Жизнь и другие смертельные номера

– Я тоже тебя люблю.

Я лягнула его под столом.

– Не так быстро, крутой парень. Я все пытаюсь примирить твое роскошное тело со смертоубийственными наклонностями.

Он наклонился ко мне и прошептал:

– Сколько раз нужно повторить сегодняшний день, чтобы заставить тебя забыть о неприятности с самолетом?

Я широко улыбнулась и, к собственному удивлению, поцеловала его. Не в моих привычках выражать чувства на людях. С другой стороны, не в моих привычках также спать с первым встречным, при том что официально я замужем. И все же…

Допив «Пина коладу», мы с Шайлоу прошли еще несколько кварталов и оказались в ярко раскрашенном ресторане, где играл оркестр. Мы сели и заказали вино и паэлью. Когда официантка отошла, Шайлоу двинулся к танцполу.

– Пойдем?

– No puedo[30], – сказала я, подражая Милагрос во время нашего последнего урока.

– Si, tu puedes[31], – возразил он, поднимая меня со стула. Но остановился и взглянул на мой живот.

– Постой, а ты хорошо себя чувствуешь? Потому что если нет…

– Замечательное применение реверсивной психологии, доктор Веласкес.

– Я серьезно, Либби. Мы и так сегодня много двигались. Так что если ты не настроена, то не надо.

Но в данный момент раковая опухоль была ни при чем. Беда в том, что грации во мне примерно как в бизоне, ныряющем со скалы.

– Я не умею танцевать, – призналась я. – Как будто у меня четыре ноги, и все левые.

– Тебе повезло, потому что у всех пуэрториканцев от рождения есть правая нога, левая нога и танцевальные бедра. Я умел танцевать сальсу еще до того, как научился ходить. Я тебя научу.

Он проделал передо мной утрированный пируэт, и я засмеялась.

– Хорошо, только тебе придется вести.

– Не вопрос. – Он положил одну ладонь мне на поясницу, а другой взял меня за правую руку. – Сначала посмотри минуту на мои ноги. Потом подними голову и слушайся меня.

Я покраснела, когда он стал водить меня взад и вперед, снова и снова, пока движения моих нижних конечностей не начали напоминать танец.

– Не так плохо, – прокричал Шайлоу сквозь музыку.

– Для «гринги»! – ответила я; больше всего меня радовало, что я пока не отдавила ему пальцы.

– Вот именно. – Он засмеялся и снова закружил меня.

Музыка заиграла медленнее, и он привлек меня к себе.

– Что дальше, Либби? – тихо спросил он, почти касаясь щекой моей щеки.

Лучше всего сыграть дурочку, подумала я.

– После обеда? Ну, может быть, ляжем пораньше?

Он засмеялся.

– Это само собой. Но я имею в виду – после Пуэрто-Рико.

Он видел меня голой, со всеми моими складками и ямками при ярком свете дня. Он наблюдал мою истерику после нашего спасения на берегу, слышал, как я ревела белугой на крыльце. Но рассказывать ему, как я собираюсь провести последние месяцы жизни, – нет, это уже саморазоблачение на грани разумного. Я подавила желание спрятаться под ближайшим столиком.

– Хочу съездить к брату в Нью-Йорк, – безразличным голосом сказала я. – Послушай, может быть, вернемся за столик? Что-то пить хочется.

– Ну конечно, – сказал он, ведя меня через весь зал. Мы сели за столик, и я сразу же выпила целый стакан воды. Когда я наконец подняла голову, он улыбнулся и сказал:

– В Нью-Йорк, говоришь? Говорят, там есть очень хорошие больницы.

– Я об этом слышала, – ответила я, промокая губы уголком салфетки.

– Вот и я слышал, – он взял свой стакан вина.

Официант принес нам паэлью, и мы оба проявили к ее поглощению преувеличенный интерес, время от времени прерываясь на обсуждение животрепещущих тем, например, люблю ли я мидии и достаточно ли долго готовился рис.

Но…

Вернувшись в его квартиру, мы разделись, набросились друг на друга, как койоты на падаль, а потом лежали, переводя дыхание. Он посмотрел на меня и спросил:


– А тебе не приходило в голову, что твое время еще не пришло?

Я покосилась на него, у меня еще слегка кружилась голова после секса.

