Выдохшиеся. Когда кофе, шопинг и отпуск уже не работают

Карл Юнг использовал понятие синхронности для описания событий, имеющих «каузальную» связь – результат «совпадения во времени, некоей «одновременности». Юнг заинтересовался синхронией, услышав рассказы своих пациентов, которые он не мог объяснить как «случайное совпадение нескольких внешних событий», так как «между ними существовала столь многозначительная связь, что для выражения степени неправдоподобности их «случайного» возникновения потребовалась бы поистине астрономическая величина».

Для Юнга синхронность состояла не только в случайном событии, но и во взаимосвязи этого случайного события и психологического состояния человека в тот момент. «Синхронность, – писал он, – следовательно, означает одновременное возникновение определенного психического состояния и одного или нескольких внешних событий, кажущихся значимыми параллелями кратковременного субъективного состояния, и в некоторых случаях наоборот». Он пришел к выводу, что «мы должны рассматривать их как «акт творения», так как непрерывное возникновение испокон веков существующей модели время от времени повторяется и не выводится ни из одного ранее существовавшего известного явления».

Особый интерес представляет понятие одновременности. Заставляя нас переосмыслить линейный характер времени, на самом деле оно подталкивает нас к определению времени, принятому у физиков, которые рассматривают прошлое, настоящее и будущее как происходящие одновременно. То есть совпадения можно рассматривать как такие случаи, когда невидимые нити, связывающие и объединяющие этот «пейзаж времени», на мгновение становятся заметными.

Одна из таких нитей выбилась из общей «ткани», как раз когда я работала над разделом своей книги, посвященным совпадениям. По пути в аэропорт, возвращаясь в Нью-Йорк после Рождества, я еще раз напоследок вычитывала эту часть, прежде чем отослать книгу в типографию. Позже, во время таможенного досмотра, сотрудник Управления таможенной безопасности Джей Джадсон рассказал мне, что его жена гречанка, и мы мило поболтали о том, как хорошо она печет знаменитый греческий пирог со шпинатом, спанакоту. И вдруг он совершенно неожиданно спросил меня: «У вас есть минутка, чтобы выслушать одну историю?» – и рассказал о настоящих сказочных совпадениях!

«Двоюродный брат моей жены Марк работает в греческой закусочной напротив храма Святой Софии, – начал он, – он родился на острове Закинф в Ионическом море. Когда случилось страшное землетрясение в 1953 году, ему было шесть месяцев. Во время землетрясения он был разлучен со своими родственниками, и его определили в приемную семью, а затем отправили в Соединенные Штаты, где он жил у супружеской пары, которая затем усыновила его. Более 50 лет спустя, работая официантом в закусочной, Марк накрывал на стол вместе с парнем, недавно устроившимся туда на полставки. Тот оказался его двоюродным братом, который немедленно связал Марка с братом на Закинфе. «Послушай, у тебя тут полно толстых греческих родственников, которые просто мечтают с тобой встретиться!» – сказал Марку брат. Каждый раз, когда я рассказываю эту историю, у меня мурашки бегут по коже».

И он засучил рукав, чтобы показать мне мурашки на руке. Передо мной стоял крупный мужчина, настоящий здоровяк, явно до глубины души растроганный совпадением, которое произошло даже не с ним, а с двоюродным братом его жены. Причем как раз в тот самый момент, когда я заканчивала редактировать главу своей книги, посвященную совпадениям (тут должна зазвучать музыкальная тема из знаменитого сериала «Сумеречная зона»!).

Возможно, именно поэтому в книге «Беспредел совпадений», отвечая на вопрос о религиозных или духовных моментах в своей жизни, большинство респондентов приводили примеры совпадений. Но если совпадения есть знак того, что во Вселенной есть смысл и цель, это сказывается и на том, как мы проживаем свою жизнь. Потому что если смысл есть там, то он есть и в повседневной жизни, и в том, какой выбор мы делаем. Таким образом, наш выбор может позволить вести более полную и насыщенную жизнь, в соответствии с тем, что нам важно: жизнь, которую определяют не зарплата и не резюме. Жизнь, которая включает в себя то, какие мы есть на самом деле, и то, какими можем стать.

Конечно, эксперты по статистике могут без труда объяснить совпадения как не более чем «взаимодействие математики и психологии человека», по выражению научного сотрудника Йэльского университета Прадипа Муталика. «Пусть ваша жизнь на следующей неделе будет полна совпадений, – говорит он, – и не стоит приписывать им космическое значение». На что я отвечаю: можете приписывать им любое значение! И использовать его в качестве отправной точки, чтобы начать жить согласно принципу Третьей меры.

В чем же минус такой позиции, если только вы не относитесь к этому догматически (сказавши «А», теперь нужно говорить и «Б»)? А вот плюс совершенно очевиден: сохранение присущего детям чувства благоговения, страха и любопытства есть неотъемлемая часть увлекательности и загадочности самой жизни. Совпадения связывают нас во времени, друг с другом, с самими собой и с невидимым порядком во Вселенной. Мы не можем выбирать, где или когда они удостоят нас своим присутствием, но можем решить поддаться их влиянию.





