Выдохшиеся. Когда кофе, шопинг и отпуск уже не работают

Музеи и галереи остаются одними из немногих оазисов, в которых можно получить то, что становится все более редким в нашем мире, – возможность отключиться от «гиперподключенной» жизни и испытать чувство удивления. Мы идем в музеи, когда хотим приобщиться к чему-то непреходящему и невыразимому. И это чрезвычайно редкая, а потому драгоценная возможность в нашей узурпированной технологиями жизни. Генеральный директор Художественного музея Индианаполиса Максвелл Андерсон считает задачей музея вызывать у посетителей «ощущение сопричастности и удивления… неуловимого душевного подъема, чувства избавления от какой-то тяжести». Или, как выразился мой соотечественник Аристотель, – катарсис.

«Каждой эпохе приходится заново переосмысливать понятие «духовность», – пишет Сьюзан Зонтаг в своем знаменитом эссе «Эстетика молчания». А музеи предлагают свой путь к его достижению. Иногда, конечно, переосмысление означает возвращение к уже давно существовавшему прежде. Порой этому процессу мешает одержимость немедленно фотографировать происходящее, еще даже не успев его пережить, – фотографируя картины или других людей, смотрящих на картины.

Автор книги «Одиночество вместе» профессор Массачуссетского технологического института Шерри Теркл отмечает, во что обходится постоянное документальное подтверждение – то есть фотографирование жизни. «Из-за таких вынужденных перерывов, – пишет она, – становится нелегко начать серьезный разговор с самим собой и с другими, потому что эмоционально мы находимся в постоянной готовности оторваться от любого занятия». Постоянно поглощенные процессом «документирования» всего, что с нами происходит, мы никогда по-настоящему в этих событиях не участвуем. Однако Теркл весьма оптимистична, полагая, что это вызовет протест – в первую очередь у поколения, пострадавшего от этого больше всех. Она делится с читателями мыслями четырнадцатилетнего мальчика, заметившего: «Как люди не понимают, что иногда можно просто выглянуть в окно автомобиля и увидеть, как течет жизнь, – и это замечательно. Можно размышлять. Некоторые об этом просто не подозревают».

Моя младшая дочь Изабелла пришла к такому же выводу, когда по своему основному предмету в колледже, по истории искусств, получила задание провести два часа в музее перед картиной и записать свой опыт. Это одновременно «взбодрило и озадачило» ее: «Озадачило», потому что я поняла, что никогда раньше на самом деле не «смотрела» на картину; а «взбодрило» – потому что наконец увидела ее». Она решила «смотреть» на картину Уильяма Тернера «Последний рейс корабля «Отважный» в Лондонской национальной галерее. Свои впечатления во время процесса наблюдения картины на протяжении двух часов она сравнила с «ощущениями во время длительной пробежки. Как это ни странно, чтобы рассматривать картину в течение двух часов, нужно превозмогать себя, не обращая внимания на некоторое неудобство. И что интересно – закончив, я испытала что-то похожее на эйфорию бегуна. Я почувствовала, что только что испытала какое-то волшебное ощущение, как будто я установила связь между собой и произведением искусства». Это ощущение невозможно передать ни в Инстаграме, ни в Твиттере.

Заметив, что она около часа рассматривает картину «Последний рейс корабля «Отважный», охранник подошел к ней и спросил, что Изабелла делает. «Мне показалось это забавным, потому что я всего-навсего рассматривала картину. Но мы дошли до того, что человек, просто стоящий перед картиной и долго ее рассматривающий, уже вызывает подозрение».

Умение полностью сосредоточиваться на чем-либо или целиком уделять кому-то внимание становится все большей и большей редкостью в этом гиперсвязанном мире, полном соблазнов и искушений, претендующих на наше время и внимание и где царит многозадачность.

А в музеях мы соприкасаемся с тайной, чудом, изумляемся и забываем о самих себе – испытываем жизненно важные эмоции, которых нас лишает современная «электронная» культура, в которой круглосуточно поддерживается связь и где намного легче уклоняться от самоанализа и рефлексии. Все чаще мы сталкиваемся с тем, что мир вокруг нас – по крайней мере тот, что представлен нами же выбранными средствами, – как будто создан, и весьма удачно, чтобы убрать с нашего пути любые неожиданности. С помощью все более и более изощренных алгоритмов социальные сети, где мы практически живем, узнают, что нам нравится, и все время это подсовывают. Этот подход выдается за «персонализированный», но на самом деле он лишь в очень незначительной степени удовлетворяет наши истинные желания. Они знают, что нам нравится, но не знают – а мы и сами не знаем, – что в действительности нам нравится или что нам нужно. Они не знают наших возможностей, не говоря уже о том, насколько они широки.

