Жизнь и другие смертельные номера

23




Моя мать похоронена в пригороде Детройта, в трех часах езды от нашего дома, на кладбище, где лежат ее родители и множество ее родственников.

С таким же успехом это мог быть Узбекистан.

Вряд ли я смогла бы общаться с ней, если бы кладбище было ближе, но я была в ярости. Это был еще один способ спрятать ее от меня.

Может быть, поэтому несколько месяцев после ее смерти – на самом деле, нашей смерти, потому что семья, к которой мы привыкли, умерла вслед за ней, – отец возил нас с Полом на кладбище каждый раз, когда мы об этом просили. Потом, после нескольких изнурительных поездок на выходные, отказался:

– Во-первых, я устал, во-вторых, гостеприимство моих кузенов имеет пределы, – сказал он, имея в виду родственников, у которых мы останавливались во время наших визитов. – Скоро поедем опять. Но не сейчас, хорошо?

Я не считала, что это хорошо, но промолчала и дала выход своей злости, обрушив бытовые ножницы на свои кудряшки. Пол, чуя, что катастрофа в разгаре, проник в ванную, когда варварское дело было уже наполовину сделано. Он ничего не сказал, только протянул руку, чтобы забрать ножницы, и я их отдала.

– Только не говори папе, что это из-за того, что он не повез нас к маме, – сказал он, стараясь создать на моей голове хоть какую-то видимость, что мои волосы не застряли в вентиляторе.

– Ага.

– Либби, ну пожалуйста, – сказал он, продолжая стричь, – нельзя. Он и так расстроен. Наври, что к волосам приклеилась жвачка. Скажи, что тебе надоело, когда тебя дергают за кудряшки. Что угодно, только не про кладбище, ладно?

Я ничего не ответила, но позже, увидев папу, улыбнулась широко, как только могла, будто мне смешно оттого, что я вылитый Билли Кристал[32] в молодости. И когда он улыбнулся в ответ, я поняла, что Пол спас нас всех от очередных ненужных разборок.

Это в характере Пола: разруливать ситуации, спасать меня. Он был мне необходим, и, что важнее, мне было необходимо, чтобы начавший что-то подозревать Том не навел его на мысли об ужасных вещах, которые я скрываю.

Поэтому, когда Милагрос довела меня до пляжного домика и я проглотила горсть антибиотиков и ибупрофена, я с неохотой позвонила ему. Но когда он взял трубку, я так и не смогла заставить себя это выговорить. Я только села на край кровати и начала плакать в трубку.

– Давай, колись, – пропел Пол. – Честно говоря, я рад слышать, что ты плачешь. Я же знаю, какой это для тебя ужас. А если все копить в себе, легче не станет.

– У-у-у! – взвыла я, потому что, хотя Пол говорил о Томе, хорошо, что он подтвердил: я переживаю ужас. Так оно и было. У меня болела не только дырка в животе, на сердце тоже становилось все хуже. Подобно опухоли, тот клочок надежды, что у меня оставался, был выдернут прочь, и вместо него осталась зияющая дыра и непередаваемая боль.

Но я не могла признать этого вслух. Каждый раз, когда я собиралась рассказать обо всем Полу, мне становилось все более стыдно, оттого что я ничего не говорю. Поэтому я свернулась калачиком под покрывалом и плакала, а он слушал и слушал, вставляя время от времени успокаивающее междометие.

– Ты все еще на Вьекесе? – спросил Пол, когда поток слез почти иссяк.

– Да, – я шмыгнула носом.

– Хорошо, – сказал он. – Собираешься возвращаться?

– Не знаю, – сказала я. – Вообще не знаю, что я делаю, я сейчас настоящая развалина.

– Ш-ш-ш, никакая ты не развалина. Все в порядке. Держись, мы что-нибудь придумаем. Мы же умеем, разве нет?

– Спасибо, – прошептала я. Телефон уже был залит соплями и слезами, и, стыдно или не стыдно, было ясно, что и в этот раз я ничего не скажу. – Можно, я позвоню позже?

– Конечно. Только, пожалуйста, обещай, что не подхватишься и не уедешь еще в какую-нибудь страну без предупреждения.

– Пуэрто-Рико – территория США, – сказала я, желая защитить место, которое было мне чужим.

– Ну да, конечно. Кстати, я люблю тебя больше всех на свете.

– А я тебя еще больше, – ответила я, и это была истинная правда.

Антибиотики начали творить чудеса. Проснувшись на следующее утро, я уже смогла позавтракать; я даже приняла душ и оделась, не морщась. Некоторое время я гуляла по пляжу, затем поехала в город, чтобы пообедать в кафе, где впервые в жизни ела одна. Стоял сонный будний день, смотреть было особенно не на кого, и я вытащила из сумки книжку.

Мне удалось ненадолго увлечься злоключениями пары несчастливых влюбленных, но потом вышеупомянутые влюбленные принялись трахаться с литературной энергией, обычно присущей откровенной эротике, и меня отвлекла мысль о Шайлоу. Если бы я только встретила его при более удачных обстоятельствах – возможно, в альтернативной вселенной, где я не была замужем и не являла собой бомбу замедленного действия. Но я знала, что у нас не было бы другой возможности встретиться.

Я полезла в сумку, выхватила телефон и позвонила ему. Он ответил сонным голосом:

– Привет, ты как?

– М-м… в порядке, – ответила я.

– В порядке?

– Ну… вчера я чуть не померла, пришлось идти к врачу. Но сейчас уже лучше, так что не беспокойся.

Шайлоу выругался вполголоса.


– Так я и знал.

– Что?

– Тебе становится хуже.

Да, подумала я, становится хуже. И я умираю.