Помни о смерти


В мифологии о смерти всегда говорится в контексте трансформации и обновления.

Какой бы успешной и наполненной ни была жизнь, в которой мы добились благополучия, стали мудрее, приобрели способность удивляться и быть великодушными, в какой-то момент она подойдет к концу. И независимо от того, что происходит после смерти: остается ли душа бессмертной, попадем ли мы в рай или в ад, предстоит ли перевоплощение или наша энергия вновь станет частью Вселенной или просто перестанет существовать вообще, – физическое существование и известная нам жизнь завершатся. Является ли смерть окончательным событием или просто переходом к какому-то иному состоянию – она, безусловно, «конечный пункт». Возможно, это не конец истории, но определенно «конец главы». И как гласит заголовок на сатирическом сайте The Onion: «Уровень смертности в мире стабильно держится на отметке 100 процентов».

В современном, сильно поляризованном мире, когда СМИ тратится столько чернил (или пикселей) на подчеркивание нашей разобщенности и опустошенности, смерть – это то, что всех нас безусловно объединяет. Это поистине «универсальный уравнитель». И все же мы так мало говорим о ней! В бездушном зале ожидания аэропорта, проведя с совершенно незнакомым человеком каких-нибудь десять минут из-за задержки рейса, мы легко можем войти с ним в контакт и завязать очень тесные отношения на основе общей привязанности к телесериалу «Безумцы», однако нам редко приходит в голову сблизиться по поводу обсуждения огромной проблемы – всеобщей смертности.

Само собой разумеется, на Западе мы по большей части пытаемся замять эту проблему и не обсуждать ее. И чем ближе подступает смерть, тем глубже мы «хороним» мысли о ней, отчаянно возводя преграды в виде различных приборов, трубок, сигнализаций и поручней между собой и человеком, готовым пересечь границу жизни и смерти и оказаться по ту сторону. Медицинское оборудование оказывает на человека, то есть пациента, своеобразное действие, в результате которого начинает казаться, что тот постепенно теряет свои человеческие качества и его судьба становится для нас – тех, кому повезло и кто еще жив, – менее важной. Таким образом мы получаем возможность не думать об этом, бесконечно откладывая на потом решение этой проблемы, как нечто из списка дел, до чего у нас никогда не доходят руки – как, например, перейти на другой тарифный план интернета или провести ревизию гардероба. Умом мы понимаем, что когда-нибудь соберемся – или будем вынуждены – сделать это. Но полагаем, что можно подождать, пока это не стало действительно острой необходимостью. Думать о смерти – это то же самое, что присматриваться к новому водонагревателю, пока старый еще работает. Зачем это делать сейчас? Что это изменит? Какая от этого выгода?

На самом деле – довольно не маленькая. В действительности на свете нет ничего более поучительного для жизни, чем смерть. Если мы хотим иначе сформулировать, что значит преуспевать, нужно, чтобы мысль о неизбежности смерти стала неотъемлемой частью повседневной жизни. Невозможно понять, что значит «живой», не понимая, что такое «мертвый». Смерть есть непременное условие жизни. Не успев родиться, мы тут же начинаем умирать. Отведенное нам время столь бесценно именно потому, что оно ограничено. Можно жить, лихорадочно стараясь запастись деньгами и властью из безотчетного желания подстраховаться на случай неминуемого. Однако ни деньги, ни власть не более долговечны, чем мы сами. Да, разумеется, можно оставить детям наследство, но можно также поделиться опытом полноценно прожитой жизни, приобретенной мудростью и способностью удивляться. Чтобы по-новому определить понятие успеха, нужно пересмотреть наши взаимоотношения со смертью.

Хорошо помню, как тщательно я готовилась к своим родам: ходила на курсы для беременных Ламаза, занималась дыхательными упражнениями, без конца что-то читала на эту тему. Как странно, подумала я однажды, часами учиться, как привнести новую жизнь в этот мир, и при этом тратить едва ли больше минуты на то, чтобы научиться, как его покинуть. Почему в нашей культуре нет места подготовке к уходу из жизни с благодарностью и достоинством?

Мы с явной одержимостью используем социальные сети, чтобы увековечить все события своей жизни, как будто запечатлевая все происходящее на фотографии, чтобы сделать жизнь менее эфемерной. В действительности же, хотя следы виртуальной личности, может быть, и задержатся в прошлом чуть дольше нашей физической оболочки, они столь же недолговечны.