В своей книге «Пустышка. Что интернет делает с нашими мозгами» Николас Карр отмечает, что «должно быть время для эффективного сбора информации – и время для праздного созерцания, время управлять машиной – и время сидеть сложа руки в саду». В мире осталось не так уж много садов. И вот почему музеям нужно остерегаться чрезмерного использования социальных сетей, которые могут превратить бесценный художественный опыт в новые информационные приложения. Короче говоря, это выглядит столь же комично, как низведение посещения храма до предоставления прихожанам элементарной возможности обменяться твитами: «В храме пастор только что говорил что-то про «хлебы и рыбы». У кого какие идеи, куда потом пойти поесть суши?» Или выхватить свой айпад, чтобы по-быстрому найти, что Нагорная проповедь состоялась неподалеку от Галилейского моря, которое, судя по ссылке, является самым низким пресноводным озером в мире… Однозначно, это нужно срочно твитнуть! Или, еще лучше, могу себе представить, как выглядел бы этот твит, если бы две тысячи лет назад уже были социальные сети. (Да я и сама могла бы это твитнуть.) «Только что завалился в Гефсиманию. Крутой садик. Есть желающие забить стрелку?»

Конечно, социальные сети играют немаловажную роль и в работе музеев, и в жизни. Они могут обеспечить доступ к гораздо более широкой аудитории, предоставить потенциальным посетителям информацию о текущих экспозициях, позволить пользователям продлить эстетическое восприятие после выхода из музея и дать возможность поделиться опытом с друзьями и коллегами. Социальные сети в состоянии подрывать художественный опыт, только когда мы позволяем им выйти из тени на авансцену.

Во всем мире музеи успешно используют новые технические возможности СМИ. Например, у Музея искусств Лос-Анжелеса есть свой собственный блог UnFramed, которым могут пользоваться как кураторы, так и посетители музея. Кроме того, в музее открылся единственный в своем роде цифровой читальный зал, где можно ознакомиться с важными, но уже распроданными публикациями. Музей современного искусства в Нью-Йорке (MoMA) запустил онлайн-курс для учителей под названием «Методы проведения музейных уроков в школе», на который зарегистрировалось более 17 тысяч участников. Музей искусств в Индианаполисе создал сайт ArtBabble.org – интернет-ресурс, демонстрирующий видеоматериалы на темы искусства. У Центра искусств Уокера в Миннеаполисе есть сайт, на котором телеканал Уокера транслирует музейные события в режиме реального времени. Лондонская галерея «Тейт Модерн» предлагает разнообразные услуги владельцам айфонов в виде мобильных приложений, начиная от «Путеводителя по Галерее Тейт: современные художественные термины» до «Карманной художественной галереи», которые позволяют создавать свои собственные виртуальные галереи и делиться ими в социальных сетях. А музей истории искусств Северных Нидерландов Рейксмузеум в Амстердаме запустил сайт Rijksstudio, предоставляющий любителям искусства доступ к более чем 125 тысячам работ из своей коллекции. Здесь есть возможность делиться их изображениями в социальных сетях, заказывать принты на различных материалах, от алюминия до плексигласа, или скачивать их изображения с высоким разрешением для последующего использования в любых целях – от татуировок до мебельной обивки. Музей объявил конкурс для желающих «сделать ремиксы, переработать и заново создать шедевры», предлагая награды за лучшие проекты и возможности для их реализации в музейном магазине.

Но когда музеи забывают о своем прямом предназначении и «клюют» на каждую техническую новинку, они тем самым принижают сам смысл своего существования. Слишком большое количество неверных решений может вообще лишить нас эстетического опыта.

Для меня ключевой вопрос заключается в следующем: обогащают ли технические новинки наш опыт или приуменьшают его? Разумеется, оба варианта возможны. Прекрасно пользоваться новыми информационными возможностями для привлечения новых зрителей и создавать платформу для более активного взаимодействия с искусством. Но не следует забывать, что технологии будут постоянно развиваться, а потребность преодолевать себя с помощью великого искусства никогда не исчезнет.

С точки зрения состояния внутренней сосредоточенности, любая встреча с объектом, каким бы заурядным он ни был, может стать возможностью для трансцендентности. Но если мы не уделяем полноценное внимание получению более глубокого опыта в музее или на выставке, какова вероятность, что обратим его на проплывающее мимо облако, дерево или глиняный кувшин?

Внутри этого глиняного кувшина есть каньоны, и поросшие соснами горы, и создатель каньонов и поросших соснами гор!

Все семь океанов находятся в нем и сотни миллионов звезд.

