Завтра вновь и вновь

– Лифт сразу на выходе из вестибюля, – отвечает она, показывая дорогу.

Я спускаюсь на лифте на уровень П1, шагаю по узким проходам гаража, изучая машины и сверяя с результатами поиска в Пауке, и нахожу «Альтиму» в гостевом ряду. Я сохраняю картинку, но все касательно машины стерто – ни номеров, ни VIN, ни мусора или каких-либо предметов на заднем сиденье или на полу – ничего, лишь изображение «Ниссана», вероятно, скопированное в дилерском центре, ничего такого, что могло бы связать машину с Альбион.

Я толкусь у машины в надежде на появление Альбион. Жду, сбитый с толку странными очертаниями гаража, запечатленными широкоугольным объективом камеры. Я слежу за лифтом и отмечаю момент, когда раздвигаются его двери. Чжоу. Она в синем жакете и в белом трикотажном платье, волосы заткнуты под воротник. Ее ноги блестят в освещении лифта. С ней блондинка, тоже ослепительная красотка, на несколько дюймов выше Чжоу, в дорогих джинсах и алом топе, открывающем плечи и шею, заплетенные в косы волосы спадают ниже пояса.

У нее чисто скандинавские черты лица, с резкими скулами и миндалевидными голубыми глазами. С левого плеча до локтя спускается татуировка, сложный узор из красных роз и калл. Некоторое время они топчутся у лифта, блондинка смеется в ответ на какую-то реплику Чжоу, они соприкасаются кончиками пальцев, и прежде чем Чжоу уходит, блондинка протягивает руку к воротнику спутницы и вытаскивает ее волосы наружу. Я провожаю Чжоу от лифта до «Ниссана», но когда она садится в машину, то исчезает, а вместо нее расплывается красное пятно, давая знать об ошибке в коде.

Я следую за блондинкой. Мы вместе едем на десятый этаж, и хотя блондинка и лифт – лишь иллюзии, я чую цветочный аромат ее шампуня и прикосновение ткани ее одежды. Я дотрагиваюсь до ее руки и ощущаю мышцы и кожу, она отвечает на мое прикосновение. Кто-то ее создал, наложив слои запахов и реакций. Ее кожа ощущается совсем не такой, как у всех остальных в Архиве. Она наклоняется ближе и приоткрывает губы, словно ждет поцелуя, но я не шевелюсь, и она как будто перегружается и наблюдает за мельканием номеров этажей. Кто-то запрограммировал эту сцену, чтобы оживить интимные моменты. Когда дверь открывается, я следую за девушкой. Коридор того же цвета шампанского, как и вестибюль, настенные бра испускают слабый свет. Она отпирает дверь квартиры 1001, входит и закрывает дверь за собой. Когда я пытаюсь войти, дверь оказывается запертой.

– Открыть доступ, – командую я, и на стене появляется клавиатура.

Я ввожу код, и дверь открывается, но комната заменена на шаблонное изображение, лишь типичные для этой квартиры полы, стандартная мебель и больше ничего, никаких следов блондинки.

Я возвращаюсь в вестибюль. Консьержка выливает стакан воды в вазу с орхидеями. Я спрашиваю имя женщины, живущей в квартире 1001, она быстро наводит справки и отвечает:

– Пейтон Ганновер.

Я записываю имя.

Проверяю результаты поиска по изображению граффити со свиной головой – ничего примечательного, только несколько результатов, явно вдохновивших этот рисунок: акварель 1879 года бельгийского художника Фелисьена Ропса под названием «Порнократы», на ней изображена обнаженная женщина в одних чулках, бальных перчатках и с повязкой на глазах. Она выгуливает свинью на поводке. Я нахожу фото в высоком разрешении и сохраняю его вместе с граффити на доме Альбион. Не знаю, что все это значит.





29 декабря




Старые дома в Полиш-Хилле выглядят так, будто тонут в грязи или медленно сползают вниз по склону к реке. Таунхаусы с деревянным сайдингом – некрашеным или с давно облезшей краской, дерево выцвело до серебристо-серого цвета, но уже начало подгнивать у фундамента и канав. Ворота в заборе-рабице заперты, но забор всего по пояс, так что я перелезаю через него. Грязные плиты во дворе усеяны собачьими кучами и игрушками, бетон крыльца растрескался. Дверь-сетка висит на разболтанных петлях.

