Заражение

— Я не знаю, кто это говорил, — отрезала она, глядя в лицо дочери. — Так больше продолжаться не может. Я могу подписать любые бумаги. Отключите ее.

Базелевич почувствовал страх. Озноб пробежал по всему телу — этот неприятный холод, от которого нет избавления. Страх. Он хотел сам предложить отключить девочку — по всем признакам она давно уже утратила любую возможность очнуться и вернуться к нормальной жизни. Но… чтобы это предложила мать… Родная мать?!

— Что скажете, Юрий Михайлович? Вы специалист по детским пограничным состояниям, ваше мнение будет важным…

Базелевич пошатнулся.

В голове пронесся душераздирающий крик той малышки, невнятные слова, туман и боль. Болото, трухлявые пни, мертвые коренья, цепляющие за ноги — трясина медленно засасывает, поздно кричать. Тот, кто оказался здесь уже не выйдет живым.

— Я… хрипло сказал он, — я…

Не-е-ет!!! Па-аааа-па! Спаси меня! Па-ааа-почка! Ты где?

Он потряс головой. Еще не хватало грохнуться в обморок. Кажется, он заболевает.

— …я согласен с мнением Александра Петровича… и… полностью поддерживаю законное желание матери ребенка. У всего есть предел.

Сыпрыкин, кажется, не ожидал такое услышать. Он переводил взгляд с Базелевича на мать и обратно. Она лежала между ними — чистая и невинная, спящая красавица и они решали ее судьбу как будто речь шла о походе в магазин и выборе картошки на ужин. Сталкиваясь каждый день со смертью, он, тем не менее, чувствовал себя не в своей тарелке, стоя здесь и вынося приговор.

— Что ж, — сказал он, глядя на мать. Что-то в ее виде тревожило его, но что именно? Она не была взволнована, чтобы такое поведение списать на аффект, не пьяна и не под воздействием наркотиков — наоборот, очень даже адекватна и рассудительна. Но что-то все же с ней было не так. Он видел это как опытный врач, но определить причину беспокойства не мог и это волновало его еще сильнее. — В понедельник соберем консилиум и решим, что делать дальше. Вы, Юрий Михайлович, можете участвовать, ваш голос также будет учтен. А вам, — он кивнул матери девочки, — нужно написать заявление об отключении систем жизнеобеспечения. Понимаете свою ответственность?

Она кивнула. Ни тени эмоций. Перегорела? Вряд ли, перегорание выглядит похоже, но не так.

— Как можно это ускорить? — спросила она, глядя на дочь безучастным взглядом. — Я требую консилиум сейчас.

Базелевич похолодел. Да она, похоже, совсем сбрендила.

Сапрыкин покачал головой.

— Это исключено.

Ее глаза злобно сверкнули.

— Я буду жаловаться в комитет по здравоохранению администрации и губернатору. Вы издеваетесь над девочкой. И заставляете страдать меня. — Я просто так это не оставлю.

— Мы можем попробовать собраться завтра, — примирительно сказал заведующий отделения.

Она обвела палату тусклым взглядом.

— Уж постарайтесь.

Подобрав спортивную сумку у ног, она вышла, не попрощавшись.

Базелевич покрылся испариной. Он хотел бы очутиться сейчас дома, с рюмочкой коньяка на любимом диване с хорошей книжкой.

— Ладно, — спустя пару минут сказал Сапрыкин. — Нужно идти, или вы хотите ознакомиться с документами?

Базелевич крутнул головой. Он уже выходил из палаты, закрывая дверь, когда полный отчаяния шепот догнал профессора:

Не делайте этого! Не позволяйте ей убить меня! Прошу вас!!!

Он в панике оглянулся. Девочка лежала в темной палате абсолютно без движения. Светлое пятно кровати в мерцающей темноте выглядело неправдоподобно одиноко и пугающе.

Завтра же! Завтра! Никаких откладываний, — подумал он, прибавляя шаг.

— Савелий Петрович, я думаю, мать права. Соберемся завтра утром и решим этот вопрос, — кивнул он обескураженному заведующему отделения.





Глава 31




2012 год

Если это сон, то, пожалуй, самый реалистичный сон из всех, что она видела в своей жизни. Так подумала Маша, открыв глаза. Она не помнила, как они попали сюда. Впрочем, в последнее время такие странности-метаморфозы случались с ней все чаще.

Ей казалось, что время — где-то там, снаружи, в каком-то другом мире, течет по-прежнему, минута за минутой, час за часом, день за днем, тогда как здесь, в институте, оно сплющивалось, вызывая галлюцинации и тревогу. Нет, — страх.

Они подписывают договор. Она просит ручку у мужчины, смутно знакомого, потом завтрак или обед, лекция, медосмотр… или наоборот и, наконец, первый укол.


Первый укол. Каждый день первый укол. День за днем. После укола, момент которого она помнит очень смутно, все меняется — и это не какие-то внешние или внутренние изменения, это изменения сути. Изменения в ее человеческой природе. Что-то внутри нее сопротивляется до последнего, чернота, подступающая к горлу, вот-вот польется внутрь и тогда…

Она в ужасе взмахнула руками, ударив Андрея по лицу.