– Кабир[28]



Конечно, изобразительное искусство – это всего лишь один из «голосов» искусства. Музыка, скульптура, фотография, кино, архитектура, литература, театр, поэзия, танец – любой вид искусства может разжечь искру глубокой истины и пробудить чувство дремлющего в нас удивления. Даже такая древняя его форма, как риторика, может пробиться сквозь толщу повседневных забот и заставить нас вспомнить, кто мы такие на самом деле. Когда Сократ в последний раз обращался к своим обвинителям в одном из самых знаменитых произведений Платона «Апология»: «Но вот уже время идти отсюда, мне – чтобы умереть, вам – чтобы жить, а кто из нас идет на лучшее, это не ясно никому, кроме Бога», или когда Джон Ф. Кеннеди, стоя в нескольких шагах от Берлинской стены, заявил: «Я – берлинец!», или когда Мартин Лютер Кинг-младший, стоя на ступенях Мемориала Линкольна, объявил во всеуслышание: «У меня есть мечта» – в наших сердцах отозвалось нечто, выходящее за рамки слов и времени.

Музыка всегда занимала большое место в моей жизни. Когда мне было двадцать с небольшим, я жила в Лондоне и стала обозревателем классической музыки в самом читаемом глянцевом журнале для женщин Cosmopolitan, чтобы бесплатно получать пластинки и писать музыкальные обзоры (да-да, виниловые пластинки – я знаю, что выдаю свой возраст!). Я слушала их часами. Свою вторую книгу я фактически писала под аккомпанемент ста шести симфоний Гайдна. А затем я влюбилась в человека, для которого самым райским удовольствием было таскаться по всей Европе с одного музыкального фестиваля на другой.

Проведя бесчисленные часы в полутемных залах, нередко с закрытыми глазами и медитируя, я научилась погружаться в мир музыки, независимо от качества ее исполнения. Помню, однажды в лондонском Королевском театре Ковент-Гарден давали оперу Моцарта «Женитьба Фигаро». За пультом стоял приглашенный маэстро. Я сидела в зале с группой друзей, среди которых был один блестящий английский дирижер. Уже в самом начале представления мы поняли, что это будет мучительным испытанием – особенно для него. И если струнная группа оркестра еще старалась внимательно отнестись к непривычной манере чужого дирижера, то группа медных духовых инструментов даже не пыталась этого делать. Солисты исполняли свои партии как хотели, нередко беря на себя изрядную долю партии хора, но, к сожалению, никогда с ним не совпадая. Наконец все закончилось. Наш друг дирижер вскочил первым, громко и долго аплодируя с видимой искренностью. Пока он аплодировал, сидевший позади нас завсегдатай наклонился вперед и громко возмутился: «Какое ужасное исполнение!» А тот, продолжая хлопать с еще большим энтузиазмом, прокричал в ответ: «Какое прекрасное произведение!»

Во многом симфония и опера – это метафоры жизни. Как сказал философ Алан Уоттс: «Никто не ожидает, что со временем симфония должна качественно улучшиться или что цель ее исполнения – дойти до финала. Смысл музыки постигается в каждый момент ее исполнения и слушания. Полагаю, так же обстоит дело с большей частью жизни – если мы чересчур поглощены идеей ее усовершенствования, то можем напрочь забыть, что нужно просто жить».

Иногда в самом простеньком шлягере можно обнаружить великие философские идеи. Когда я училась в Кембриджском университете, я буквально влюбилась в слова классической песни Битлз «Let It Be» – оды смирению Пола Маккартни и Джона Леннона, которая вполне могла бы быть написаны Марком Аврелием:

Во времена тревог

Ко мне приходит моя мама, Мария,

Со словами мудрости: пусть будет так.





Многие популярные песни несут в себе печаль, а в большом искусстве есть немало мрачного, будь то пьеса Шекспира «Буря» или опера Моцарта «Волшебная флейта», но в конце концов любовь все преодолевает. В искусстве есть хаос и неприглядные моменты, но из них возникает новый порядок гармонии и красоты; есть и зло, но его затмевает добро.

Рисунки детей, ставших жертвами насилия и бедности в крупных городах, тоже полны мрачного колорита. Я помню один такой рисунок ребенка из Лос-Анджелеса. Он был не мрачнее других, но сквозь этот мрак было понятно, что нарисовавший его ребенок видел нечто большее и, увидев это, предоставил всем нам доступ к своему видению. Ничуть не меньшее впечатление ужаса производит сборник стихов и причудливые рисунки бабочек детей из концлагеря Терезиенштадт – более того, при беглом сравнении с иной реальностью они производят еще более трагическое и удручающее впечатление.

