Второй взгляд
Часть 36 из 90 Информация о книге
— Ради бога, уберите руки от моей жены! — взрывается Спенсер. Официант отскакивает как ужаленный. — Это всего лишь платье, Спенсер, — говорю я и, повернувшись к официанту, киваю. — Влиуни. У того глаза лезут на лоб от удивления, как, впрочем, и у всех остальных. Понимаю, что поступила неосмотрительно. — В чем дело? — с фальшивым недоумением спрашиваю я, будто бы официант мог ослышаться. — Что вы себе позволяете? — Поворачиваюсь к сидящим за столом и добавляю: — Простите, но мне нужно в дамскую комнату. Пересекая роскошный зал, ощущаю спиной взгляд официанта-джипси. Мне хотелось бы извиниться перед ним. Жаль, я не могу сказать ему, что хорошо понимаю: чем выше возносятся твои надежды, тем сильнее горечь разочарования. * * * Статистические исследования показывают, что Вермонт едва ли не лидирует по количеству жителей, имеющих различные физические и психические отклонения. Предполагается, что причина этого — значительный процент выходцев из Французской Канады среди населения штата. Г. Ф. Перкинс. Проект № 1. Архив Вермонтского евгенического общества. Проекты прошлого, 1926 Удивительно, но Серый Волк всегда знает, в какое время можно приходить. Обычно я встречаю его у своего крыльца, когда Спенсер в университете, а Руби уезжает в город за покупками. Если мой новый друг не появляется сам, он оставляет на крыльце подарки: тростниковую корзиночку, крохотные снегоступы, рисунок, изображающий скачущую лошадь. Когда Серый Волк рядом, я задаю себе один вопрос: «Где же он был раньше?» Понимаю, что не следует поощрять эти визиты. Он — изгой из отбросов общества, а я — плоть от плоти процветающего и обеспеченного среднего класса. Он таинствен и невозмутим. Между нами пропасть. Через нее не перебросишь мост. Именно поэтому меня так влечет к этому человеку. Если вы пройдетесь по улицам Берлингтона, то увидите представителей самых разных национальностей — ирландцев, итальянцев, индейцев, евреев. Но тех, кто вырос на Холме, с детства приучили носить шоры. Эти избранные замечают лишь себе подобных: женщин с перманентной завивкой, детей в матросках и мужчин, благоухающих одеколоном и сигарами. Я ни разу не спросила Серого Волка, почему его тянет ко мне, но догадываюсь — по той же причине, по которой я так жду его прихода. Нас обоих возбуждает чувство риска, у обоих захватывает дух от любопытства. Разве вам никогда не хотелось прижаться носом к стеклу чужого окна и вдруг увидеть, что кто-то смотрит на вас из комнаты? Что сказал бы Спенсер, узнай он об этих встречах? О том, что я нашла родственную душу в джипси, который тоже не находит места в этом мире? Сегодня Серый Волк не придет, и поэтому предстоящий день кажется мне пустым и скучным. Оставаться дома мне не хочется, и я отправляюсь на ежемесячное собрание клуба «Клифа». Это самый престижный женский клуб в Берлингтоне. Я стала его членом благодаря социальному статусу моего отца и мужа. Спенсер одобрил мое решение побывать в городе. Длинный рукав платья полностью закрывает повязку на запястье, никто ничего не заметит и ни о чем не спросит. — К тому же тебе полезно послушать музыку, — заметил он за завтраком. — Это действует успокаивающе. И вот я провожу два часа, слушая арфу, и еще полчаса отчаянно борюсь со сном, пока какой-то ботаник рассказывает о садах Италии. Потом мне приходится пить лимонад и есть сэндвичи в окружении множества женщин. Они гладят меня по животу и повторяют то, о чем мне прекрасно известно и без них: что я жду мальчика. Очень жарко, и я обмахиваюсь программкой, как веером. Когда дамы начинают обсуждать программу следующей встречи, выскальзываю из комнаты, спускаюсь по лестнице и выхожу на воздух. Серый Волк ждет меня под деревьями на набережной. Он курит, и вид у него такой, словно мы условились встретиться. Увидев меня, он не проявляет ни малейшего удивления, лишь слегка вскидывает бровь и предлагает мне сигарету. Мы идем по улице, не произнося ни слова. В этом нет необходимости. — Вы были в клубе «Клифа», — говорит он наконец. — Да. — Ну и как там? — Великолепно! Мы ели с золотых тарелок и беседовали с королями маленьких европейских государств. Как еще можно проводить время в клубе для избранных? — Не имею понятия, — смеется он. У поворота он берет меня под локоть, и я внезапно вздрагиваю. Хотя мы встречались уже много раз, Серый Волк почти не позволял себе таких «вольностей». Их можно пересчитать по пальцам одной руки. Дружба, приятельская болтовня — это одно, но есть границы, за которые я не могу перейти. Заметив мое смущение, он выпускает мой локоть и спрашивает, заглаживая неловкость: — А что означает «Клифа»? — В общем-то, ничего. Предполагалось, что клуб будет называться «Клифра». По-исландски это значит «альпинист». Потом одна буква как-то потерялась. — Альпинист — это тот, кто поднимается на вершину общества? — Нет, этим женщинам не нужно никуда подниматься. Они по праву занимают место на вершине, — пожимаю я плечами. — Да и «что значит имя?»