Закон бандита

Да, ассистент Захарова сумел изменить себя до неузнаваемости, прокачать свое тело суперспособностями – но то ли во время той прокачки забыл снять очки и они вросли ему в лицо, то ли зрение как было, так и осталось неважным, не отреагировав на мутацию.

– Глаза… – выдавил я из себя, падая на колени – ноги больше не держали. – Бей по глазам…

И Нок, кажется, меня услышал. Новый магазин с характерным щелчком вошел в шахту автомата, потом я услышал лязг, с которым патрон досылается в патронник – тягучий такой, приглушенный, верный признак того, что я вот-вот отключусь…

И уже на этой грани между реальностью и беспамятством я увидел, как Нок и мутант ударили.

Одновременно.

Парень из автомата, а мутант – вторым свободным щупальцем, словно длиннющим хлыстом, который напрочь снес голову Нока с плеч…

Кровь из перерубленной шеи хлынула фонтаном, который ударил мне в лицо справа. Горячий, влажный, тягучий, часть которого попала мне прямо в рот, забив его знакомым сладко-соленым вкусом…

От которого меня немедленно вывернуло наизнанку. Было дело, пытались меня однажды накормить человечиной, и блевал я, помнится, от этой попытки дальше, чем видел.

То же и сейчас случилось.

Вывернуло меня конкретно. Причем по ощущениям не только тушенкой, но и собственным желудком, вывалившимся через рот. Понятное дело, ничего такого с моей требухой не произошло, но впечатление было именно такое.

И когда во мне ничего больше не осталось, кроме собственного трясущегося мяса, я понял, что мне немного полегчало. Настолько, что я даже смог брезгливо отвернуться от наблеванной мною вонючей лужи и с трудом подняться на ноги, ожидая увидеть жуткого мутанта, разглядывающего меня с научным, а может, и гастрономическим интересом.

Но ничего подобного не произошло, потому что ассистент академика лежал на спине, глядя в потолок рваными черными дырами, в которых застряли осколки стекол. Надо отдать должное Ноку, при жизни он стрелял отменно. Надо же, как бывает. Причинить вред совершенству нельзя, а вот убить его, оказывается, можно – если вовремя догадаться, куда стрелять.

Захаров же барахтался на полу, пытаясь вывернуться из щупальца, обхватившего его плотными кольцами. Надо же, живой! Помнится, я где-то читал, что после снятия скальпа люди обычно умирают от болевого шока, кровопотери или инфицирования обширной раны. Но, видимо, все это был не случай Захарова, который явно не собирался уходить в Край Вечной войны, а довольно активно дергался, пытаясь освободиться.

С этим я ему помог. Хоть меня и изрядно шатало, но все-таки я нашел в себе силы достать «Бритву» и перерезать уже затвердевшее щупальце в двух местах.

Куски пупырчатой плоти распались, брызнув на академика неестественно черной кровью. Там, где она попала на кожу кистей рук и шеи, немедленно вскочили волдыри, которые тут же лопнули.

Наверно, это было очень больно, потому что Захаров взвизгнул, дернулся и окончательно ожил. Вскочил на ноги и принялся тереть обожженные места.

А мне опять поплохело. Перед глазами заплясали черные круги, и чтобы не упасть, я был вынужден опереться о стену. Еще немного – и сполз бы по ней вниз, и сдох бы на этом загаженном кровью полу, что для нашего брата сталкера вполне нормально. До старости мы не доживаем и умираем не в постелях, окруженные родственниками, а вот так – упал и сдох, как последняя полудохлая псина, которую даже никто закапывать не станет…

– Эй, Снайпер!

Академик дернул меня за рукав.

– Пойдемте быстрее! Тут моя лаборатория рядом, метров двести пройти всего. Но я понятия не имею, кого еще Семен туда с собой приволок. Поэтому…

– Боишься? – еле ворочая распухшим языком, прохрипел я. – Это… хорошо. Значит… выживешь. Это те, кто не боятся… обычно умирают первыми…

– Хватит философствовать! – взвился Захаров. Похоже, снятие скальпа и ожоги неслабо его простимулировали. Это называется болевой шок, который у некоторых слегка истеричных личностей может проявляться таким вот образом. Потом, правда, их резко оставляют силы – организм все тратит на кратковременный хипеж и быстро сдувается, как проколотый воздушный шар.