Наряду с музыкой и изобразительным искусством есть еще один вид искусства, который прокладывает путь прямиком к внутренней жизни, – это искусство рассказывать истории. Человек «запрограммирован» на изложение фактов; возможно, мы единственные живые существа, ощущающие собственную жизнь частью большой истории. Хотя физики утверждают, что время вовсе не является таким, как все его себе представляют, тем не менее мы в большой степени «продукты» времени. А время непременно создает истории. У всего есть начало и конец. Каков этот конец – и есть суть истории. А может, история – это как раз то, что происходит между началом чего-то и его окончанием.

Юнг называл универсальный язык историй архетипом. Он сравнивал архетип с «пересохшим руслом древней реки, которая определяет направление психического потока». Сознание связано с архетипом посредством рассказов. Являясь далеко не просто развлечением и не способом отвлечься от чего-либо, рассказы – универсальный способ поведать о цели самой жизни. А цель эта – самоактуализация, внедрение Третьей меры в нашу жизнь. Кристофер Букер[29] предлагает семь основных сюжетов мировой литературы: «победа над чудовищем», «из грязи – в князи», «приключение», «туда и обратно», «комедия», «трагедия» и «воскресение». И хотя сюжетов всего семь, в той или иной степени они все об одном и том же: о преображении главного героя и его путешествии, в течение которого он преодолевает различные испытания, совершает ошибки, но в итоге достигает заветной цели. Как и в нашей собственной жизни, внешняя форма рассказа должна отслеживать внутреннее состояние героя. Когда порывается связь с внутренним миром и руководство доверяется исключительно своему эго, тогда-то и теряется связь со смыслом и целью жизни и мы оказываемся в вакууме, который пытаемся заполнить в погоне за все большим количеством денег, секса, власти и славы. И, как видно из литературных произведений, будь то роман «Моби Дик» Германа Мелвилла или роман Фредерика Стендаля «Красное и черное», когда эго отделяется от личности, это всегда заканчивается разочарованием и разрушением.

Мы можем использовать силу воздействия повествования и первобытную потребность в нем для переосмысления своей собственной саги. Все мы в странствии, в путешествии – разыскиваем чудовище, чтобы его убить, освободить принцессу и вернуться домой. Но слишком часто то, к чему мы стремимся – цели, которые перед собой ставим исходя из общепринятых представлений об успехе, – заводит нас в тупик, где обнаруживается, что смысл жизни совсем не там. Понять, что есть наша собственная история, помогает осознанное внимание.





Приветствую тебя, тишина – мой старый дружище


Тишине постоянно что-то угрожает со всех сторон: то ревущие заголовки новостей, то пронзительный звук автосигнализации, то жужжание и щебетание смартфонов, то завывание сирен (особенно если жить в Нью-Йорке, как я), отупляющая музыка в лифтах и установленные в каждом свободном пространстве экраны. Мы все время на связи и в напряжении, оттого что нас постоянно пичкают информационными услугами, – и все больше и больше боимся наступления тишины, не зная, чего от нее ждать. Мы заглушаем в себе простые, но в то же время очень серьезные вопросы о смысле жизни примитивными фрагментами «телевселенной» с ее 500 каналами, на которых все равно нечего смотреть.

Раньше, когда я входила в свою квартиру или гостиничный номер, я тут же включала программу новостей. И вдруг, в один прекрасный день – это было не так давно – перестала это делать. И поняла две вещи. Во-первых, что я ничего не пропускаю – ничего такого, что могло бы пригодиться хотя бы для руководства круглосуточным информационным каналом, кроме одних и тех же надоевших тем, снова и снова пережевываемых разными людьми. А во-вторых – и это самое главное, – я впустила тишину в свой день и услышала тот тихий, слабый голос, на который у нас никогда нет времени обратить внимание. Я ничего не потеряла, зато приобрела очень многое. И научилась лучше слушать других – своих детей, коллег, друзей.


«Спроси свою душу!» – призывает немецкий поэт и романист Герман Гессе в своем эссе «О душе».

Спроси ее, вобравшую в себя будущее, олицетворяющую любовь! Не спрашивай свой рассудок, не ищи ответа в мировой истории. Твоя душа не обвинит тебя в том, что ты слишком мало интересовался политикой, слишком мало трудился, ненавидел врагов и укреплял границы. Но, может быть, она пожалуется, что слишком часто ты пугался ее запросов и спасался от них бегством, что у тебя никогда не было времени заняться ею, твоим младшим и прекрасным чадом, поиграть с ней, вслушаться в ее песнь, что ты слишком часто продавал ее за деньги и предавал ради выгоды. Так ведут себя миллионы, и куда ни глянь, везде у людей нервные, измученные лица, у них находится время только для самых что ни на есть бесполезных вещей, для биржи и для санатория, и это отвратительное состояние – всего лишь предостерегающая боль, сигнал крови. Когда ты пренебрегаешь мной, говорит тебе твоя душа, ты становишься нервным и враждебным жизни, таковым ты останешься и от этого погибнешь, если не повернешься ко мне с совершенно новой любовью и заботой».