[12], — цитирую я и тут же вспоминаю, что Серый Волк не читал Шекспира. — «Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет», — подхватывает он, словно прочитав мои мысли. — Если хотите знать мое мнение, имя может значить очень много. Иногда это все, что есть у человека. — Вы называете меня Лией. Почему? — задаю я вопрос, который давно вертится у меня на языке. Он отвечает не сразу. — Потому что вы не похожи на Сисси. — А как мое имя будет звучать на вашем языке? — На этом языке больше никто не говорит, — качает он головой. — Но вы же говорите. — Только потому, что мне больше нечего терять. — Он пристально смотрит на меня, но я не отвожу глаз. — Далеко не каждое английское слово можно точно перевести на язык абенаки, — поясняет Серый Волк и указывает на маленькие часики, приколотые к моей блузке. — По-нашему это называется папизвоквазик. Но это означает вовсе не часы. Это — любая вещь, которая тикает. Бобра, например, мы называем тмаква — тот, кто валит деревья, или абаголо — плоский хвост, аваднаквазид — таскающий прутья. В зависимости от того, какое из этих качеств сейчас для вас важнее. Мысль о том, что название вещи может меняться в зависимости от того, кто ты в данный момент, приходится мне по душе. — Аваднаквазид, — произношу я, ощущая, как слоги перекатываются на языке, а согласные прилипают к нёбу. — Серый Волк… Я бы тоже хотела имя вроде этого… — Так выберите себе имя. Я так и сделал, — пожимает он плечами. — При рождении меня назвали Джон… Эзо. Но Серый Волк подходит мне куда больше. К тому же я решил: раз весь мир видит во мне прежде всего индейца, мне нужно индейское имя. Мы сворачиваем на Колледж-стрит, оживленную и многолюдную. Наверняка прохожие, которые идут навстречу, — мать под руку с дочерью, бизнесмен с тростью из слоновой кости, двое молодых солдат — удивляются, что такая, как я, прогуливается в обществе такого, как Серый Волк. Мысль об этом действует на меня возбуждающе. — В детстве я часто стояла на крыше отцовского дома и представляла, что спрыгну, — говорю я. — На крыше отцовского дома… — повторяет он. — Да, теперь там живем мы со Спенсером. Однажды я все же спрыгнула. И сломала руку. — А почему вам так хотелось спрыгнуть? Никто и никогда не спрашивал меня об этом. Ни отец, ни врачи в больнице, где мне накладывали гипс. — Просто хотела убедиться, что я могу это сделать, — пожимаю плечами я и поворачиваюсь к нему. — Дайте мне имя. В течение нескольких долгих секунд он пристально смотрит мне в лицо. — Сококи, — говорит он наконец. — Та, что рвется прочь. Внезапно знакомый голос окликает меня по имени: — Сисси? — Голос Спенсера приближается, словно прохожие несут его на своих плечах. — Это ты? Возможно, я даже хотела, чтобы моя тайна вышла наружу; возможно, я не сомневалась, что когда-нибудь это неминуемо произойдет. Тем не менее при виде Спенсера у меня начинают трястись поджилки, а внутренности болезненно сжимаются. Я упала бы, если бы Спенсер не подхватил меня. — Дорогая, что с тобой? — Немного закружилась голова. Наверное, я немного устала после собрания в клубе «Клифа». Спенсер смотрит на Серого Волка, взгляд его полон пренебрежения. — Вождь, ты можешь идти куда шел. — Я не вождь. Ощущая, что сердце бьется где-то в горле, достаю из кошелька долларовую купюру. — Хорошо, но это все, что я могу вам заплатить, — говорю я таким тоном, словно мы с Серым Волком обсуждали какую-то сделку. — Спасибо, мэм. Он подыгрывает мне, но в глазах его плещется разочарование. Порывшись в кармане, подает мне нечто, завернутое в носовой платок, поворачивается и растворяется в толпе прохожих. — Я же просил тебя не разговаривать с попрошайками, — с укором произносит Спенсер, беря меня под локоть. — Стоит им понять, что ты для них легкая добыча, они уже не отстанут. — А как же христианское милосердие? — бормочу я. — Кстати, что за дрянь он тебе всучил? Разворачиваю платок, и голова у меня снова идет кругом. — Так, ерунда, — говорю я и прячу крохотный портрет в сумочку быстрее, чем Спенсер успевает разглядеть, — это точная копия портрета моей матери, стоящего на туалетном столике в нашей спальне. * * * Среди старых американцев имеется немало индивидуумов, которые выходят за рамки групповых тенденций, подвергают сомнению status quo, творчески осмысляют общественные и социальные проблемы и даже рассматривают возможность создания иного, лучшего Берлингтона. До тех пор пока они не заходят в своих сомнениях слишком далеко, общество их поддерживает — и они редко делают это, сознавая, какую цену им придется заплатить. Элин Андерсон. Мы — американцы: изучение причин раскола в одном американском городе, 1937