Но академик был прав. Надо было выживать. Зачем-то. Я, конечно, потом крепко подумаю, на фиг мне вообще сдалась такая жизнь, но я все-таки пошел следом за Захаровым, который тянул меня вперед с силой, удивительной для его возраста. До тех пор, пока я не споткнулся и не упал ничком, прямо в темноту, неожиданно накатившую на меня из ниоткуда…





* * *


– Очнулись?

В этом я был не уверен. Но все же решил проверить, с усилием подняв свинцовые веки. И тут же зажмурился от яркого света, бившего мне прямо в глаза.

– Очнулись, – удовлетворенно произнесла спасительная темнота голосом академика. – Я уж думал, что летальный исход неизбежен. Но моя сыворотка и ваше завидное стремление организма выжить несмотря ни на что сделали свое дело. Так что поздравляю с очередным возвращением из… как вы это называете? Край Вечной войны?

– Лучше… бы я сдох, – выдавил я из себя.

Язык все еще был распухшим, но вроде ворочался во рту исправно. Правда, все тело ломило так, словно на нем тренировался перед выходом на ринг мастер спорта по боксу.

– Поверьте, это всегда успеется, – довольно бодрым для скальпированного голосом произнес Захаров.

Я с трудом повернул голову и рискнул открыть глаза снова.

На этот раз получилось лучше.

Я лежал на столе, похожем на операционный. В моей левой руке торчала внутривенная игла с трубкой, ведущей к капельнице. Ничего себе! Получается, Захаров на себе притащил меня в свою лабораторию, сгрузил на этот стол и вытащил с того света! Вот уж не ожидал от хлипкого с виду старикашки эдаких подвигов!

Хотя, когда я перевел взгляд на академика, стоящего рядом со столом с видом победителя, скрестив руки на груди, все встало на свои места.

Глаза Захарова сверкали нездоровой, неестественной энергией, которая появляется при воздействии очень сильных армейских стимуляторов. Под ними не спать можно несколько дней, силища появляется нереальная… В общем, очень хорошо себя чувствуешь, пока не отпустит. После чего возникает колоссальный упадок сил и очень болезненное удивление по поводу порванных связок и мышц, не рассчитанных на эдакие перегрузки.


А еще у Захарова на месте жуткой кровавой лысины снова были волосы! Правда, прическа смотрелась слегка кривовато.

– У вас… кажется, скальп набекрень, – сказал я.

– Шутим – значит, выздоравливаем, – враз помрачнев, произнес академик, машинальным движением руки поправив прическу. – Пришлось кожу на голове приваривать «огнем», смотрясь в зеркало. Поэтому могли быть огрехи. Кстати, доложу вам, это очень больно.

– Знаю, – криво усмехнулся я. – Помню… я во время этой операции… себе зуб от боли сломал.

– Надо же! – удивился Захаров, приподняв кверху седые брови. – Ничего себе у вас биография! Думаю, если по ней снять сериал, успех ему будет просто гарантирован. Зрители нынче любят грязь, боль, кровь и страдания героев. Впрочем, это все так, риторика, не обращайте внимания. Кстати, хочу сообщить, что у меня для вас две новости – хорошая и плохая. Хорошая – это то, что через пару часов вы окончательно придете в норму. Кровь очистится от токсинов, самочувствие заметно улучшится…

Академик замялся.

– А плохая? – спросил я, внутренне напрягаясь.

Захаров отвел взгляд.

– Видите ли, к сожалению, у меня не получится забрать у вас из головы необходимые для меня сведения. Семен использовал аппаратуру лаборатории для своих целей, подверг ее сверхвысоким нагрузкам, и в результате она вышла из строя. Попросту сгорела. Но не это причина, по которой я не смогу в полном объеме выполнить свое обещание. В этой лаборатории у меня было законсервировано шесть матриц, полностью готовых для оживления биологических объектов, и необходимые для этого автоклавы находятся в исправном состоянии. Но Семен использовал пять матриц из шести, чтобы трансформировать свое тело в… ну, вы видели, что он с собой сделал. Поэтому сейчас у меня в распоряжении есть только одна матрица. Соответственно, в данный момент я могу вернуть к жизни лишь одного вашего друга. Но это, согласитесь, лучше, чем ничего. Так что теперь вам лишь остается выбрать, кого именно.