Помню один разговор во время ужина в Нью-Йорке, когда во время отпуска было модно посещать египетские храмы на Ниле. Я сидела рядом с человеком, только что вернувшимся из одной такой поездки. «Рамзес, – с недоумением заявил он мне, – провел всю жизнь, готовясь к смерти». Окинув взором сидящих за столом, я подумала, что такой выбор был, безусловно, гораздо разумнее нашего: мы-то живем, отчаянно делая вид, что смерть никогда не наступит. «Наверное, они о чем-то догадывались, – заметила я, – мне кажется, жить, как будто смерти нет, значит упускать нечто важное». «Смерть нагоняет на меня тоску, – бросил он с презрением, вызвав одобрительный отклик окружающих, – в Центральной Европе для этого есть кофейни, где подают специальный «кофе с характером» и ведут задушевные разговоры о жизни после смерти. Есть что-то очень унизительное в таких откровениях. Лично я ничего больше не хочу узнать о себе». Все с облегчением рассмеялись, а наша идеальная хозяйка, как по команде, переменила тему разговора.

Однако перестать говорить на тему смерти становится все труднее, и все труднее верить в роскошное одеяние голого короля, поскольку представление об успешной жизни обходится нам все дороже, а ее стоимость становится все более ощутимой.

В 1980-х годах я написала биографию Пабло Пикассо. По мере своего старения и приближения конца Пикассо все чаще избегал темы смерти. Изучая его биографию, я потратила немало времени, пытаясь понять это его стремление вытеснить смерть из круга своих интересов. Труднее всего ему приходилось, как это бывает со всеми нами, когда уходили из жизни его близкие. В 1963 году умерли два главных человека, бывшие рядом с Пикассо на протяжении всей его долгой жизни: в августе художник Жорж Брак, а в октябре писатель Жан Кокто. Он отгородился от всего и продолжал работать. Если не работа, что же тогда может победить смерть? Его дети не только не вызывали в нем никакого ощущения продолжения жизни, а скорее становились лишь мрачным напоминанием, что его собственная жизнь подходит к концу. В тот год, на Рождество, он сказал своему сыну Клоду, что этот визит будет для него последним и что он больше не разрешает навещать его. «Я стар, а ты молод. Лучше бы ты умер!» В своем творчестве он пролил свет своего гения на все темное и дурное в человеке. Однако в своей собственной жизни его самого одолевали те же темные силы.

Неудивительно, что на протяжении всей истории человечества тема смерти занимала центральное место во всех религиях и философиях. «Единственная цель тех, кто действительно предан философии, – говорит Сократ в «Федоне», одном из диалогов Платона, – готовиться к умиранию и смерти». Поскольку тело «наполняет нас потребностями, желаниями, страхами, всевозможными иллюзиями и всякой чепухой», мы можем достичь подлинной мудрости, лишь когда смерть высвобождает нашу душу из тела. Вот почему, по словам Сократа, философия – не что иное, как «подготовка к смерти».

Фраза «memento mori» – «помни о смерти», сокращенно «MM», высеченная на статуях и вырезанная на деревьях, пришла к нам из Древнего Рима. Легенда гласит, что впервые эта фраза прозвучала во время победного шествия в Древнем Риме, когда победоносный военачальник заставил раба воскликнуть: «Не забывай, что ты смертен!» Другой римлянин, Микеланджело, как-то сказал: «Во мне нет ни одной мысли, которая не была бы отмечена резцом смерти».

В иудаизме траур делится на четыре этапа: три дня глубокой скорби, семь дней «шивы», когда гости приходят, чтобы побыть со скорбящим, тридцать дней «шлошим», когда скорбящие постепенно возвращаются к обычной жизни. И затем еще год «шнейм асар ходеш», в течение которого продолжают соблюдать определенные ритуалы в память об усопшем. А христианство, разумеется, основано на истории об Иисусе, переживающем самый важный обряд в жизни человека – смерть, и преодолевающем ее в результате своего воскрешения.

В буддизме не существует отдельного от остального существования состояния, поэтому смерть есть просто «возрождение», переход в иное проявление жизни и энергии во Вселенной. На Западе, избегая разговоров о смерти и сделав эту тему фактически запретной, мы отгородились от того, чему нас может научить смерть. Как пишет в своей книге «Умирать достойно: перспективы личностного роста в конце жизни» доктор Айра Байок: «Наше общество выше всего ценит молодость, бодрость и умение владеть собой, всячески превознося эти качества, и считает абсолютно недостойным их отсутствие. Внешние признаки болезни или преклонного возраста считаются буквально унижающими человеческое достоинство, а физическое дряхление, вместо того чтобы восприниматься как неизбежный для человека процесс, вызывает смущение».

Поскольку мы весьма успешно удалили все упоминания о смерти и конце жизни из нашего дома и повседневности, непосредственный доступ к этим урокам остался лишь у тех, кто обеспечивает уход за больными в конце жизни. И когда читаешь их рассказы, поневоле поражаешься, насколько единодушно они отмечают, что благодаря столь тесному соприкосновению со смертью они многое узнали о жизни.

Джоан Галифакс – дзен-буддистская монахиня, антрополог и работник хосписа. В своей книге «Находясь рядом с умирающими: учиться состраданию и бесстрашию перед лицом смерти» она пишет, что есть такое очень «американское» понятие, как «хорошая смерть». Нередко оно означает безысходное состояние приближения к смерти человека, помещенного в медицинское учреждение и находящегося в «полностью стерильных условиях, опутанного трубками приборов жизнеобеспечения, под действием обезболивающих средств». Это состояние лишает нас возможности получить важнейшие уроки жизни. Она обнаружила, что, находясь в непосредственной близости к смерти и ухаживая за умирающими, люди «ощущают потребность соблюдать спокойствие, прощать, слушать и быть открытыми перед лицом неизведанного».