– С учетом того, что ты мне говорил о своем отношении к судьбе и року, не думаю, что ты всерьез в это веришь.

– Нет, – признал он. – Я верю в то, что мы ничего не можем знать. Но, думаю, нет ничего дурного в том, чтобы считать, что пока мы полностью не готовы к смерти, мы продолжаем жить. А ты не готова. И не убеждай меня в обратном, Либби.

Я завернулась в простыню и промолчала.

В тусклом освещении спальни его глаза казались почти черными.

– Черт возьми, Либби, борись за свою жизнь, – тихо произнес он. – По крайней мере, получи еще одно медицинское заключение.

Я крепко прижимала к себе простыню, вдавив кулаки в подмышки.

– Дело не этом. А в чувстве собственного достоинства. Я борюсь за свое право позволить природе делать свое дело и не портить свои последние дни химией.

– Ну, этот разговор – не ко мне. Будь уверена, я знаю, какая гадость это лечение. Из-за химии и облучения я чуть не лишился обоих яичек, а до этого распался мой брак. Каждый раз, когда меня схватывает судорога, я думаю: «Вот оно, вернулось». И мне приходится очень стараться каждый день, чтобы то, что случилось со мной шестнадцать лет назад, не определило мою оставшуюся жизнь. Но знаешь ли, оно того стоит. Я жив, и завтра, если бы возникла необходимость, поступил бы так же.

– Мне очень жаль, что с тобой это случилось, – сказала я, хлюпая носом и изо всех сил стараясь сохранять спокойствие. – Но это другое. Ты не заставишь меня передумать, а если именно этого добиваешься, то нам лучше не встречаться.

Он глубоко вздохнул, обнял меня и притянул к себе, прижавшись животом к моей спине.

– Не говори так, Либби, – прошептал он, и я расслабилась, привалившись к нему. – Разве нам не хорошо вместе?

Хорошо вместе? Конечно, с этим не поспоришь. Мы снова занялись любовью, потом Шайлоу уснул рядом со мной, я смотрела на москитную сетку и слушала его легкое посапывание. Несмотря на нашу стычку, я была странным образом довольна. Хотя история, приведшая сюда, была мне не по нраву, мне нравилась параллельная вселенная, в которой я оказалась. Место, где я могла не думать о повседневных мелочах, таких, как работа, счета и мой муж-гей, и вместо этого самозабвенно загорать, есть и спать, когда хочу, и наверстывать радость от плотских утех, которых была лишена первые тридцать четыре года своей жизни.

Вот только моя решимость закончить жизнь размывалась, как песчаный берег во время прилива. Что делать? Может быть, мой отказ от лечения был продиктован вовсе не смелостью, а мгновенным импульсом, или даже эгоизмом, как намекал Шайлоу?

Начиная засыпать, я услышала мамин голос, по крайней мере то, что было ее голосом в моем воображении. Перед тем как она умерла, у отца не хватило ни предусмотрительности, ни денег, чтобы купить видеокамеру, так что у нас с Полом остался только двухминутный клип, снятый кем-то из родственников на вечеринке у других родственников. Только он помогал нам воссоздать в памяти светлый, уверенный тембр маминого голоса.

– Я не боюсь за тебя, Либби, – сказала она, вкладывая свою ладонь в мою. Она лежала в хосписе, прикованная к постели тонкими пластиковыми трубками, проходившими между ног и убегавшими в глубь ее тела. – У тебя все будет хорошо, в душе я это знаю. Но береги Пола, хорошо, милая? Ради меня.

– Конечно, мама, – ответила я, сидя рядом, как парализованная, не в силах уронить слезу или сжать ее пальцы, боясь, что сделаю ей еще больнее.

– Ты моя радость, Либби Лу. – Она говорила медленно и напряженно, как будто ей стоило больших усилий выталкивать слова из горла и позволять им срываться с языка. – Я люблю тебя.

– А я тебя еще сильнее, мама, – сказала я, глядя ей в глаза, пока они наконец не закрылись.

