Все случилось на Джеллико-роуд

— Да мне плевать.

— А что с ней?

Он пожимает плечами, озирается и отходит в сторону, но я замечаю в его глазах какую-то искру. Как будто он еще не совсем сдался. Григгс берет меня за руку и тянет за собой, но я не хочу уходить.

— Сэм! — окликаю я, и он оглядывается. — Я живу на Джеллико-роуд. Очень красивая дорога, тенистая, укрытая кронами деревьев, с верхушек которых можно увидеть бесконечную даль. Там моя тетя построила мне дом. Помни об этом.

Сэм настороженно смотрит на меня, но это лучше, чем если бы он просто ушел.

— Обещай, что не забудешь, — настаиваю я.

Он кивает, и мы уходим, но я, словно Лотова жена, оборачиваюсь на полпути. Сэм разговаривает с мужчиной среднего возраста, который положил руку ему на плечо. Через несколько секунд оба садятся в такси и уезжают.

— Пойдем, — тихо зовет меня Григгс.



В хостеле нам дают отдельную комнату. Она маленькая, с двухэтажной кроватью, но мы ложимся вместе, и Григгс обнимает меня так крепко, будто вообще не собирается отпускать.

— Хочешь узнать, почему я тогда позвонил в школу? — спрашивает он в темноте.

— Ты не обязан объяснять.

— Нет, но я хочу. Мне приснилось, как кто-то — мой отец — говорит мне: «Джона, если ты продолжишь путь, обратно уже не вернешься», и, хотя психологи тысячу раз повторяли, что мне не нужно его прощение, я решил, что, наверное, как-то так оно могло бы выглядеть. Что, возможно, он защищал меня от чего-то и что это предупреждение было знаком, что он меня простил. Потом я подумал: «Если я не вернусь, то, возможно, и ты тоже», поэтому позвонил в школу, а дальше уже появились Бригадир и отец Сантанджело.

Его голос звучит так печально, что мне больно это слышать.

— Но теперь, когда мы здесь, как бы ужасно все ни выглядело, не думаю, что тогда нашей жизни что-то угрожало. Наверное, я сам себе все придумал. Не было никакого знака. Не было прощения. Ничего.

— Откуда тебе знать? Мы были младше, Джона. Может, что-то случилось бы с нами в городе. И, как сказала бы Джесса, нельзя забывать о серийном убийце. Может, отец действительно послал тебе предупреждение, потому что любил тебя.

Он мотает головой, и, несмотря на темноту, я понимаю, что он плачет.

— О чем ты думаешь? — шепчу я спустя какое-то время.

— Что ты заслуживаешь романтики, — отвечает он.

Я провожу пальцами по его лицу.

— Ну-ка, посмотрим. Парень говорит мне, что бросился бы под поезд, если бы не я, потом семь часов сидит за рулем, не проронив ни единой жалобы, лишь для того, чтобы отправиться на поиски моей матери, не имея ни малейшего понятия, с чего начать. Его, скорее всего, отправят из-за меня под трибунал, он весь день терпел мое плохое настроение и точно знает, что заказать мне на завтрак. По-моему, романтичнее уже просто некуда, Джона.

— Я в одиннадцатом классе, Тейлор. Никто не отправит меня под трибунал.

— Но выгнать из школы-то могут?

— Ну и пусть. Даже если бы я был в этом уверен, я бы все равно просидел за рулем семь часов и заказал тебе горячий шоколад и белый тост с джемом.

— И ты не видишь в этом ничего романтичного? Боже, как многого ты не знаешь.

Я приподнимаюсь на кровати и через секунду стягиваю с себя майку. Я слышу, как Григгс снимает футболку, и мы сидим, обнимаемся и целуемся, пока не становится больно губам. А потом стягиваем с себя остатки одежды, и я оказываюсь под ним и словно впечатываюсь в его тело. Все это больно, даже тяжесть его тела, и я плачу от этой боли, а он снова и снова просит прощения, и я решаю, что рано или поздно мы поймем, как правильно, но сейчас не хочу его отпускать. Этой ночью мне нужно просто стать его частью. Потому что это не просто новый опыт. Для меня это самый важный опыт на свете.





Глава 24




В последнее время я начала заново узнавать свою мать, собирая воедино фрагменты наших жизней, кусочки из книги Ханны и грустные воспоминания Сэма. Меня просто убивает, что я почти не помню, как она отвезла меня на Джеллико-роуд. Но я хочу вспомнить. Вспомнить ее взгляд в тот момент, когда она поняла, что должна оторвать от себя эту последнюю ниточку, соединявшую ее с Веббом. Посмотрела ли она мне в глаза, сказала ли, что любит меня? Или она вообще ничего не говорила, опасаясь, что слова перережут ей горло и оставят истекать кровью на обратном пути?