Что же такое успех? Это возможность каждый вечер ложиться спать с миром в душе.

– Пауло Коэльо (Перевод В. Седельника)



Многие постмодернистские паломники, стремясь обрести покой и научиться слушать тишину, дать душе возможность пробудиться, отправляются в монастыри, храмы и в «собор на открытом воздухе».

Праздники традиционно предназначались для духовной и физической подзарядки, чтобы сбавить темп жизни, почерпнуть новые силы в своей врожденной, но вечно подавляемой способности удивляться – и признать всю полноту и щедрость жизни. Я помню один такой праздник, когда дочери были еще маленькими, а мы жили в маленькой деревушке на острове Родос. На той же неделе, по случайному совпадению, в основной статье журнала Time говорилось о целительной силе веры. Жители деревни, где мы остановились, немало позабавились бы, узнав о необходимости проведения научных экспериментов с контрольными группами для доказательства могущественной силы молчания, созерцания, молитвы – и Бога. Женщины со всей Греции приезжали, чтобы подняться на близлежащую гору, к небольшому монастырю Панагия Цамбика, и помолиться Пресвятой Богородице, чтобы она помогла в зачатии ребенка, исцелении или получении работы. Сельским жителям были известны многочисленные истории о чудесах, которые она творила. Естественность, с которой там все говорили о чудесах, была сама по себе удивительна – и буквально смывала всю суету и тщетность нашей повседневной жизни.

Все это было мне абсолютно близко. Кажется, мне было три года, когда я встала на колени у своей кроватки и стала молиться Деве Марии без всякой подсказки родителей. Всякий раз, когда было одиноко и страшно, я обращалась к ней с молитвой. Когда возникали неурядицы в школе, когда болела моя сестра, когда однажды отец не пришел домой ночевать, я молилась ей. В тринадцать лет, когда я начала медитировать, все равно продолжала молиться ей. Где бы я ни была – в Индии, занимаясь сравнительным религиоведением или буддийской медитацией или изучая каббалу, – я продолжала к ней возвращаться. Она была олицетворением матери, наставницы – воплощением безусловной любви. На протяжении всего своего детства я больше всего любила два летних дня: 15 июля – мой день рождения, и 15 августа – день, когда вся Греция воздает почести Деве Марии. Я постилась в день этого праздника – единственная в нашей семье. И даже если я не ходила в церковь в любое другое время года, то шла туда в день ее Успения и тихо сидела рядом со вдовами в черных платках и молодыми женщинами, пахнущими особой шерстью и дымком от свечей – склонившими головы в молитве, принимающими причастие.

Однажды на Родосе мы пошли в расположенный неподалеку увитый виноградом монастырь X века Тари, который вернул к жизни его настоятель, отец Амфилохий. Погруженный в православное богословие настоятель (в настоящее время глава Греческой архиепархии Новой Зеландии) излучал озорную радость, явно не проистекающую из его богословских званий. И монахи, и дети – все называли его «Геронда» («старец» по-гречески). Отождествление старости с мудростью и близостью к Богу, типичное для Греции, резко отличается от того, как мы сегодня нередко воспринимаем старение – как болезнь, причем ее носителей нужно изолировать и забыть о них.

А Геронда был не так уж стар – ему, вероятно, было тогда около шестидесяти. Его называли старцем скорее из любви и уважения, которые он внушал. Его глаза сияли, но энтузиазм подавлялся смирением. «Слава Господу» – так он отзывался о своих достижениях. «Если будет на то Божья воля», – говорил он о том, что предстояло совершить. Его духовность была наполнена благоговением к природе. «Есть страны столь же прекрасные, как наша родина, – сказал он мне однажды во время утренней прогулки в горах. – Но нет ни одной другой такой страны, где бы чувствовались ароматы Греции». Через каждые несколько шагов он останавливался, чтобы подобрать побег тимьяна или розмарина, веточку сосны или несколько полевых цветов – в отличие от меня, он в них прекрасно разбирался.