Это не значит, что все время находиться рядом со смертью очень легко. «Мне часто бывало страшно работать, так близко соприкасаясь со смертью, – признается она, – я боялась заразиться от умирающего его болезнью. Но когда поняла, что я так же смертна, как и все умирающие, этот страх у меня исчез. Осознание этой взаимосвязанности – первый шаг к состраданию».

Один из важных уроков, который она извлекла, – что заботиться о других значит одновременно заботиться и о себе. На ее глазах многие ее коллеги уходили из профессии из-за переутомления и эмоционального выгорания. «Приносить пользу другим людям, сохранять гармонию в своей собственной личной жизни – это не прихоть, а абсолютная необходимость, особенно когда речь идет о возможности быть полезной другим, – подчеркивает она, – мы все едины и неотделимы друг от друга, и когда мы страдаем, другие тоже страдают. Собственное благополучие зависит от благополучия других. Поэтому нужно находить время, чтобы установить связь со своим сердцем, ибо как гласит буддийская пословица: «Если ты заботишься о своем уме, ты заботишься о мире».

Для Галифакс это означает необходимость заниматься медитацией и поддержкой своего духовного здоровья. Она называет это «неотъемлемой частью реализации эволюционной задачи трансцендентности, которая возможна перед смертью». И если ранее она относилась к смерти как к «врагу», теперь она научилась видеть в ней «учителя» и «наставника».

Вот что пишет в своей книге «Смерть: завершающий этап роста» Элизабет Кюблер-Росс о том, как работа в непосредственной близости со смертью обогатила ее жизнь. «Работа с умирающими пациентами отнюдь не мрачное и угнетающее занятие, – уверяет она, – напротив, она может принести необыкновенное удовлетворение, и я чувствую, что в последние годы моя жизнь была гораздо более полноценной, чем у некоторых других людей – вся их жизнь». Она называет смерть «в высшей степени творческой силой… Смотреть в лицо смерти значит бесстрашно решать главный вопрос о смысле жизни. Если мы действительно хотим жить, то должны иметь мужество признать, что жизнь в конечном счете очень коротка и важно все, что мы делаем».

Больше всего Кюблер-Росс известна своим знаменитым определением пяти стадий горя: отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие. Вот что она пишет о последней стадии: «Это не самый благоприятный этап, но и не самый грустный… это не уступка, а скорее победа».

Даже если мы упорно отказываемся позволять смерти влиять на свою жизнь, она – жизнь – определенно скажется на нашей смерти. Автор книги «Уроки живым: истории о прощении, благодарности и отваге в конце жизни» Стэн Голдберг пишет, что «мысли и чувства, испытываемые людьми на протяжении всей жизни, нередко определяют, какой будет их смерть». Другими словами, если у вас была хорошая жизнь, скорее всего, вас ждет «хорошая» смерть. «Я пришел к выводу, что «качество» моей смерти определит багаж, который я смогу до нее дотащить, – пишет он, – я понял, как важно делать простые вещи: говорить своим родным и друзьям, что я их люблю. Говорить спасибо даже за самые незначительные оказанные мне знаки внимания, быть снисходительным к неловким словам и поступкам других людей и просить прощения, когда у меня что-то не получается».

Мы часто читаем трогательные истории самих умирающих – стоя́щих, можно сказать, на пороге смерти, в отличие от многих из нас, всего-навсего находящихся на более ранних стадиях умирания. Эти истории о важных уроках, которые они получают и которые оказываются настолько очевидными в конце жизни. В марте 2010 года звезде телесериала «Спартак: кровь и песок» Энди Уитфилду был поставлен диагноз – рак лимфатической системы. В поисках эффективного варианта лечения он побывал в Индии, Новой Зеландии и Австралии. В ожидании результатов обследования он и его жена сделали одинаковые татуировки – «Быть здесь и сейчас». «В глубине души я убежден, что всему этому было суждено случиться, – говорит он, – и я должен быть именно здесь и именно сейчас. Я готов к этому путешествию и предстоящим открытиям, готов ко всем этим приключениям. «Быть здесь и сейчас» – значит находиться в настоящем и не страшиться неизвестности».

Он умер в сентябре 2011 года. Но урок, который он преподал, живет. Осознавать себя в полной мере столь же важно для полноценной жизни, как и для «хорошей» смерти.