Я открываю ее и вхожу.

В прихожей полумрак из-за мух и мошек, облепивших никогда не мытые стекла. На крючке висит табличка в рамке: «Вы в стране сталеваров». Следы когтей на деревянном полу и влажное дыхание большого пса. Он появляется из-за угла, и я вскрикиваю, испугавшись желтых глаз и зубов цвета сливочного масла, я стыжусь своего испуга, но пес выглядит как настоящий, питбуль с рычанием тычется мне в ноги и обнюхивает пах. Пес весь состоит из мускулов, а его профиль гласит: «Оскар, любимый пес семьи Стэнли». Я треплю его за ушами, глажу складки бархатистой головы. Я знаю, что он нереален, но АйЛюкс дополняет образ воспоминаниями – запахом псины, ощущениями от соприкосновения с влажным носом и слюнями. Я чувствую горячее дыхание и гладкий язык.

– Ну все, мальчик, хватит, – говорю я и пытаюсь оттолкнуть его тушу от своих коленей.

Оскар не идет за мной вверх по лестнице. Только наблюдает и слизывает дорожку слюней, капающих с его морды. Лестница покрыта ковром, а вместо перил – отрезок трубы. На лестничном пролете висит картина с сердцем Иисуса Христа. Остальные изображения кучкуются в коридоре наверху, это портреты владельцев дома, Эдит и Джейдена Стэнли, их друзей и родных. Все они мертвы – печальные женщины с кошмарными прическами и жилистые мужчины с энергичными взглядами, первые – в форме медсестры и белых кедах, вторые – в растянутых футболках и куртках сталеваров.

В коридоре есть выход на чердак – люк в потолке. Я тяну за кожаную лямку и опускаю лестницу. На чердаке горит единственная тусклая лампочка. Тут жарко и душно. Навалены коробки, рождественские украшения. С обеих сторон – окна, одно выходит на улицу, прямо над покоцанной черепицей крыльца, а другое – на огороженный задний двор, лежащую в траве цепь для собаки и детский бассейн, на пару дюймов наполненный дождевой водой. Дальше над соседними крышами возвышается широкий фасад дома Пулавски. После дождя горчично-желтые кирпичи приобрели охристый цвет. У этого окна стоит складной стул. Я сажусь. И наблюдаю.

Три окна сверху с восточного угла – квартира 1001. Автоувеличение – в три раза, в девять. Я изучаю окна, на быстрой перемотке вперед и назад. Пейтон Ганновер изучала литературу в университете Чатема и подрабатывала моделью для рекламы местных фирм: «Сезон билетов», «Мир матрасов», «Покупай и экономь». Я просмотрел ее ролики, наблюдал, как она обедает с друзьями, как гуляет по Флик-парку, я видел, как она умерла – в супермаркете, в очереди к кассе, покупая бутылку шоколадного молока, она прищурилась на ослепительную вспышку, прежде чем ее кожа загорелась и обратилась в пепел, унесенный тем же обжигающим ветром, что унес остатки супермаркета с такой легкостью, словно тот был сделан из газетной бумаги.

Теперь, в четверг вечером в конце июля, я смотрю, как она готовит на кухне ужин, я видел это уже несколько раз. Она нарезает клубнику для салата и вынимает курицу из маринада. Потом кладет каждый кусочек на сковородку и отгоняет дым от пожарного датчика. Я вижу все это, потому что за десять месяцев до конца Джейден Стэнли нацелил на окна Пейтон веб-камеру Canon HD с оптическим увеличением в двадцать семь раз.

Он записывал Пейтон с чердака и выкладывал на десятитеррабайтном платном аккаунте, защищенном паролем, но закон о праве на воспоминания открыл его с помощью моих кодов доступа. Стэнли записывал, как Пейтон Ганновер раздевалась после занятий, как ела по утрам грейпфрут и пила кофе в пижаме на балконе. Он записывал ее в обтягивающем трико, когда она занималась йогой в гостиной. Записывал, как она пьет вино с друзьями, записывал даже много часов пустой квартиры.