Общение с монахами на Родосе давало настоящую пищу для ума. Слушая, как говорит о своей вере отец Христодулос, еще один монах из монастыря Тари, я укрепилась в своей собственной вере. Он родился в Денвере, в греческой семье, затем переехал в Лос-Анджелес, чтобы попытаться использовать свой талант перевоплощений и сделать карьеру в Голливуде. Вместо этого ему пришлось работать официантом в ресторане Old Spaghetti Factory и коротать время на вечеринках среди знаменитостей, где кокаин был не менее популярен, чем греческие оливки. В конце концов, в результате череды случайностей, известных в монастырских кругах как «Божий промысел», он оказался в монастыре в Тари. Его день начинался в четыре часа утра с заутрени и божественной литургии. В местной общине он занимался с теми, кто нуждался в помощи, а в свободное время писал иконы – утонченные византийские образы, в которые он вкладывал всю свою беззаветную преданность Богу. Он подарил моим дочкам небольшую иконку, а в ответ Изабелла, которой тогда было пять лет, нарисовала его портрет, изобразив его высоким и худым, с бородой до пояса – художественное допущение – и с широкой улыбкой на лице. Она подарила ему эту картинку на пляже, сидя у него на коленях, – она в розовом бикини, а он в своем обычном сером монашеском одеянии. Он спросил ее, хорошо ли она спала ночью. «Нет, – ответила маленькая мисс Малапроп[30], – у меня были кошмарики. Огромный комарик-кошмарик в теннисных тапочках всю ночь бегал по мне взад и вперед».

Это была одна из таких недель, когда слову «праздник» возвращается его первоначальный смысл[31]. Хотя для многих из нас время праздников или каникул лишь усугубляет стресс, состояние показной занятости и желания все сделать и всего добиться – особенно при наличии смартфонов, благодаря которым мы не прерываем связи с тем самым миром, который якобы временно оставили. Всем нам знакомо чувство, с которым нередко возвращаешься из отпуска, – когда ощущаешь себя еще более опустошенным, чем до отъезда. По данным исследования тренинговой компании Fierce Inc., занимающейся развитием глобального лидерств, 58 процентов работников не испытывают абсолютно никакого снижения стресса по возвращении из отпуска, а 28 процентов ощущают еще больший стресс, чем до отъезда.

Куда бы ты ни шел – ты уже там.

– Бакару Банзай[32]



Для меня – независимо от того, гощу ли я в греческом монастыре или провожу тщательно спланированный отпуск дома (а это значит полностью отказаться от всех электронных устройств, ходить в долгие походы и на прогулки, заниматься йогой или неспешными медитациями, спать дольше обычного, без необходимости вставать по будильнику, читать хорошие книги, абсолютно не связанные с работой, в которых можно подчеркивать все, что угодно), самое главное – это возможность вновь обрести способность удивляться. Это значит отключиться от внешнего мира и отправиться, пусть ненадолго, путешествовать в свой собственный внутренний мир.

Без такого духовного обновления единственным источником для подзарядки у нас может оказаться лишь негативный опыт. И как отмечает в своей книге «Мозг и счастье. Загадки современной нейропсихологии» доктор медицинских наук Рик Хансон, нейропсихолог из Калифорнийского университета в Беркли, «сам мозг весьма успешно использует негативные переживания для формирования структур головного мозга. Однако проделывать то же самое с положительным опытом мозгу оказывается довольно затруднительно». «Чтобы добиться желаемого результата, – утверждает он, – мы должны «зафиксировать» этот положительный опыт, потратив дополнительные 10–20 секунд на его усиленное внедрение в нейросистему». Другими словами, нужно время, чтобы подивиться окружающим миром, ощутить благодарность за все хорошее в жизни и преодолеть свою естественную склонность заострять внимание на негативных явлениях. Чтобы результат «закрепился», стал частью нас самих, нужно «сбавить обороты», и пусть чудо сделает свое дело, не нужно его торопить.





Жизненные совпадения: ключ к разгадке чудес


Один из способов пробудить чудесное в нашей жизни – использовать счастливые случайности и совпадения. Если мы открыты для этого, то их использование становится не просто способом, но и кратчайший путем. Совпадения, даже самые прозаические, стимулируют любознательность, желание познать тайны Вселенной и всего, о чем мы до сих пор не знаем и о чем даже не догадываемся.

В совпадениях есть нечто, что нас чрезвычайно радует. Тысячи и тысячи примеров на выбор – и при этом не настолько много, чтобы они потеряли над нами свою странную власть. В этом-то все и дело – такое сочетание невероятности, своевременности и необыкновенной удачи обладает поистине магической силой. Для философа Артура Шопенгауэра совпадения являлись замечательным примером «предопределенной гармонии» Вселенной. Для Карла Юнга они были «актами творения во времени». Для писателя и журналиста Артура Кестлера они были «каламбурами судьбы».