Британский историк Тони Джадт умер в 2010 году от бокового амиотрофического склероза, или болезни Лу Герига. В незаурядном интервью, которое он дал ведущей ток-шоу Fresh Air на радиостанции National Public Radio Терри Гросс, Джадт рассказал, что при таком тяжелом заболевании, когда ты постоянно окружен врачами и зависишь от специального медицинского оборудования, опасность не в том, что начинаешь огрызаться и злиться. А в том, что отдалишься от тех, кого любишь. «Они просто вдруг перестанут ощущать, что ты рядом. И ты больше не будешь постоянно присутствовать в их жизни». Поэтому он считал своим долгом по отношению к родным и друзьям перестать демонстрировать позитивный настрой, постоянно излучая оптимизм, подобно Поллианне[33], – это было бы просто нечестно по отношению к ним. «Надо стараться, по мере сил, оставаться частью их жизни – чтобы впоследствии они не испытывали чувства вины или угрызений совести за то, что меня исключили из их жизни, и чтобы они не чувствовали себя осиротевшими, а сохранили яркие воспоминания о нашей полноценной и неразбитой семье».


Отвечая на вопрос о своих духовных убеждениях, он сказал: «Я не верю в жизнь после смерти. Не верю в существование одного или нескольких богов. Я уважаю людей, которые в это верят, но сам не разделяю их взглядов. Поэтому для меня не существует ни бога, ни «организованной» религии, а лишь растущее ощущение, что есть нечто большее, чем мир, в котором мы живем, в том числе и тот, где оказываемся после смерти, и что у нас есть некие обязательства перед этим миром».

Это ощущение, что есть нечто большее, чем мир, в котором живем, резко изменяет наши приоритеты и представления о том, что на самом деле важно в жизни.

А в западной культуре, где молодость, известность и слава возводятся в фетиш и никогда не было принято говорить о смерти, все большее распространение приобретает движение за то, чтобы начать обсуждать ее в повседневной жизни. В The Huffington Post вопросы, связанные со смертью, постоянно освещает наш репортер Джавид Калим, специализирующийся на вопросах религии. Он написал о движении «Смерть за ужином», участники которого, как это явствует из самого его названия, собираются за ужином, чтобы обсудить смерть и умирание. Да и когда же еще обсуждать тему смерти, как не во время этого основного вида деятельности, обеспечивающей наше физическое существование? Эта идея охватила более 250 городов во всем мире. «Люди говорят о смерти в кабинете у врача, с неловкостью обсуждают ее на семейных торжествах, в адвокатских конторах, во всех этих ужасных местах, совершенно не предназначенных для беседы, которая требует большого человеческого такта, а иногда чувства юмора и благоговения», – говорит художник из Сиэтла Майкл Хебб. И добавляет, что «ведь так сложилось исторически, что многие идеи рождались именно за едой».

Движение «Смерть за ужином» практически «наступает на пятки» движению «Кафе смерти», зародившемуся в Швейцарии в 2004 году. Подобно «Смерти за ужином», «Кафе смерти» предполагает организацию неформальных встреч для обсуждения идей о смерти. «Мы все чаще приходим к пониманию, что перепоручение решения проблем, связанных со смертью, профессиональным медработникам и сотрудникам бюро ритуальных услуг никоим образом не облегчает наше положение», – отмечает хозяин лондонского «Кафе смерти» Джон Андервуд. Лауреат Пулитцеровской премии, журналистка Эллен Гудмен в качестве своей «второй карьеры» основала The Conversation Project для помощи людям в обсуждении связанных со смертью проблем. Она пишет: «Люди не имеют возможности уходить из жизни так, как им бы хотелось. Семьдесят процентов людей говорят, что они хотят умереть дома, но в действительности семьдесят процентов умирают в больницах и других медицинских заведениях». Гудмен прошла путь от «освещения социальных изменений до их фактической реализации» под влиянием собственного опыта, болезненно переживая, что она не догадывалась о желаниях своей матери, когда та болела и умирала. «Самое большое достоинство этого проекта, – сказала она мне, – это то, что мы просим людей говорить о своих желаниях в конце жизни за кухонным столом, а не в отделениях реанимации и интенсивной терапии. Мы просим их говорить о том, что для них важно, а не о том, что с ними случилось. Эти беседы оказываются одними из самых сокровенных и полных любви и заботы разговоров, которые когда-либо велись между членами семей».

Разговаривая с людьми об их опыте решения связанных со смертью проблем, Гудмен пришла к выводу, что «разница между «хорошей» смертью и «трудной» смертью заключается в том, имел ли умирающий возможность поделиться с кем-то своими предсмертными желаниями». Чаще всего этого не происходит, потому что нередко «престарелые родители и взрослые дети вступают в «заговор молчания». Родители не хотят беспокоить своих детей. Дети испытывают неловкость, поднимая столь деликатную и чреватую непредсказуемыми последствиями тему. Некоторые опасаются, что их родители подумают, что они с нетерпением ожидают их смерти. Мы часто утешаем себя тем, что врачи «держат все под контролем» и примут правильное решение. Мы все думаем, что говорить о смерти еще слишком рано. До тех пор, пока не становится слишком поздно».