Это было не то воспоминание, которое мне бы хотелось вызывать в памяти, тем не менее оно всплывало регулярно. Потому что именно в тот момент я наконец поверила – пусть на несколько коротких минут, – что она умирает. Священник, папа, Пол – все пытались предупредить меня. Я всегда была жизнерадостным ребенком, во всяком случае так мне говорили. Но когда родители усадили нас рядом и объяснили, что у нее рак, во мне что-то переключилось. Я будто разучилась видеть светлую сторону вещей. И мое подсознание решило: если не признавать, что темная сторона существует, то все жизненные невзгоды как бы исчезнут сами собой. Поэтому когда мне объясняли, что маме осталось жить недолго, я кивала и мысленно помещала эту вероятность где-то между нашествием инопланетян и доисторическим чудищем, бороздящем озеро Лох-Несс.

Память памятью, но я так и не выполнила мамину просьбу. Именно непогрешимый и сверхспособный Пол заботился обо всех и обо всем, так что в этом смысле я подвела маму. Но не окончательно, говорила я себе, свертываясь калачиком рядом с Шайлоу. Я избавлю Пола от необходимости видеть кожу, натянутую на кости, как рисовая бумага, тело, до неузнаваемости изуродованное теми самыми химикатами, которые должны спасти то, что, согласно лабораторным анализам, спасению не подлежит.

Я окажу Полу самую важную и долгосрочную услугу: не повторю мучительной смерти нашей матери.

Так я сказала себе и провалилась в глубокий сон без сновидений.





22




– Мне сегодня нужно быть в офисе, – сказал утром Шайлоу. Мы пили кофе с круассанами в его квартире, вернувшись с короткой прогулки по пляжу, во время которой вопросы жизни и смерти не поднимались. – Ты в состоянии сесть на паром?

– Конечно, – сказала я, хотя, по правде говоря, лучше бы он предупредил заранее. Но если я в состоянии обедать одна, то уж конечно могу сесть на паром «Тошниловка» и самостоятельно добраться до Вьекеса. Кроме того, я боялась слишком привязаться к мужчине, с которым расстанусь через пару недель. Главное, что я не хотела влюбляться. Если только ничего не перепутала, воображая, что мысли о будущем и наслаждение сексом как-то между собой связаны. Воздействие рака, не иначе. Он не только затуманил мне мозги, но еще и протянул ниточку между мною и Шайлоу, которая не может и не должна оказаться прочной.

Так что когда Шайлоу высадил меня у парома, который должен был доставить меня из Пуэрто-Рико обратно на Вьекес, я самозабвенно поцеловала его и побежала на пристань, не успев спросить, когда мы снова увидимся. Скоро я перестану быть частью его жизни, а он – моей. Лучше сразу начать привыкать.

Когда паром подошел к берегу, я испытала облегчение, будто вернулась домой. В пляжном домике я заснула, а когда проснулась, было уже темно. Я приготовила себе тарелку хлопьев, почитала немного и вернулась в постель.

На следующее утро Шайлоу не позвонил, и, несмотря на все мои соображения по поводу здорового расставания, я не могла не задаться вопросом, не связано ли это с тем, что отвергаю все его попытки спасти меня от меня самой.

Ну и ладно, все равно я ни о чем не могла думать, кроме того, что мои внутренности медленно перепиливает ржавый нож. Рубашка на мне была мокрой, и приложив руку ко лбу, я осознала, что вся горю. Я приняла три таблетки адвила и обругала себя за то, что у меня под рукой нет рома, чтобы их запить.

До этого момента я не чувствовала, что умираю, но тут смерть подошла совсем близко. Согнувшись и сдержав позыв сухой рвоты, я представила, как жизнь улетучивается из меня, как тепло из окон старого дома. А ведь худшее наступит только через несколько месяцев! Мама отказывалась от морфина до последнего месяца жизни. Она продолжала улыбаться, в то время как опухоли бомбили себе дорогу через яичники к кишечнику и мочевому пузырю. И как же? Как она находила силы, чтобы быть матерью двоих детей и женой, общаться с друзьями? Тогда как я не в состоянии даже встать с дивана.

Ну, если она могла, то смогу и я. Стиснув зубы, я натянула купальник, набросила сарафан и шляпу от солнца и отправилась на пляж. На самом деле мне не хотелось загорать, но Милагрос сказала, что в полумиле от песчаной полосы есть новый отель, где готовят убийственные коктейли, а это было мне весьма кстати, даже в одиннадцать утра.

Отель оказался миражом из сверкающего известняка на самой кромке пляжа.