– Ничего подобного, – возразила я, как мне самой казалось, бодрым голосом. – Врач сказал, что шов воспалился из-за инфекции.

– Вот видишь? Тебе нужно возвращаться на материк, Либби. Пора заняться лечением.

– И не подумаю. У меня остались почти две недели на Вьекесе, и я собираюсь провести их с толком. Черт возьми, может, я и вовсе никуда не поеду. – Хотя эта мысль раньше не приходила мне в голову, сейчас она мне понравилась. Вьекес – мои райские врата: чем дольше я здесь нахожусь, тем меньше мне хочется куда-нибудь в другое место. Идеальное место, чтобы окончить жизнь.

– Нет, – твердо сказал Шайлоу. – Ты уедешь. Не принимай дурацких решений только потому, что боишься бояться.

Я глубоко зарыла пальцы ног в песок.

– Что за ерунда, – обиженно сказала я. Что он вообще имеет в виду?

– Да? Ерунда? Ты же уже борешься с болями, значит, не их стараешься избежать.

Я подумала о пузырьке с лошадиной дозой антибиотиков у меня в холодильнике.

– Да, у меня были боли, но сейчас уже гораздо лучше. Антибиотики – настоящая панацея.

– Рад это слышать. Но если боли и утихли, это не значит, что рак прошел. Думаю, ты оттягиваешь лечение, потому что не хочешь чувствовать себя беспомощной. Ты не химии и облучения боишься – ты просто представляешь себе, как страшно не знать, что будет дальше. И, пожалуйста, не выбирай худший сценарий только ради того, чтобы избежать этого чувства. У тебя есть близкие, которые тебе помогут. Я в том числе.

В глазах защипало от слез.

– Вот спасибо за исключительно неверный анализ, сеньор Фрейд.

– Это нехорошо, Либби.

– А я вообще порядочная дрянь.

– Не верю ни на секунду.

– Можешь мне верить, hombre[33].

– Либби, – медленно проговорил Шайлоу, – я кладу трубку, пока разговор не зашел невесть куда. Пожалуйста, подумай о том, что я тебе сказал.

– Отлично.

– Спасибо. Скоро позвоню. Береги себя. – Он не сказал, что собирается на Вьекес, чтобы повидаться со мной, – а я именно это хотела услышать, – поэтому я не ответила. Но он ничего не добавил, тихо попрощался и отключился.

Когда в воздухе повисло молчание, я уставилась на свой телефон. Прошли секунды, затем минуты, но я не разрыдалась, не бросила телефон в песок, а просто сидела. Тупо.

Любовь преследует тебя, а потом пожирает, а стервятники бросаются вниз, чтобы утащить остатки. Я знала это. Прошло всего несколько недель с тех пор, как Том напомнил мне об этом.

Но я-то хороша! Взяла и вернулась назад, на ту же живодерню, а теперь сижу и удивляюсь, что снова осталась опустошенной и одинокой.





24




– Милагрос? Вы дома? – крикнула я через дверь, но ответом было молчание. Прошло два долгих дня с тех пор, как я говорила с Шайлоу, и я надеялась, что урок испанского поможет мне отвлечься от неудобного разговора. К тому же, хотя я никому бы в этом не призналась, я начала скучать. Я побывала почти во всех ресторанах острова, рассортировала невероятное количество ракушек и гуляла по пляжу, пока ноги не переставали ходить, – не очень далеко, учитывая мое состояние. Возможно ли делать примерно одно и то же в течение неопределенного периода времени? Тем более делать все это в одиночку? Я отправилась на Вьекес на одиночное задание, но потом появился Шайлоу, и теперь мне казалось неправильным, что его здесь нет.

Как ни странно, мне не хватало работы. Не самой работы, и уж, конечно, не Джеки, а распорядка дня. Цели. Бредя от дома Милагрос к себе, я задумалась: а какая у меня может быть цель теперь, когда я стала безработной с заметно сокращенным сроком годности? Может быть, наконец научиться готовить, или…

Резкая боль пронзила мой живот, как бы напоминая мне о моей единственной цели: выжить.

Нет-нет-нет, спорила я с самой собой, когда словцо «выжить» всплыло в моей голове. Это неправильно. Это срабатывает биологический импульс, как, например, желание продолжить род при неработающих репродуктивных органах. Нет никакого выживания. Есть только способы смириться с не-выживанием.

Сами эти мысли были утомительны, и, едва войдя в дом, я легла на кровать и закрыла глаза.

Я быстро впала в глубокий сон и через два часа проснулась помятой и охрипшей. Я приготовила себе миску консервированных спагетти в томате (в миг особого отчаяния я купила четыре банки в мини-маркете), перешла на диван на заднем крыльце, пристроила миску на животе и стала неаккуратно запихивать ложки месива в рот, наблюдая через стеклянные двери, как по воде зигзагами скользит кайтбордер. Что-то мелькнуло на периферии зрения – скорее всего, ящерица или еще один кайтбордер, но я на всякий случай огляделась в поисках предмета побольше, который можно было бы использовать для самозащиты. Потом я повернулась, чтобы посмотреть, что за зловещий преступник маячит за стеклом. На меня смотрел Пол.

Господи, помоги! Я так и упала с дивана. Пол дернул дверь патио, но она была заперта. Озадаченное выражение его лица, пока он ждал, чтобы я отклеилась от пола, сразу подсказало мне: он понятия не имеет о заглавной букве «Р». Он все еще думает, что это из-за Тома! Отлично: я могу рассказать ему, когда захочу. Я с трудом поднялась, пытаясь притвориться, что у меня нет ощущения, будто низ живота проткнули ножом. С усилием превратив гримасу в улыбку, я отперла дверь внутреннего дворика.