Он снимал ее через панорамные окна с прекрасным видом на Полиш-Хилл и центр города вдали, которые, видимо, и привлекли девушку, когда она снимала квартиру. С чердака Стэнли ничто не мешало смотреть на квартиру Пейтон, я видел даже кирпичные стены внутри и постер с цветами Уорхола – словом, все. Я видел все очень четко. Я просмотрел все десять месяцев записей Стэнли, по большей части вечерами Пейтон не занималась ничем особенным, просто смотрела телевизор, например программу «Топ-модели Америки», но один вечер меня заинтересовал, этот четверг в конце июля.

Бо́льшую часть вечера Стэнли снимал не ту комнату – много часов бесполезной записи темной спальни, пока косые лучи солнца отступали от стен над кроватью. Видимо, в семь сорок две он проверил камеру, потому что картинка изменилась. Пейтон режет на кухне клубнику и салат. Она в спортивных шортах и толстовке, спадающей с плеча. В коротком коридоре, ведущем в ванную, стоят пластиковые тазы и металлические баки, но Стэнли слишком приблизил изображение, отрезав все остальное.

Я представляю, как Стэнли спешит сюда, и тут, возможно, его окликнула жена или завыл Оскар, требуя его впустить, Стэнли навел камеру на кухню, но не успел нацелить ее точно – так я предполагаю. Почти двадцать минут камера записывает тазы. Около восьми появляется Альбион с рулоном ткани. Ее алые волосы подняты в тугой пучок и сколоты карандашами. Шея белая, как у камеи, я назвал бы ее лебединой, но это прозвучало бы так, будто я влюблен. На записанном Стэнли видео Альбион одета лишь в спортивный топ, облегающие шорты и тенниски. Несмотря на рост, она сложена атлетически и держит рулон ткани без каких-либо усилий. Может, она когда-то играла в волейбол. Или в теннис. Я смотрю, как Альбион отмеряет и отрезает кусок ткани и погружает отрезы в каждый таз.

Я представляю, как они вместе ужинают, но стол вне поля зрения. Я смотрю на тазы. После девяти Пейтон возвращается к кухонной раковине. Альбион появляется на записи около половины десятого. Она опускается на колени и достает ткань из тазов – та окрасилась в глубокий фиолетовый цвет. Альбион развешивает ткань сушиться на веревке, краска стекает в пластмассовый таз. Ее руки тоже фиолетовые, как будто она давила виноград на вино. Я наблюдаю за ней. На мгновение появляется Пейтон. Альбион смеется.

Через несколько минут Альбион зевает и потягивается, поднимает руки над головой и расправляет плечи. Просмотр окончен. Ткань развешена, и Альбион уносит тазы в ванную. Больше она не показывается. Я перематывал запись вперед, но Стэнли пропустил то место, где Альбион забирает ткань, пропустил все остальное, как и все прочие визиты Альбион к Пейтон, а может, эти записи тоже удалили. Я перематываю к началу. Сижу на складном стуле на чердаке Стэнли и смотрю через окно на квартиру, дожидаясь Альбион. Пейтон нарезает клубнику и вынимает из маринада курицу. Появляется Альбион с рулоном ткани. Я наблюдаю за ней.





8 января




Граффити на доме Альбион срисованы не с «Порнократов», как я решил поначалу, а из печатного каталога модной одежды компании Agent Provocateur, такие каталоги дома мод распространяют среди инвесторов каждый сезон. Я нашел его на торренте – дерьмового качества, но образ ясен: три женщины, и две из них на поводках. Автор каталога, фотограф по фамилии Кудеске, видимо, вдохновился «Порнократами». Я отправил фото Гаврилу с вопросом, не знает ли он эту работу. Он ответил, что я могу спросить его лично, когда к нему зайду.

Искомому каталогу уже много лет, но Гаврил коллекционирует подобное: книги по фотографии, каталоги, у него целые коробки забиты вырезками из модных журналов, которые привлекли его внимание. Все хранится во встроенном шкафу, который он зовет «комнатой для чтения», и это единственное место, отделенное от никогда не заканчивающейся в квартире вечеринки.