Вот, к примеру, несколько примеров таких «каламбуров судьбы»: женщина по имени миссис Уиллард Лоуэлл оказывается запертой в своем доме в Беркли, штат Калифорния. Пока она пытается сообразить, что делать, появляется почтальон с письмом от недавно гостившего брата, который увез с собой запасной ключ от ее дома. Внутри конверта – тот самый ключ.

А вот еще: человек проводит опрос в торговом центре, в ходе которого ему нужно записывать телефонные номера опрашиваемых. Один из них придумывает номер и говорит его. «Извините, сэр. Но это не ваш номер», – возражает опрашивающий. «Почему это не мой?» – недоумевает тот. «Потому что номер, который вы только что придумали, на самом деле номер моего телефона».

Совсем не обязательно знать, что означают совпадения, или делать какие-то важные выводы, когда с ними столкнешься. Но они служат эпизодическими напоминаниями, чтобы мы не теряли свою любознательность, желание время от времени остановиться и ощутить сиюминутность момента, почувствовать себя открытыми для тайн жизни. Такие совпадения – что-то вроде «принудительной перезагрузки».

По моему опыту – не важно, каковы ваши духовные убеждения, не важно, верите ли, что есть нечто большее во Вселенной, чем вы сами, или нет, – мы все любим совпадения. (Может, и есть какие-то зануды, которые не любят, но таких я пока не встречала.) «Совпадения – что-то вроде кратчайшего пути к ответам на серьезные вопросы о судьбе, о Боге – это так даже для людей, которые не верят ни в то, ни в другое, – говорит продюсер популярного радиошоу «Эта американская жизнь» журналистка Сара Кениг. И добавляет: – Они создают ощущение, что где-то там кто-то или что-то следит за вашей жизнью и что в череде совпадений вырисовывается некий план».

Во время одной такой передачи о совпадениях продюсеры попросили слушателей присылать свои истории. Слушатели откликнулись, прислав 1300 рассказов. Один из них был от человека по имени Блейк Оливер. Однажды он вскользь заметил своей подруге Камилле, что ему хочется сделать новую заставку на своем телефоне, и она послала ему по электронной почте свою детскую фотографию. Но кроме нее, на фото Оливер увидел также свою собственную бабушку. Он вырос в Мичигане, а Камилла – в штате Юта. Но когда была сделана фотография, Камилла была в Ванкувере на каникулах, а бабушка Оливера оказалась там в гостях у родственников – и прогуливалась на заднем плане фотографии, которую Оливеру предстояло увидеть годы спустя. Космическая фотобомба! «С ума можно сойти, – сказал Оливер, – не просто на фотографии, но прямо-таки позади Камиллы».

Кроме этого, на передаче прозвучала еще одна история о человеке по имени Стивен Ли, который рассказал о том, как он пригласил родителей своей подруги Хелен познакомиться со своими родителями сразу после обручения. Во время этой встречи выяснилось, что отец Стивена (в то время уже покойный) ухаживал и даже сделал предложение матери Хелен много лет тому назад в Корее, еще в 1960-х годах. Это совпадение очень много значило для Стивена: «Я провел со своим отцом не так много времени, как бы мне хотелось, и вдруг он снова стал активной частью моей жизни. Трудно даже вообразить, что я смогу поговорить со своей тещей и узнать, каким был отец, когда ему было двадцать, – чего не знает даже моя мама».

Еще один пример прислал некий Пол Грачан, рассказавший историю о том, когда он решил, что пора перейти к более серьезным отношениям со своей подругой Эстер. Он думал об этом, покупая сэндвич в кулинарии. Доставая из кошелька деньги, чтобы расплатиться, он заметил, что на одной купюре кто-то написал «Эстер», и решил сохранить ее. Позже он вставил ее в рамку и подарил своей девушке. Она опешила, но в тот момент ничего не сказала. Спустя много лет, когда они уже были женаты и переезжали на новую квартиру, она вытащила ее и рассказала, почему так прореагировала тогда. Когда ей было девятнадцать лет, у нее был несчастный роман. «Я подумала тогда: как люди узнаю́т, кто тот самый человек, с которым им суждено прожить всю жизнь? – вспоминала она о том времени. – И я сказала: знаете что? Не буду я об этом беспокоиться. А просто напишу свое имя на этом долларе. И тот, кому он попадется, будет тем самым парнем, который попросит, чтобы я вышла за него… Я поняла, что мы поженимся в тот день, когда ты подарил мне ту долларовую банкноту». Она ничего тогда не сказала, потому что не хотела спугнуть его, заговорив о свадьбе так скоро.