В большинстве крупных городов есть также группы под названием «певцы у смертного одра», в которых специальные «хоры у последнего порога» бесплатно выступают перед пациентами в хосписах, больницах и дома. В этих хорах участвуют в основном женщины, которые подходят к постели больного и просто поют, приглашая всех желающих подпевать. Есть даже такая наука, музыкальная танатология, которая изучает влияние музыки на дыхание, частоту сердечных сокращений и уровень стресса. Исследования показали, что слух у человека сохраняется до самого конца. «Слова хороши для многих вещей, но, видимо, их недостаточно, когда приближается смерть», – говорит Эллен Синаковски, создавшая в Вашингтоне специальный «хор у последнего порога» для исполнения музыкальных произведений у предсмертного одра. И далее: «Музыка может проникнуть туда, куда просто слова не доходят».

Какую же роль тогда играют в конце жизни технические средства? По большей части суть дискуссии о точках соприкосновения технологий и смерти сводится к тому, каким образом она позволяет предотвратить смерть (чаще всего это касается экономических расчетов затрат и результатов экстремальных и дорогостоящих мер, лишь в незначительной степени влияющих на качество или даже продолжительность жизни). Хотя технологии также используют для большей интенсивности отношений со смертью.

В июле 2013 года была запущена кампания Kickstarter для финансирования игры под названием My Gift of Grace, созданной дизайнерской фирмой Action Mill. В этой игре нет победителей и проигравших (играя в смерть, каждый получает специальную «ленточку участника»). Игроки используют карточки, облегчающие обсуждение, отвечая на различные вопросы, как то: «Что больше всего заставляет вас ощущать себя живым?», «Чем вас пугает конец жизни?». В игре также есть карточки, побуждающие игроков к разнообразным действиям, например посетить похоронное бюро или побеседовать с работающими там людьми. «Многие полагают, что игра в смерть и умирание звучит грустно и пугающе, – говорит ведущий дизайнер и совладелец фирмы Ник Джелен, – но наш опыт показывает, что чем больше вы в ней участвуете, тем больше это позволяет вам радоваться повседневной жизни».

Социальные сайты чаще всего поощряют нас тратить огромное количество энергии и времени на создание и поддержание своих виртуальных образов, чтобы отличаться от других тем, что именно мы смотрим, слушаем, рекомендуем, и тем, что нам нравится. Но и их в последнее время нередко используют для более широкого обсуждения затрагивающей нас всех темы. Ведущий Национального общественного радио США Скотт Саймон впервые начал диалог о смерти в масштабе всей страны, когда стал делиться сообщениями с 1,2 миллиона своих подписчиков в Твиттере о том, как умирала его мать. Трогательный рассказ о ее кончине, который он вел практически в реальном времени, стал настоящим уроком об этом важном событии в жизни каждого. Вот несколько фрагментов из него:

27 июля 2:38: «Ночами тяжелее всего. Но именно поэтому я здесь. Как бы я хотел переложить на себя мамины страхи и ее боль».

27 июля 6:41: «Сегодня ночью практически не спали. Зато были песни, стихи, воспоминания и смех. Моя мама: «Спасибо Богу за то, что подарил нам эту ночь и друг друга».

28 июля 14:02: «И еще: прислушайтесь к 80-летним. В течение десятилетия они находятся в двух шагах от смерти. Они знают, что на самом деле жизненно важно».

И наконец:

29 июля 20:17: «Небеса над Чикаго разверзлись, и Патриша Лайонз Саймон Ньюмен вышла на авансцену».

«В журналистике, когда мы хотим опубликовать материал с продолжением на следующей странице, мы объясняем эту вынужденную меру «глобальным» значением события, однако это бывает нечасто», – позже заметил Саймон. «Вообще-то есть только одно событие, переживаемое всеми, и это смерть. Это то, что рано или поздно произойдет в жизни наших близких, друзей и незнакомых людей вокруг нас и, конечно, придется испытать и нам самим. Я считаю, об этом нужно говорить без чувства неловкости. Как только научимся легко говорить на эту тему, мы сможем «переставить» наши собственные жизненные часы».

И не нужно ждать, когда – вспомним Джона Донна – «колокол звонит по тебе», чтобы «переставить свои часы». Возможно, превратив смерть в обыденное явление своей повседневной жизни, нам удастся не сбиться с пути.

Клинический психолог профессор Тодд Кашдан обнаружил, что уход от осознания реальности смерти приводит нас к вере, дающей ощущение стабильности, а также самоотождествления с группой единомышленников одной расы или пола. «Приверженность своему «культурному мировоззрению» дает ощущение символического бессмертия, – отмечает он. – Как это ни странно, отстаивая интересы группы своих единомышленников, мы вырабатываем «вторую стратегию» для управления страхом смерти». Эти группы ощущают себя более долговечными, чем мы, однако подобная стратегия губительна для общества и может привести к остракизму, расизму и другим способам демонизирования «чужих» для возвеличивания своей собственной группы и самоидентификации с ней.