Там теснятся складной стул с подушкой и столик с лампой под зеленым абажуром. На нем лежит блокнот. Гаврил прикрепил таблички к каждой полке, в три ряда заставленной каталогами, а на полу громоздятся сталагмиты бумаг. Он обожает показывать свою коллекцию, «подлинное искусство нашего столетия», обычно он раскуривает косяк, пока пускается в объяснения, проводит ладонью по щетине на голове, как будто в первый раз ее ощупывает, и говорит: «Не вижу причин, почему бы наш век не определить через таких характерных художников моды, как Гавр, Кудеске и Смитсон».


Он находит искомый каталог, но указывает на другой.

– Вот, глянь, это Гуччи. Прорыв Тини Мидзуки, офигительный политический репортаж. Он привез осеннюю коллекцию Гуччи в разбомбленные палестинские деревни сразу после гражданской войны. Не нанимал моделей, а нашел девушек на месте. Гениально, просто гениально.

– И давно он у тебя? – спрашиваю я, когда на свет появляется каталог Agent Provocateur – толстый, на три сотни страниц или больше, цветной, глянцевый, с коллекциями под названиями «Вверх» и «Вниз».

– Блин. Да не знаю я, брательник. Лет десять или одиннадцать? Лучшие каталоги самых дорогих брендов. Коллекционеров такого добра полно. Несколько месяцев назад я продал лишний экземпляр каталога Гуччи в исполнении Гавра и обеспечил себя ужинами на целый месяц. Тот, которым ты интересуешься, стоит немного, но все-таки не загибай уголки.

Насколько я могу судить, каталог не представляет собой что-то особенное, это бессвязный рассказ о блондинке и рыжей, которые проводят выходные в загородном особняке, где их обольщает каждый встречный – конюхи, повара и экономка. Тимоти описывал мне это – в точности как в том стриме, который он крутил во время своей депрессии, прежде чем вырвал Начинку. Может, эта книга сопровождала тот стрим. Мягкий вариант де Сада, каждая страница выглядит, будто из сказки, девушки с фарфоровой кожей предстают в разных стадиях раздевания, в каждой сцене новое нижнее белье. На сто тридцать шестой странице я говорю:

– Черт, да это же…

– Что? Что это? – спрашивает Гаврил.

Голая хозяйка особняка – в одних чулках, бальных перчатках и с повязкой на глазах – держит на поводках девушек, стоящих на четвереньках. Я сканирую и сохраняю изображение, позволяя мыслям сталкиваться друг с другом.

– Я все время вижу эту картинку, – объясняю я. – Сделанную на основе этого фото, только у двух девушек свиные головы. Она нарисована на доме Альбион.

– Кто такая Альбион? – спрашивает он. – Доминик, ты с кем-то встречаешься? Скурви сын…

– Я выслеживаю в Архиве девушку по имени Альбион. Она была моделью, возможно, ты ее знал.

Я показываю ему фотографию Альбион – может, он ее узнает, но Гаврил говорит, что она явно дилетантка.

– Классный снимок, – говорит он, – она милашка и могла бы с легкостью получить работу модели.

А потом прибавляет, что одно только появление в базе данных профессиональных моделей могло бы подстегнуть ее карьеру.

– Полно всяких идиотских сайтов типа «сама себе модель», где ты можешь ее обнаружить, – объясняет он, – но придется целую вечность перебирать доморощенные гламурные снимки, сделанные школьницами с иллюзиями, что одна фотография вознесет их к вершине.

– Она погибла в Питтсбурге.

– Ох, черт. Прости. Дай подумать. В общем, даже если она была профессиональной моделью или наполовину профессиональной, в то время не существовало таких сетей. Это фото – для рекламной кампании местного уровня, иначе ты бы нашел упоминания о ней, увлекающийся историей моды народ – это настоящие фанатики. Значит, это единственный снимок. Что-то местное, независимая студия. По этому снимку ты ее не найдешь, никаких шансов. Он даже не подписан. Никаких допов. Никаких ссылок. Расскажи о свиньях.

