Жизнь и другие смертельные номера

– Я тоже буду по тебе скучать. Но это ты уже знаешь. – Он снова поцеловал меня и сказал: – Ну, а после лечения? Что тогда?

Что произошло в этот миг? Мой взгляд стал невидящим, а в голове бешено завертелись колесики. Я уже не сидела в кофейне на Карибах с мужчиной, которого, по всей видимости, любила, а шла по холодным, мокрым улицам Нью-Йорка, вглядываясь в миллион незнакомых лиц. Я писала бесконечные заявления о приеме на работу на совершенно ненужные мне должности, – заявления, немедленно отбрасываемые специалистами по кадрам или автоматическими программами скрининга, по мнению которых я употребляла не те глаголы в сочетаниях, описывающих мои бесчисленные таланты и амбиции. Я ходила на провальные свидания в городе, где встретить нормального мужчину моложе пятидесяти было труднее, чем дятла с клювом из слоновой кости, а одинокие женщины намного моложе, красивее и здоровее меня, роились, как муравьи. В будущем, которое мне представлялось, я была жива, а это уже превосходило мои предыдущие ожидания. Но при этом была одинока и плыла по течению.

– А разве я не должна наслаждаться настоящим моментом? – спросила я у Шайлоу.

– Ловишь на слове. В таком случае, похоже, пора начать хотя бы думать о том, что могло бы сделать тебя счастливой.

Я улыбнулась – надеюсь, что лучезарно.

– Вот и дай мне подумать.

И я стала думать. Следующие несколько дней состояли из множества cafecitos y mallorcas, множества прогулок по пляжу и экскурсий по заросшим паркам. Последний урок испанского с Милагрос, который начался с лексики, связанной с путешествиями, и кончился тем, что мы вдвоем напились вдрызг, пока она втолковывала мне, какими словами обругать пьяницу. И почти все это время я пыталась думать, чего бы я хотела, если бы пережила болезнь.

Раньше я хотела одного: родить ребенка. Хотела даже больше, чем стать женой Тома Миллера. Я всегда мечтала быть матерью, предпочтительно дочери по имени Шарлотта, в честь моей мамы (хотя была бы рада и сыну, если бы он согласился, чтобы его звали Шарлоттой).

Но у нас с Томом ничего не получалось, даже после нескольких лет попыток и проверок. Когда врач предложил экстракорпоральное оплодотворение, которое не покрывалось моей страховкой и стоило столько же, сколько вся наша вычурная мебель вместе взятая, Том ужаснулся дороговизне, а когда я заговорила о приемных детях, он уперся, мотивируя это кошмарной неопределенностью процедуры усыновления. И сказал, что пусть все идет как шло. И я скрепя сердце согласилась.

Не то чтобы желание исчезло, но в свете моих проблем с браком и здоровьем мысль о ребенке казалась эгоистичной и вообще неуместной.

Но вечером накануне моего предполагаемого отъезда в Чикаго, когда Шайлоу снова поинтересовался, чего я действительно хочу, я не стала прикидываться, будто меня заботит новая блестящая карьера, обретение оптимистического взгляда на жизнь или даже возможность вернуться в Пуэрто-Рико. Я призналась, что, если чудом выживу и в придачу буду прилично себя чувствовать, мысли о ребенке наверняка снова начнут главенствовать.

– Ребенок? – удивленно переспросил Шайлоу.

Когда я брала на руки Тоби и Макса, тяжесть их крепеньких тел и шелковистая кожа вызывала во мне какую-то нутряную, прямо-таки дикарскую реакцию: мне как будто хотелось их съесть, поглотить и впитать всю эту прелесть. Прожить достаточно долго, чтобы родить дочку, пережить ее первый день в детском саду, окончание школы, возможно, даже рождение ее собственного ребенка – если не считать воскресения мамы, я не могла придумать ничего лучшего.

– Понимаю, это тебя пугает, – сказала я Шайлоу.

По его лицу пробежал лунный луч.

– Кто тебе сказал, что я не хочу детей, Либби? То, что у меня их нет, не значит, что я не хотел бы быть отцом.

Мы лежали на пляже на одеяле и смотрели на звезды. Я села и стряхнула песок с волос.

– Я не собираюсь затевать спор.

– Никакой не спор, просто об этом трудно говорить. Есть же разница.

Я вздохнула и снова легла.

– Извини, для меня это больная тема.

– Все нормально. Для меня тоже непростая. Но если хочешь знать, я хотел бы иметь хотя бы одного ребенка. Желательно девочку.

– Я тоже всегда хотела дочку, – призналась я. – Я бы назвала ее Шарлоттой.

Он кивнул.

– В честь твоей матери. А как тебе Шарлотта Патрисия? Прекрасное имя.

– Я уже его люблю.

– А я люблю тебя.

Я уставилась на него, почти ожидая, что он сейчас скажет, что пошутил. Когда я увидела, что он улыбается, у меня в груди потеплело.

– Ничего себе.

