе. Вот и сейчас тоже Веретьев умело использовал его, копируя даже глубину дыхания старого полицейского. Кстати, по дыханию он делал вывод, что тот совершенно спокоен. Собран, сосредоточен, но не взволнован. Уже хорошо.

– Так с уголовниками логику искать – занятие бесперспективное. Для них убить – что для нас с тобой воды выпить. Как только рука поднялась сотворить с Венькой такое? Вениамин же безвредный совсем был. Никчемный, пьющий человек, но добрый. Мухи не обидит. Никому он помешать не мог. Никому грубого слова не сказал. Никого не обидел. За что ж его шилом-то.

– И как думаете? За что?

– Так это у зэков этих надо спрашивать. Может, ляпнул он им что. А может, деньги они у него отобрать хотели. Или информацию какую выпытать. Нынешняя жизнь-то такая поганая стала, что информация дороже денег ценится. А уж дороже человеческой жизни и подавно. Знал Венька что-то. Ведал. А может, и видал чего, что ему видеть совсем даже и не полагалось. Вот за это и убили.

– А как вы думаете, если не уголовники, то кто?

– Э-э-э, парень. Да кабы я такое знал, так я не тут, в сельском опорном пункте штаны бы просиживал, а генералом служил, в областном управлении. Много тут пришлых людей стало, вот что плохо. Так что на них греши, да уголовников все же со счетов не списывай.

– А местные что, все сплошь ангелы?

– Нет, конечно. Ангелы все на небе. Конечно, у нас тут своего колорита хватает. Кто пьет да в пьяном виде кулаки распускает. Кто от зависти может баню подпалить. Кто трактор угнать. И убить могут, не без этого, да больше нечаянно и по пьяни. А чтобы шило в горло воткнуть, чтоб замолчать заставить, такое нет, не наше. Да ты и сам это понимаешь.

– Понимаю. Семен Ильич, а Куликовы давно в деревню вернулись?


– Полиект с супругой? Так уж, почитай, года три. Зимой, пожалуй, даже четыре будет. На него думаешь? Так зря. Он мужик положительный, серьезный. На Севере много лет отработал. Дети выросли, вот и решил он остаток дней на родине пожить. Так в наших краях многие делают. В первый год они у меня и зимовали. Пока дом строили, пока обустраивали все. Вторая зима в аккурат на доделки ушла.

– А на Севере он кем был? Военным?

– Да нет, шахтером. Вся жизнь, почитай, под землей. Где-то в конце семидесятых у него, было дело, легочная болезнь открылась. Очень ему врачи настоятельно рекомендовали обстановку сменить. Он тогда, почитай, год у матери жил, здесь, в Заднем. На работу устроился. У нас же воздух тут волшебный, сфагновые мхи лечат. Вот он прочистил легкие да и уехал обратно. Дельный мужик, настоящий.

– А кем он тут работал? Пастухом, что ли?

– Да ну тебя, скажешь тоже, – участковый, похоже, даже обиделся. – Тут, между прочим, в семидесятые годы знаешь какой колхоз был? Передовой. Фермы стояли, одна другой краше. И поля все засеяны были. И сенокосы шли такие, что вся округа до сих пор помнит. Золотая была пора. Жаль, что все в канализацию спустили вместе со всей страной.

– Ну, так Полиект Кириллович на ферме работал или на сенокосе?

– Да тьфу на тебя. Какой из него колхозник, смешно, ей-богу. Шахтер землю пахать не сможет. Он в геолого-разведывательную экспедицию записался.

У Веретьева перехватило дыхание. Иринин дед, Петр Поливанов, работал геологом, часто уезжал в долгие экспедиции, оставляя дома жену и сына. Жена его была недовольна, и он обещал перевестись поближе к дому. А потом погиб. В экспедиции погиб.

Ира считала, что произошло это где-то далеко отсюда, и памятник поставили над пустой могилой, потому что тело не смогли найти. А бабушка не верила и на кладбище не ходила. Кажется, так Ира рассказывала.

Но ведь вполне могло так получиться, что Петр Поливанов все-таки выполнил свое обещание и действительно отправился в экспедицию на бирюковские болота, рядом с домом. И погиб именно здесь. А тело его не нашли, потому что его засосало в трясину, где оно и пролежало больше сорока лет. Пока не оказалось на поверхности, потревоженное чьими-то недобрыми руками.

– Семен Ильич, – взмолился Веретьев, чувствуя, как у него по спине стекает струйка пота. – А скажите, Петр Поливанов, дед Ирины, не в той ли экспедиции погиб, в которую Полиект Куликов записался?

Участковый изумленно посмотрел на него.