Я стиснул зубы.

В этой жизни у меня осталось лишь одно желание… Нет, пять желаний, которые Захаров обещал исполнить все разом. Но вот снова судьба ставит меня перед страшным выбором.

Итак, кто?

Рудик, маленький спир, не раз спасавший меня от смерти?

Фыф – страшный и грозный с виду, но очень ранимый внутри, способный любить свою Настю искренне и безоглядно?

Настя, прекрасная воительница-кио без страха и упрека, готовая без раздумий отдать жизнь за своего пятиглазого шама?

Харон, самовлюбленный предводитель группировки фанатиков, отдавший свою жизнь ради друзей?

Или же Рут… Красивая, нежная, безоглядно влюбленная, заслонившая меня собой от неминуемой смерти?

Я почувствовал, как по моей щеке катится слеза. Вот уж не ожидал от себя такого… Хотя чему я удивляюсь. Сталкеры не плачут? Вранье. Когда, истекая кровью, рвется на части твоя душа, не захочешь – заплачешь. Потому, что любая физическая боль – ничто по сравнению с этой. Страшной, нестерпимой, которой не пожелаешь даже самому заклятому врагу…

– Так что вы решили? – осторожно поинтересовался Захаров.

– Я решил вот что… – с трудом проговорил я. – Там, в коридоре, лежит обезглавленный парень, которому мы оба обязаны жизнью. Верните ему Долг Жизни, господин академик. Это будет правильно.

– Хммм…

Захаров задумчиво потеребил седую бородку, которую еще не успел как следует отмыть от кровавых пятен.

– Но послушайте. Это же просто «отмычка», которая только вчера пришла в Зону. Какие перед ней могут быть Долги Жизни? Парень просто спасал свою шкуру. Никто не заставлял его идти с нами, и если бы он не убил Семена, то Семен убил бы его – что, впрочем, он и сделал. И если из-за каждой счастливой случайности вы будете приписывать себе несуществующие долги…

– Просто сделайте то, что я сказал, – устало произнес я. – Вы сказали выбрать – и я сделал свой выбор.

– Такое впечатление, что вы просто не хотите возвращать к жизни своих друзей, – недовольно проворчал академик. И, видимо перехватив мой взгляд, поспешно добавил: – Хорошо, хорошо, как скажете.

И ушел.

А я остался лежать, глядя, как медленно набухают и срываются вниз капли внутри перевернутого стеклянного пузырька, закрепленного на штативе. Пожалуй, наблюдать за капельницей – это лучшее занятие для того, чтобы не думать о выборе, который сделал только что.

Правда, не думать было сложно. И правда – почему? Почему я предпочел оживить малознакомого человека вместо того, чтобы вернуть к жизни хотя бы одного из своих друзей? Может, потому, что это было бы нечестно по отношению к остальным? Глупо как-то звучит такое оправдание. Или же… Не знаю. Не хочу знать. Лучше не думать, и просто смотреть на капли, мерно падающие вниз…

Похоже, я заснул. И проспал немало, что неудивительно – когда не спишь сутками, совершенно немудрено вырубиться минут на шестьсот, а то и больше.

…Разбудили меня голоса.

– Нет, он не умер. Он просто спит.

– Хорошо, если так. А то с виду бледный, как мертвец.

Я открыл глаза.

Рядом со столом, на котором я расположился, стояли двое. Захаров с уже поправленной прической… И Нок. Живой. Только лицо белое-белое, словно мраморное. Что, впрочем, неудивительно – смерть мало кому идет на пользу.

– Себя-то в зеркале видел? – проговорил я, отметив при этом, что хрипота из моего голоса исчезла, да и сил заметно прибавилось.

Нок усмехнулся.

– Живой. Рад встрече. Знаешь, странное ощущение, когда тебе голову срубают. Шея болит, как при сильной ангине, а мозги все соображают. Прекрасно помню, как моя голова летела по воздуху – и так странно было видеть внизу свое тело, из которого кровища хлещет…

– Не знаю, голову мне пока не срубали, – проворчал я.