— Ой… — Маша посмотрела влево, он держался за скулу. — Прости, я… я… где я? Где мы?

Андрей пошевелил челюстью, потом медленно обвел взглядом кинотеатр. Кажется, он удивился не меньше самой Маши, поскольку вид у него был испуганный.

— Мы… в кинотеатре. В моем… Вопрос, что ты здесь делаешь?

Маша отстранилась. Она ответила не сразу, оглядывая просторное помещение.

— Что значит, в твоем? В каком еще… твоем?

Андрей медленно протянул ей руку.

Она посмотрела на его кисть, на указательный палец, украшенный странным перстнем со змеей, сверкающей красными глазками.

— Что?

— Можно до тебя… дотронуться?

Он коснулся ее пальцев, сжал кисть в своей ладони.

— Ты правда тут? Ты не сон? — спросил он. — Или это я тебя выдумал?

— Это же я хотела у тебя спросить. Разве так бывает во сне? — она выдохнула облачко пара. — Какого черта тут так холодно? Если это твой кинотеатр, мог бы и натопить немного, если пригласил девушку. Правда, я не помню, как мы сюда пришли. Неужели…

— Нет, — поспешил он заверить ее. — Ничего такого, о чем ты могла бы пожалеть. И уж точно никакой выпивки и наркотиков.

Маша усмехнулась.

— Ага, тогда объясни, что все это значит…

Внезапно прозвенел звонок, сигнализирующий, что до начала сеанса осталось пять минут. Она дернулась, попыталась подняться, но Андрей удержал ее.

— Не бойся. Кроме нас тут никого нет.

— Кто-то же звонит, значит есть… послушай… — он повернул лицо к экрану, закрытому черными портьерами. — На самом деле, мы в моей голове. Это мое воображение. Я уже бывал тут. И не раз. Но чтобы сюда могла попасть и ты… я не знаю, как это возможно.

— Если мы в твоем воображении, — произнесла она, впрочем, совершенно не веря его словам (только полный кретин мог бы поверить такой байке), — то, где мы на самом деле? Мы же где-то находимся?

— Да. Мы в институте. Там же где и были с утра… просто кое-что произошло. И я не знал, что мне делать, что предпринять.

Она сделала удивленное лицо.

— Значит, первый укол…

— Был два месяца назад. И что-то пошло не так. Я не знаю, что случилось. Может быть, какой-то сбой, может быть, вакцина подействовала как-то не так, как планировалось или же все это результат заговора, происки конкурентов. Такое тоже возможно.

— Не понимаю тебя, — Маша откинулась в велюровом кресле и скрестила руки на груди. — Какие еще происки, что пошло не так?

Андрей заметил, что она отстранилась, но продолжил.

— После первого укола мы перестали помнить, что происходит. Для нас последним стал тот день, когда мы подписали договор, прошли медкомиссию и… расстались в коридоре. Наши палаты напротив, помнишь?

Она неуверенно кивнула.

— Ну вот. А что было потом? Первый укол. И все. Остальные два месяца стерлись из памяти, как будто их вовсе не было. Кто-то или что-то завладело нашими мыслями. Оно может управлять нами.

— Что ты такое говоришь, Андрей? Кто может нами управлять? — Маша смотрела на него как на полоумного. Этого он и боялся. Ну не советовать же ей попробовать убить себя. Вот удивится результату.

— Сегодня — шестидесятый, последний день испытаний. Утром они должны были сделать укол, как обычно, для нас это как будто впервые, как в тот первый день. День сурка смотрела? — Маша осторожно кивнула. — Но что-то пошло не так. Кто-то сбежал, один из группы, они обыскивали палаты, перевернули все вверх дном. Потом согнали нас в столовую и все началось сначала. Ты помнишь столовую сегодня? Туда вошли несколько человек в штатском.

— Н… кажется… — видение из прошлой жизни промелькнуло в ее мозгу. Настолько легкое и далекое, что она бы никогда и не заметила его, не придала значение, — подумаешь, забавы воображения. Люди в штатском в столовой, осматривают помещение, а перед этим… она сидела в кровати и… вошли двое и стали рыться везде, где только можно. Но так как она думала, что только что выиграла лотерейный билет, пройдя медосмотр, то не посмела даже пикнуть. — Кажется, я припоминаю…

Ее вдруг начало знобить.

— М…мне холодно. Очень холодно, — ей уже стало не до шуток. — Может… пойдем куда-нибудь, где теплее?

Андрей покачал головой и в этот момент пронзительно зазвенел второй звонок.

— Некуда идти. Это… моя комната внутри головы, вернее… — он задумался, — вернее это наша с дочерью комната. Так она учила меня отгадывать цифры. Внутренний экран. — Он снял с себя джинсовую куртку, в которой приехал в НИИ и набросил ей на плечи.