Я предлагаю рассказать обо всем, что накопал, за ужином. Гаврил хочет сходить в ресторан «Приманти». Я предлагаю что-нибудь другое – может, тот тайский ресторанчик, который он нашел, но он настаивает. Он ведет машину. Подпевает Beach Boys по радио, путая слова, а я смеюсь.

Он паркуется в Силвер-Спринге, и мы идем в «Приманти», аляповатый ресторан с питтсбургской тематикой, рядом с развлекательным парком. По залу растекается запах жира и спиртного, за уличными столиками посетители запивают пивом чизстейки с картофелем фри. Рядом с рестораном – сувенирный магазин почти такого же размера, набитый брелоками для ключей, открытками с видами Питтсбурга, магнитами и пивными кружками.

Здесь есть стена под названием «Питтсбургская», где люди пишут имена мертвецов. Думаю, она задумывалась как что-то наподобие мемориала войны во Вьетнаме, печальный монумент погибшим, но исписана фломастерами и вырезанными ножом именами, едва различимыми. Много лет назад я написал здесь имя Терезы, но с тех пор оно давно перекрыто другими. Даже сейчас кое-кто нацарапывает новые имена, пока ждет заказа, многие пишут собственные. Сколько из нас в самом деле пережили Питтсбург? Судя по документам, уцелела лишь сотня или около того, по чистой случайности они как-то скрылись от взрыва, и спасатели достали их из-под руин.

Очень много людей вроде меня, спасшихся по причуде судьбы, поскольку в тот день уехали из города. Я не знаю, сколько человек на самом деле пережили Питтсбург, но читал, что они как щепки подлинного креста Иисуса – если собрать всех вместе, количество этих людей превысит население Питтсбурга. В Начинке звучит «Пенсильванская полька», уламывая меня купить часы «Мы никогда не забудем» (ограниченный выпуск), фарфоровые статуэтки игроков команды «Питтсбург стилерз» или Барби в футболках и мини-юбочках цветов «Питтсбург пингвинз». Мы сидим на деревянной скамейке под портретом Франко Харриса в знаменитой игре 1972 года.

– Что будете пить? – спрашивает официантка.

Гаврил берет солодовое пиво, а я предпочитаю шоколадный стаут.

– Так кто такая Альбион? – спрашивает – Гаврил.

– Я работаю на человека по фамилии Уэйверли, – объясняю я. – Альбион – его дочь. Я ищу ее в Архиве. Теперь у меня установлен АйЛюкс.

– Как это ты сподобился?

– Бонус от фирмы. Никогда не слышал о компании «Фокал нетворкс»?

– Еще как слышал, – говорит он. – Постой, так ты на этого Уэйверли работаешь? На Теодора Уэйверли?

– И откуда ты о нем знаешь?

– Да мать твою за ногу, Доминик, он же практически изобрел Начинку. Во всяком случае, в нынешнем виде. По радио о нем рассказывали. «Фокал нетворкс» – это мозговой центр республиканцев. Они определяют политику Мичем.

– Охренеть.

– Ага, брательник. Еще как.

– Я в этом не замешан, – говорю я. – Как я уже сказал, я лишь выслеживаю Альбион.

– Странное имечко. Красивое, но странное.

– Ее стерли из Архива. Я проверял университеты, департамент труда и статистики, кэш «Гугла» и «Фейсбука», «Твиттер», «Линкедин», проводил поиск по тегам. Пусто. Я написал библиотекарям мемориала Стального города, и здешнего, и в Джонстауне, направил официальный запрос Союзу граждан Питтсбурга и корпорации «Архив» в Вирджинии…

Приносят чизстейки, и Гаврил спрашивает, с чего вдруг человеку вроде Теодора Уэйверли понадобился именно я, почему, имея стольких программистов и исследователей в собственной компании, такой богач решил вытащить меня из программы по реабилитации и поручить это дело.

– Ты о чем это? – спрашиваю я.

– Доминик, пойми меня правильно, – это в самом деле вопрос. Теодор Уэйверли мог нанять всю фирму Куценича, если б захотел. Мог бы даже АНБ попросить сделать ему одолжение, понимаешь? Но он выбрал тебя, моего брательника Доминика. Бессмыслица какая-то.