Профессор Кашдан продолжает цитировать результаты исследования, показывающие, что когда людям напоминали о смерти, они в своих ответах склонны были проявлять больший уровень расизма по отношению к другим группам, нежели к своим собственным. В связи с этим Кашдан и его коллеги задались вопросом, что могло бы смягчить или сдержать эти проявления. А именно, их интересовало, могла бы практика осознанности повлиять на изменение ситуации. Или как выразился Кашдан: «Если практикующие осознанный подход к жизни в большей степени готовы анализировать происходящее в настоящий момент, даже если это причиняет им неудобство, продемонстрируют ли они большую снисходительность перед угрозой собственной смерти?»

Ответом стало сенсационное «да». После того как участникам опроса напомнили о неизбежности их собственной смерти, а затем попросили описать процесс разложения своих тел (вполне «нормальная» просьба – в качестве напоминания о смерти), наиболее вдумчивые из них продемонстрировали меньшую враждебность к группам иных убеждений. Они также затратили больше времени и слов для письменного описания смерти, предполагая, «что большая открытость в осознании угрозы смерти позволяет воцариться состраданию и справедливости». И наконец, заключает Кашдан: «Осознанность изменяет ощущение власти, которой обладает над нами смерть. И это довольно серьезно».

Кроме того, исследование показало, что нам недостаточно сталкиваться со смертью лишь время от времени. Для того чтобы смерть со всеми ее атрибутами, а именно способностью переставлять жизненные часы, вызывать сочувствие, изменять направление развития и открывать новые перспективы, стала частью бытия, мы должны быть к ней готовы. Как и находящихся в хорошей физической форме спортсмены, получающие истинное удовольствие от участия в марафоне. Для тех, кто этим не отличается, этот опыт будет сродни мучительной борьбе. Отношения со смертью – именно «отношения». Они развиваются в обоих направлениях. Смерть может привнести что-то в жизнь, а образ жизни, в свою очередь, может сделать свой вклад в то, какой станет наша смерть.

27 октября 2013 года в своем доме в Саутгемптоне, штат Нью-Йорк, скончался рок-музыкант Лу Рид. Рядом с ним была его спутница жизни на протяжении двадцати одного года Лори Андерсон. Она рассказала о последних минутах, которые они провели вместе. Вернувшись домой из больницы всего несколько дней назад, Рид, тем не менее, настаивал на том, чтобы его вынесли на воздух, чтобы побыть в лучах утреннего солнца.

«Занимаясь медитацией, мы к этому готовились, – рассказывала она. – Мы учились направлять энергию вверх, от живота к сердцу, и выпускать ее через голову. Я никогда не видела столь изумленного выражения лица, какое было у Лу в момент его смерти. Его руки совершали движения 21-й формы комплекса тай-дзи, подобные льющейся воде. Его глаза были широко открыты. Я держала в своих объятиях человека, которого любила больше всех на свете, и разговаривала с ним в тот момент, когда он уходил из жизни. Его сердце остановилось. Ему не было страшно. Я смогла пройти с ним весь путь до самой его смерти. Что может быть лучше такой прекрасной, мучительной и ослепительной жизни? А смерть? Я верю, что смысл смерти есть высвобождение любви».

Это убедительный и трогательный пример того, как осознанный подход к жизни может слиться воедино с осознанным восприятием смерти: «Мы готовились к этому». И конечно, высвобождение любви – это цель не только смерти, но и жизни. И тем не менее для слишком многих цель жизни состоит в попытке избежать смерти – путем бесконечных отвлекающих маневров, постоянной показной занятости, бесконечной самовлюбленности, вечных перегрузок на работе. Для некоторых наступит момент, когда предчувствие смерти внесет ясность в то, что есть жизнь. Но такая ясность доступна уже сейчас. Как пишет Джоан Галифакс[34]: «Все мы смертны». И всем нам предстоит ухаживать за другими и за собой.

Мы тратим столько времени на поиски способов продлить свою жизнь и растянуть ее еще на подольше. И не важно, верим ли в жизнь после смерти или нет, нам есть чему поучиться у смерти – например, как придать новый смысл своей земной жизни, сколько бы она ни длилась.

Моя мать умерла 24 августа 2000 года. Этот день стал для меня одним из самых непостижимых моментов в моей жизни.

В то утро она сказала нам с сестрой: «Я хочу поехать на международную продовольственную ярмарку в Санта-Монику». Для нее это было как поездка в «Диснейленд» – обычно она уезжала оттуда с корзинками, полными еды, фруктов и лакомств для каждого из нас. И мы решили отвезти ее туда. Маленькая и хрупкая, но по-прежнему энергичная и полная любви к жизни, мама накупила колбасы, сыра, оливок, халвы, венских и греческих шоколадных конфет, орехов – мы возвращались домой, нагруженные бесконечным количеством пакетов с едой. Было совершенно невероятно вывезти ее «в свет» после того, как она столько времени провела в больнице, а потом дома, с застойной сердечной недостаточностью. Уходя с ярмарки, нам хотелось сказать кассиру: «Вы просто не понимаете, что сейчас здесь происходит. Это наша мама! Вот она идет! (Может быть, она здесь в последний раз.) Пожалуйста, проявите к ней участие! Будьте к нам повнимательнее!» Но вместо этого делали вид, что все было как всегда. В глубине души мы знали, что делаем покупки для нашего последнего ужина, но не хотели в этом признаться даже самим себе.