Когда он наконец узнал, в чем было дело, он, конечно, был ошеломлен: «Я подумал: а чем это может для нас обернуться? Может, мы изобретем машину времени? Или наши дети принесут мир во всем мире? То есть что все это значит? Потому что в этом есть что-то большее, чего мы еще не понимаем».

Именно в этом-то все и дело. Мы упускаем здесь нечто очень важное! Я всегда обожала загадочные совпадения и то, как с их помощью можно хотя бы одним глазком разглядеть структуру мироздания. Один из моих любимых библейских стихов – из Евангелия от Матфея: «Ни один воробей не упадет на землю без воли Отца вашего» – великолепный вызов экзистенциальному представлению, что мы живем в изоляции и отчуждении в равнодушной Вселенной.

Как рассказывает в своей книге «Освобождение сердца» моя сестра Агапи, в детстве наша жизнь была полна совпадений. «Я воспитывалась в Греции, на оливковом масле и сыре фета – там, где синхронность всегда была в порядке вещей, – пишет она, – у меня была мама, которая жила этим, дышала этим и ежедневно это подтверждала. Сама моя жизнь, с самого начала, была воплощением синхронии «в действии».

Затем она рассказывает, как это все началось. Через пять месяцев после того, как я появилась на свет, мама снова забеременела. Брак моих родителей не был счастливым, и в конце концов они развелись. Поэтому они решили не оставлять ребенка. «Но в то утро, когда было назначено посещение врача, – вспоминает Агапи, – у моего отца были совершенно другие намерения (еще один вид трансценденции). – Из-за интимной близости в постели тем утром мама пропустила свой визит, а другой так и не назначила. В конце концов она родила этого ребенка – меня. Синхронность сработала в мою пользу!»

Да и в мою тоже – поскольку подарила мне сестру, которая стала моим ближайшим другом. С тех самых пор синхронность постоянно возникает в моей жизни. Спустя годы, когда я училась на последнем курсе в Кембридже, британский издатель, опубликовавший книгу Жермен Грир «Женщина-евнух», увидел меня по телевизору во время дебатов. Он написал мне письмо, в котором спрашивал, не заинтересует ли меня написание книги. В то время я собиралась поступать в аспирантуру в Гарвардский институт государственного управления им. Джона Ф. Кеннеди и поэтому ответила ему вежливым отказом. Он снова написал мне и поинтересовался: как насчет того, чтобы просто пообедать вместе? Я подумала: почему бы и нет? Ну и к концу обеда он предложил мне контракт и небольшой аванс (вероятно, меньший, чем счет за обед), который я приняла – что в корне изменило мои планы на будущее. А все потому, что издатель не был любителем более развлекательных телепрограмм!

Есть также много необъяснимых исторических совпадений, в том числе даты смерти Томаса Джефферсона и Джона Адамса, умерших в один и тот же день в 1826 году, который не только оказался 4 июля, но и пятидесятой годовщиной подписания Декларации независимости. Сын Джона Адамса, Джон Куинси Адамс, который был тогда президентом, написал в своем дневнике, что совпадение было «видимым и осязаемым» знаком «божественной милости». В своей траурной речи на смерть обоих Сэмюэль Смит, также принимавший участие в подписании Декларации, назвал это совпадение проявлением «всевидящего Провидения», свидетельством высокой оценки их достойно прожитой жизни. Рассматривая возможные объяснения совпадений, профессор философии Университета штата Юта Маргарет Баттин пишет: «То, что мы говорим об Адамсе и Джефферсоне в отсутствие убедительных исторических свидетельств, возможно, является отражением того, что мы хотим сказать о самих себе».

Исследования показали, что готовность позволить себе испытать чудо совпадения в действительности многое говорит о нас самих. Авторы книги «Беспредел совпадений» Мартин Плиммер и Брайана Кинг уверяют, что «люди, замечающие совпадения, чувствуют себя более уверенными и ведут себя в жизни более непринужденно. Каждое встретившееся на пути совпадение, даже самое незначительное, лишь укрепляет их оптимизм». Профессор Еврейского университета в Иерусалиме Рума Фальк полагает, что события всей жизни, произошедшие вне контекста совпадений, имеют гораздо меньше шансов запомниться, чем те, которые являются их результатами.

Плиммер и Кинг отмечают важную роль совпадений в повествовании. «Аллегория и метафора соединяют вместе две обычно не связанные между собой идеи, чтобы поразить читателя, заставив его увидеть нечто, казалось бы, ранее хорошо знакомое в ином свете, – пишут они, – строго говоря, метафоры не являются совпадениями, так как они рукотворны, но тем не менее действуют точно так же: объединяя воедино несвязанные вещи для достижения откровения». Как гласит старая китайская пословица: «Без совпадений нет истории».