– А ты откуда знаешь? Тут уж местные не все про это помнят. Дурацкая затея была, как есть дурацкая. Разве ж это дело – на болотах геологические изыскания проводить? Гиблые места. А они туда еще и грузовики с оборудованием завозить умудрялись. Раз, другой, третий… Вот на третий-то раз грузовик в трясину и ушел. А Петр Иванович в кабине сидел. Так вдвоем с шофером и утонули. Даже следа не осталось. Я-то, понятное дело, тогда совсем еще зеленый был. Только с армии пришел. Но шуму тогда много было. Конечно, после гибели главного инженера проект свернули. Разъехались все, кого на работу нанимали. Вот и Полиект тогда на Север вернулся. Да поздно уж было, людей не воротишь.

И пожилой полицейский махнул рукой.

– Семен Ильич… – Веретьев даже дыхание затаил, так важен сейчас был ему ответ на вопрос, который он собирался задать. Пожалуй, именно от него зависела сейчас разгадка всей той истории, которая сейчас распадалась у него в руках непослушными пазлами. – Семен Ильич, миленький. А что они тогда искали?

Участковый смотрел на него как-то странно. Словно оценивал.

– Геологическая экспедиция – это всегда поиск полезных ископаемых. Какие могут быть ископаемые на болоте. Нефть? Газ? Ради чего вообще это все затевалось? Что хотела найти экспедиция Петра Поливанова? – уточнил Веретьев.

– Да знамо что. – Участковый вдруг заволновался. Что-то тревожило его в делах давно минувших дней. – Ученый какой-то рассчитал, что они должны тут быть. Дурь, я считаю, но обком партии велел эту гипотезу проверить.

– Они – это что? – чуть не закричал Веретьев.

И ничуть не удивился, услышав в ответ:

– Алмазы.





Глава 8




Поиски в Интернете ничего не дали. Сколько ни пытался Веретьев отыскать хотя бы упоминание о геолого-разведывательной экспедиции, которую проводили в бирюковских болотах летом 1976 года, ничего не выходило. Махнув рукой, он решил аккуратно посвятить в эту историю Ирину. Ее отец мог что-то знать, но, как уже успел заметить Веретьев, отношения его возлюбленной с родителями были непростыми, а потому ему нужно было серьезно обосновать свою просьбу позвонить в далекий германский городок с крайне странными вопросами.

– Мой дед? – спросила недоверчиво Ирина. – Ты хочешь сказать, что он погиб не где-то в Средней Азии, а здесь, совсем рядом с домом? Он руководил экспедицией, которая искала алмазы? Здесь? На болотах?

– Так сказал Семен Ильич, а я не вижу ни малейших оснований ему не верить. Кроме того, посуди сама, здесь явно что-то происходит. Паша пошел в деревню и пропал. Почему? Потому что он встретил кого-то знакомого. И вместе с этим знакомым отправился на болота. Почему он вообще так настаивал на том, чтобы отправить экспедицию именно сюда? Потому что хотел что-то найти. То, что с детства не давало ему покоя.

– Но в нашем детстве мы никогда не слышали ни о каких алмазах, – запротестовала Ирина. – Даже разговоров таких не возникало. Мальчишки бегали на болота искать военные трофеи, и Пашка, и друг его, Юрка Мохов. Они все время таскались то с гильзами, то с помятыми котелками. Да если бы они только представить могли, что можно искать сокровища, так у них бы с языка это не сходило.

– А взрослые?

Ирина непонимающе уставилась на Веретьева.

– Ну, в твоем детстве взрослые никогда не обсуждали тему кладов? Не говорили об алмазах? Там же старателями, как я понял, местные работали. К примеру, Полиект Кириллович то лето как раз проводил в Заднем из-за проблем с легкими и зафрахтовался в экспедицию.

– Когда я ездила к бабушке, его тут не было. Он не приезжал никогда, – сухо сообщила Ирина. – Поэтому и рассказывать про это он не мог.

– Ну, так если он работал в экспедиции, так и другие деревенские мужики могли, – объяснил свою мысль Веретьев. – Жили же здесь тогда люди. К примеру, Пашкины родители или этого, Юрки Мохова.

– Я не знаю, – жалобно сказала Ирина. – То есть жить-то, конечно, жили. Тогда даже папа мой еще здесь жил, школу оканчивал. Это он через год в институт уехал поступать и больше не вернулся.

– Вот! Значит, нужно позвонить папе, – мягко сказал Веретьев. – Ира, поверь мне, это очень важно, понять, что именно произошло здесь сорок лет назад. Потому что я просто уверен, что от этой информации зависит разгадка Пашиного исчезновения.

– Ты думаешь, он еще жив?