– Понимаю, это тебя пугает, – поддразнил он. И тут же стал серьезным.

– Знаю, Либби, звучит скоропалительно, но это правда, а зачем скрывать хорошее?

– Вовсе не пугает, – сказала я правду. – Это прекрасно. Спасибо.

Все же я не могла не вспомнить, как Том впервые сказал, что любит меня. Это тоже звучало скоропалительно, всего через несколько месяцев после того, как мы начали встречаться.

– Ты замечательная, Либби, – прошептал он мне сразу после того, как перегнулся над переключателем передач своей старой колымаги и поцеловал меня на прощание. – Я влюблен в тебя. Нет, не так. – Он коснулся моей щеки. – Я люблю тебя.

Я была так изумлена, что не смогла ответить, но при этом думала: я тоже тебя люблю, Том Миллер. Я люблю тебя с первого взгляда и буду любить тебя вечно и еще дольше.

Чувство к Шайлоу было совсем другим, и, возможно, именно поэтому я позволила себе поддаться ему. Потому что, несмотря на наше ураганное знакомство и мгновенное влечение к нему, это было совсем не то безумное, сильное чувство, которое я испытывала к Тому. Нет, моя любовь была спокойной и правильной, и… как будто так и должно было быть.

В ту ночь, после того как мы занимались любовью, я лежала в объятиях Шайлоу, усталая, но довольная. Плеску волн сквозь открытое окно вторил только стук его сердца у меня под ухом. Легкий ветерок овевал мою щеку, но тепло наших тел согревало нас под тонким пуховым одеялом. Нога Шайлоу все еще лежала на моей, он уже начал похрапывать. Но примерно минуту спустя он проснулся и повернулся ко мне.


– Спокойной ночи, дружок. Люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, – прошептала я в ответ.





29




Я встала, едва солнце начало выглядывать из-за горизонта. Шайлоу лежал на кровати лицом вниз и крепко спал. Вид его обнаженной спины стал для меня легким потрясением. У Тома я знала каждую веснушку, все тонкости его мимики, знала, где именно его трогать – чуть ниже левой лопатки – чтобы он рассмеялся. Я понятия не имела, боится ли Шайлоу щекотки, есть ли у него веснушки, не могла с точностью сказать, где у него родинки.

И никогда не узнаю.

Я попыталась затолкать эту мысль в самый медвежий угол своего сознания и тихо открыла заднюю дверь. Все еще в футболке и нижнем белье, в котором спала, я вышла на пустой пляж и двинулась прямо в море. Было холодно – гораздо холоднее, чем когда я приехала, – но это был мой последний шанс кожей ощутить Карибское море, и я вошла в воду. Волны поднимались от колен к поясу, перекатывались через шов, который пульсировал, но больше не болел, и, наконец, захлестывали грудь, так что футболка надувалась пузырем и плавала вокруг меня, как медуза. Подпрыгивая на волнах, я смотрела с моря на пляж и на дом и думала, как легко было бы отдаться на волю прилива.

Но эта мысль больше не искушала меня. Нисколько.

Страх не утих. Я не чувствовала себя храброй женщиной-воином, готовой в буквальном смысле сражаться за свою жизнь. Но и желания стать хозяйкой собственной смерти больше не было.

Когда я вернулась, Шайлоу варил кофе.

– Ну как, готова? – крикнул он из-за кофемашины.

Я вытерлась, вошла на кухню и поцеловала его.

– Нисколько.

– Как бы я ни хотел, чтобы ты осталась…

– Да. – Я взяла у него кофейную чашку и сделала глоток. – Знаю.

– Либби. Только не… – он осекся.

– Только не что?

Он покачал головой: ничего.

– Только не что? – настаивала я.

– Не передумай насчет лечения.

Я наклонила голову набок, вспоминая, как десять минут назад не сумела пробудить в себе Офелию и направить ее в море.

– С чего бы это?

– Ну, не знаю. Но я просто волнуюсь… Ты ни разу об этом не говорила после отъезда Пола.

– Займусь этим, когда доберусь до Чикаго. – «Или Нью-Йорка», – подумала я; на данный момент это неважно.

Шайлоу обнял меня за талию, притянул к себе и уткнулся лицом в мои волосы.

– Обещаешь?

Слово застряло у меня в горле. Я с трудом сглотнула и вытолкнула его:

– Обещаю.

Когда простыни были сняты, мебель протерта, и я в последний раз прошлась по пляжному домику, мы с Шайлоу заперли за собой дверь.

Милагрос ждала во дворе.

– Mija, – сказала она, раскрыв объятия.

Я крепко обняла ее, хотя от этого слегка заныл живот.

– Старуха Милли будет ждать тебя, когда соберешься вернуться на Вьекес, – сказала она.

Я попыталась рассмеяться, зная, что, если и увижу ее снова, то, скорее всего, в нескольких световых годах к северу от Пуэрто-Рико.

Она неправильно поняла мою невнятную реакцию.