Вернувшись домой, мама устроила на кухне абсолютно фантастический обед, пригласив своих дочерей, внучек, нашу экономку Дебору Перес и всех, кто работал тогда в моем домашнем офисе: «Садитесь за стол, и давайте насладимся нашей пищей!» Это был настоящий пир. Сестра с надеждой взглянула на меня: «Посмотри, какой у нее аппетит, сколько в ней любви и желания поделиться! Она совсем не похожа на женщину, которая собирается умирать!»

Позже вечером, сидя за столиком в своей спальне, она чистила и ела креветки. «Садитесь и поешьте креветок!» – сказала она. Она убрала волосы в маленькие хвостики и включила красивую греческую музыку. Она была похожа на счастливого ребенка. Казалось, как будто ее дух зовет ее и она готова. Не было никакой борьбы. Было просто ощущение благодати. Кристина и Изабелла – одной было тогда одиннадцать, а другой девять лет – носились по дому на самокатах, которые мы им только что купили. И мама стояла и наблюдала за ними, изливая на них всю свою любовь.

И вдруг она упала.

Я попыталась помочь ей подняться и лечь в постель, но она сказала – нет. Это была женщина, которая, несмотря на свою слабость, оставалась все той же двадцатидвухлетней девушкой, скрывавшейся во время немецкой оккупации Греции в горах в составе греческого Красного Креста, помогавшей раненым солдатам и прятавшей еврейских девушек. Это была женщина, которая, когда в дом ее семьи пришли немецкие солдаты, угрожая расстрелять всех, если не будут выданы спрятанные евреи, с гневом приказала им убрать оружие, потому что не было у нее никаких евреев. И солдаты послушались ее.

Так что я повиновалась. Вместо этого она попросила меня принести ей лавандовое масло и помазать ей ноги. А потом она посмотрела мне в глаза и сильным, властным голосом, которого я не слышала уже в течение нескольких месяцев, сказала: «Не вызывай «скорую помощь». Со мной все в порядке». У нас с Агапи разрывалось сердце. И вместо того чтобы вызвать бригаду скорой помощи, мы позвали медсестру, которая ухаживала за мамой дома. И сели рядом с ней на пол, а ее внучки продолжали радостно носиться на своих самокатах, совершенно не замечая, что происходит вокруг, – потому что мама хотела, чтобы все было именно так. Медсестра все время проверяла ее пульс, но и он был в норме. Мама попросила меня открыть бутылку красного вина и налить всем по бокалу.

Почти целый час продолжался наш пикник, мы сидели на полу и рассказывали разные истории, ожидая, когда она сможет встать и подняться. А она, лежа на полу в красивом саронге бирюзового цвета, внимательно следила за тем, чтобы всем нам было хорошо. Это кажется непостижимым сейчас, и это было столь же невероятным тогда. У меня было ощущение, что нечто большее управляло всеми нами, не давая нам ничего предпринимать, чтобы дать возможность моей матери уйти из жизни так, как она того хотела. И вдруг она внезапно наклонила голову вперед, и ее не стало.

Позже я узнала, что мама призналась Деборе, что знает, что ее время пришло. Она попросила ее ничего нам не говорить, и Дебора, которая знала и любила мою маму в течение тринадцати лет, поняла, почему она попросила об этом, и исполнила ее волю. Моя мать знала, что мы захотим положить ее в больницу, а она не хотела умирать в больнице. Она хотела быть дома, со своими дочерьми и драгоценными внучками, окруженная теплом тех, кого она любила и кто любил ее. Она не хотела упустить этот момент.

Мы развеяли пепел моей матери в море, вместе с лепестками роз, как она попросила. И устроили ей самые прекрасные поминки, с музыкой, стихами и гардениями. Мы пригласили друзей и, конечно, приготовили еду, много еды: это были настоящие поминки в честь ее жизни и ее души. Все ощущали ее присутствие – она была там хозяйкой, радушно принимавшей гостей, озаряя нас всех своим светом. В ее честь мы посадили в нашем саду лимонное дерево, которое с тех пор приносит сочные плоды. И поставили скамейку, на которой выгравировано одно из ее любимых высказываний, воплощающее ее жизненную философию: «Не упускай момент».

Я вспоминаю этот урок снова и снова. И сколько бы раз этого ни делала, я возвращаюсь к основам. Однажды я прочитала, что Михаил Барышников, непревзойденный мастер в своем искусстве танца, всегда занимался у станка с другими танцорами – каждое утро, и в день спектакля, и на следующий день, выполняя основные упражнения. У меня есть три основных положения, три простых упражнения, которые помогают мне в большей степени жить в настоящем – только там мы можем переживать чудеса.



1. Сосредоточьтесь на своем дыхании – вдохе и выдохе, в течение десяти секунд, когда вы напряжены, торопитесь или расстроены. Это позволит вам ощутить полноценное присутствие в собственной жизни.