Сидя в фойе госпиталя святого Винсента и дожидаясь, пока администратор закончит говорить по телефону, я думаю о том, что мне всегда хотелось сказать матери и как за последние двадцать четыре часа все изменилось.

— Ты готова? — говорит Григгс, который отходил позвонить Сантанджело.

Я качаю головой.

— Давай я подойду и сам спрошу?

Я смотрю на него и пытаюсь улыбнуться.

— О чем думаешь? — спрашивает он. Про него я тоже подметила много нового. Что он все время задает этот вопрос, потому что дома каждую неделю ходит к психологу, который всегда начинает с этого.


А еще иногда он немного стесняется, как, например, сейчас, да и все утро. Я тоже невольно поддаюсь смущению. Интересно, все ли смущаются на следующее утро, или некоторые могут болтать и смеяться так, будто это совершенно естественно. Может, это в нас есть что-то неестественное.

— Я думаю, что после вчерашней ночи как-то странно проводить утро в больнице, пытаясь узнать, не попала ли моя мать сюда с передозировкой.

— А я думаю, что после вчерашней ночи готов пойти куда угодно, лишь бы с тобой, и, если это означает, что мы идем в больницу спрашивать о твоей матери, что ж, пусть так.

Но мы знаем, что оба думаем не только о происходящем в данный момент.

— Только представь, что после этой среды мы больше никогда не увидим…

— Не надо, — яростно обрывает он меня.

— Джона, между нами шестьсот километров, — напоминаю я.

— А между средой и моментом, когда мы окончим школу, есть не меньше десяти недель выходных и пять государственных праздников. Есть электронная почта, а если ты сможешь добираться до города, есть еще сообщения и звонки. А если и нет, те пять минут, что ты сможешь поговорить со мной со стационарного телефона, все же лучше, чем ничего. Есть еще любители шахмат, которые хотят пригласить тебя к нам в школу на следующие соревнования по шахматам в марте. И еще есть город на полпути между нами, построенный по проекту Уолтера Берли Гриффина[11], где мы можем встречаться для участия в демонстрации против решения нашего правительства не подписывать Киотский протокол.

— Господи, Джона! — с притворным возмущением восклицаю я. — Ты совершено несерьезно подошел к нашим отношениям.

— А потом мы будем строить планы.

— Мне главное, чтобы ты не закрутил роман с Лили, твоей соседкой.

— На самом деле ее зовут Герти. Она выше меня ростом и может уделать меня в армреслинге. Я ни за что, ни за что не стану встречаться с девушкой по имени Герти, ведь если мы поженимся и она захочет взять мою фамилию, ее будут звать Герти Григгс.

Впервые за несколько дней я смеюсь, а затем делаю глубокий вдох и встаю.

— Я готова.

Мы подходим к стойке, и я вежливо спрашиваю о Тейт Маркхэм, надеясь, что она сейчас живет под этим именем. Администратор просматривает список и качает головой.

— Вы уверены, что она здесь? — спрашивает девушка.

— Нет, но нам так сказали.

Она стучит по клавиатуре, и меня охватывает тошнотворный страх. Я молюсь о том, чтобы не пришлось начинать все сначала. Администратор качает головой, и я слышу, как Григгс откашливается.

— А нет ли рядом хосписа святого Винсента?

— Соседнее здание.

Я выдыхаю с облегчением и благодарю ее, прежде чем выйти.

— А в чем разница? — спрашиваю я у Григгса.

Он пожимает плечами.

Когда мы входим в хоспис, я проделываю то же самое. Через пару секунд я вижу, что администратор нашла имя и внимательно в него всматривается.

— Тейт Маркхэм была здесь, — объявляет она.

Я чувствую, как Григгс обнимает меня за талию. «Была». Что значит «была»? Глагол «быть», форма прошедшего времени. Значит ли это, что ее больше нет?

— Она выписалась.

От облегчения я готова повиснуть у нее на шее, перепрыгнув через стойку.

— Выписалась? Это не эвфемизм? Действительно выписалась?

Женщина смотрит на меня озадаченно.

— Она выписалась шесть недель назад.

Шесть недель назад мой мир перевернулся с ног на голову. Приехал Григгс. Мальчик на дереве начал приводить всхлипывающее существо на наши ночные встречи.

— Какого это было числа?

Она смотрит на нас, и я почти вижу, как дверца в ее душе захлопывается.

— Мы обязаны сохранять в тайне личные данные и не можем просто так вам их выдать…

— Прошу вас, — умоляю я, доставая из бумажника школьное удостоверение. — У нас с ней одна фамилия. Я могу показать вам ее фото. Это моя мать, и я ее шесть лет не видела.

Администратор смотрит на меня, затем на Григгса, и мне кажется, что она сейчас тоже растрогается, но затем она начинает снова стучать по клавиатуре.